Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок

глядел на волнующуюся массу, и на лице его было то самое выражение, какое свойственно человеку, повторяющему про себя текст своего выступления, причем повторяющему не без удовольствия. Бладуард никогда не читал по бумажке. Начав развивать избранную тему, он мог уже говорить бесконечно, правда, в несколько сбивчивой манере, при этом не лишенной даже некоторой элегантности. Бладуард был по-своему неплохим лектором и мог бы произвести впечатление на аудиторию любую, кроме аудитории, состоявшей из расшалившихся школьников.

Здешние лекторы привыкли начинать тут же, без предупреждения, как только появлялся директор. Поэтому, увидев Эверарда, Бладуард резко стукнул об пол указкой. Он казался совершенно спокойным и вдруг напомнил Мору странника, опирающегося на свой посох, невозмутимого и исполненного веры. Бладуард прекрасно знал, какая стихия ему противостоит. Он каждый год с нею сталкивался. Когда-то Демойту даже пришлось остановить лекцию из-за того, что школьники устроили тарарам, но и после этого Бладуард не прочь был продолжать, хотя ни одного слова его нельзя было расслышать. Сейчас он стоял, слегка покачивая головой, по мере того как постепенно стихал шум и наконец превратился в приглушенный шепот. Он заправил пряди длинных темных волос за уши, открыв широкие бледные щеки. Свет погас.

В неожиданно наступившей темноте легкий шумок прокатился по рядам, но тут же стих. Мор отыскал ладонь Рейн и смело взял в свою руку. Он сжал ее страстно. Она ответила пожатием, после чего тихо высвободила ладошку. Мор попытался еще раз. Но ее ладонь, коснувшись его легко, словно птичка крылом, упорхнула на коленку, где и опустилась под защитой второй руки.

Юнцы уже посмеивались в предвкушении спектакля.

– Прошу внимания, – сказал Бладуард. И наконец установилось что-то похожее на тишину.

Включили проектор, отбросивший на полотнище белый квадрат света. В этом свете Мор разглядел профиль Рейн. Она решительно смотрела вперед. Тут он понял – если продолжит смотреть на нее, она не выдержит и тоже рассмеется. И он внутренне сосредоточился, чтобы самому не растерять остатки серьезности.

Бладуард начал лекцию.

– Человеческое лицо, – произнес он, – это самая любопытная в мире поверхность.

Взрыв хохота, тут же стихший, прокатился по рядам, где сидели младшие ученики.

– По мнению матема… математиков, – продолжил Бладуард. Он не без усилия произнес это слово. Сдержанный смешок пробежал по залу.

– Теперь задайте себе… себе вопрос, почему мы всегда интересуемся лицом и почему когда мы встречаемся с нашими друзьями, то смотрим на их лица, а не на колени или локти. Ответ прост. Мысли и чувства выражаются мимикой лица, а не движениями коленей или локтей.

С трудом сдерживаемый смех грянул как взрыв вместе с окончанием фразы. Мор снова повернул голову и увидел, что Рейн прикрывает лицо платком. И голова ее слегка вздрагивает. Потом посмотрел на Эвви, но тот был абсолютно серьезен в этом своем глухом белом воротничке. Мор понял, что не сможет долго сдерживаться, и начал искать собственный платок.

– Теперь зада… зададим себе еще один вопрос. Почему художники так любят изображать лица своих знакомых… знакомых? На это можно ответить так – художники изображают то, что достойно любви в этом мире, а человеческое лицо как раз и достойно любви. – Еще одна веселая рябь явственно пробежала по рядам. Школа снова сдержала смех, как некто, предвкушающий окончание хотя и длинного, но очень забавного рассказа.

– Но этот ответ едва ли можно назвать исчерпы… исчерпывающим. – Бладуард говорил медленно и важно, как гонец, что принес известие о начале войны или о кончине царственной особы. – Были различные времена в истории, различные причины, почему художники писали людей и почему люди хотели, чтобы их писали художники… художники… художники. – Когда Бладуард повторил слово в третий раз, веселье аудитории выплеснулось через край. Поднялся рев, и в нем потонул стук указки, вызывающий первый слайд. Пауза затянулась. Хензман не расслышал стука, а Бладуард терпеливо ждал, когда же появится изображение. Мор тут же догадался, в чем дело, и, нагнувшись, шепотом попросил Эвви передать это Хензману. Но как раз в эту минуту Эвви отвернулся, призывая к порядку расшумевшуюся компанию учеников. Мор качнулся на своем стуле и невольно щекой коснулся щеки Рейн. Искоса глянув на нее, он заметил, что в глазах ее все еще искрится смех, но, кажется, она уже сумела взять себя в руки и смотрит на него поверх платка, который прижимает к губам. А пауза тем временем затягивалась.

– Звук пропал, – прокричал сзади чей-то звонкий голос. И Школа, дав себе волю, просто покатилась от хохота. Рейн откинула голову назад, плечи ее тряслись. Мор тоже закатывался беззвучным смехом. Его переполняло сумасшедшее счастье.

– Мистер Хензман, дайте, пожалуйста, слайд, – попросил Бладуард.

Картинка наконец появилась. Это был «Смеющийся кавалер» Франца Хальса. Школа с бульканьем и вздохами затихала.

– Этот господин, конечно, вам всем хорошо известен. И если вы спросите, какова в данном случае связь между портретируемым… портретируемым и художником, то ответ будет – обаяние. Портретируемый хочет, чтобы его видели обаятельным, и художник охотно выполняет его пожелание. – Бладуард вновь постучал указкой.

Внимая Бладуарду, Школа на минуту притихла. Но тут же послышалось какое-то гудение, будто над рядами носился пчелиный рой.

На следующем слайде был изображен фрагмент мозаики из Равенны – голова императора Теодорика.

– А здесь что мы видим? Мы видим не портрет индивидуальности, написанный индивидуальностью, а абстрактную… абстрактную идею власти и величия, воплощенную в облике человека.

Он постучал указкой по полу. А Школа навострила уши, предвкушая нечто.

– А сейчас этот прославленный портрет… – Грянул хохот. Потому что «прославленный портрет» оказался изображением пищевода лягушки. Бладуард торопливо отступил от экрана, чтобы посмотреть, и едва не сшиб каких-то малышей.

– Кто-то подменил слайд, – шепнул Мор на ухо Рейн. Такое уже случалось. Теперь можно было ожидать чего угодно. Он подвинул стул чуть ближе и заглянул ей в лицо. Она ответила ему улыбкой. Мор вновь повернулся к экрану и прижал свою ногу к ее ноге. Лягушка все еще была на экране.

– Полагаю, тут какая-то ошибка, – слышался голос Бладуарда. Мор чувствовал себя на вершине блаженства.

Хензман перекрыл рукой источник света – лягушка исчезла. Но он замешкался со следующим слайдом. Прошла минута, прежде чем изображение появилось. Это был один из поздних автопортретов Рембрандта.

– Вот еще один портрет… если мы спросим, что связывало натурщика с портретистом, то ответ напрашивается сам собой – правда? – Аудитория молчала. Бладуард сделал паузу и посмотрел на картину. Огромная сократовская голова старого Рембрандта, закутанная в какую-то грязную тряпицу, выступала из света и тьмы. На краю освещенного пространства стоял Бладуард, неотрывно глядя на картину. Он, кажется, на минуту