Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

И далее: «Кратко о романе: зовётся “Тихий Дон”. Размер 40 (приблизительно) печ<атных> листов. Частей 9. Эпоха 1912–1922 гг.».

Частей окажется восемь, однако тома будет не три, как думал Шолохов поначалу, а четыре. И печатных листов не 40, а 90. В два с лишним раза больше!

Ни к какому ноябрю роман он, конечно же, не закончит.

Шолохов и предположить не мог, что работа над книгой растянется ещё на 14 лет.

* * *

Весной 1927 года он дописывает последние из ранних своих рассказов – «Один язык», «Мягкотелый» и «Ветер». Все три будут опубликованы уже после выхода сборников «Донские рассказы» и «Лазоревая степь», в книжку «О Колчаке, крапиве и прочем» тоже не попадут – и потому останутся как бы вне основного свода шолоховских сочинений. Увлечённый «Тихим Доном», а затем «Поднятой целиной», он вовсе о них забудет.

Между тем, рассказ «Один язык» – где идёт солдатское повествование от первого лица о событиях Первой мировой, – демонстрирует тот самый, характерный для Шолохова, подкреплённый аномальной памятью безупречный слух на живую речь. Помещённый в «Тихий Дон», этот рассказ органично растворился бы в нём. Впрочем, тот же, что и в рассказе, сюжет – братание русских и австрийцев – имеется, но в иной подаче, в тексте романа. Судя по всему, перед нами два варианта осмысления одной тронувшей Шолохова истории, услышанной им от кого-то из участников тех событий.

В рассказе «Мягкотелый» рассматривается нравственная, характерная для тех лет коллизия – сдать ли органам брата, служившего в белогвардейской контрразведке. Рассказ предвещает сюжет романа Леонида Леонова «Дорога на океан», который появится почти десятилетие спустя. Характерно, что у Шолохова действие рассказа происходит в поезде и основная часть событий в леоновском романе также происходит на железной дороге.

И, наконец, «Ветер» – один из самых беспощадных шолоховских рассказов вообще. Здесь повествование также ведётся от первого лица. Безногий казак Харитон Турилин впускает переночевать заблудившегося учителя Головина, едущего с преподавательского съезда. Памятуя об учительском опыте Шолохова, стоит предположить автобиографическую подоплёку этой встречи. Делясь воспоминаниями о своей жизни, Харитон рассказывает про последнее отступление казаков к Чёрному морю – описанные им сцены напоминают страницы «Тихого Дона», посвящённые бегству от красных семейства Мелеховых. Но главная сюжетная часть рассказа касается возвращения Харитона Турилина домой, где, лишённый женского внимания, он молит о женском снисхождении родную сестру Пелагею и, не добившись взаимности, насилует её. Здесь мы вспоминаем постыдную страсть Митьки Коршунова к собственной сестре Наталье.

Таким образом, два из трёх рассказов, написанных в разгар работы над «Тихим Доном», являют собой своеобразное эхо романных сюжетов, которые Шолохов прокручивал в голове, примеряясь к ним.

Рассказ «Один язык» будет опубликован 24 мая 1927 года в «Комсомольской правде», «Мягкотелый» – в альманахе «Молодая гвардия» за тот год, а «Ветер» – в «Молодом ленинце» за 4 июня.

Выдавший за два с половиной года 26 рассказов и одну повесть, Шолохов вдруг остановится и долгие годы в малой прозаической форме работать не будет. Публикация следующего его рассказа – «Судьба человека» состоится 30 лет спустя.

Ранняя проза Шолохова охватывает почти тот же временной отрезок, что и «Тихий Дон»: Первая мировая, Гражданская, события на Дону начала 1920-х. Он прошёл этот путь, выхватывая события фрагментарно, и теперь решился на новый круг – но уже с эпическим, всеохватным замахом.

* * *

Получив деньги за новые рассказы и вторую часть гонорара за книжку «Лазоревая степь», присовокупив средства с продажи каргинского дома, забравшись в долги и всё равно не выплатив полной суммы до конца, Шолоховы наконец перебрались в новый свой дом. Трёхкомнатный с низами и подворьем – соседний с тем куренем, где последнее время снимали жильё с женой и дочкой. Начали жить, выплачивая мало-помалу долги продавцам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Одна комната – его кабинет, где из мебели были: стол, стул, кровать и этажерка с книгами. Вторая – столовая. И третья – спальня. За окнами двор и баз. На базу – конюшня (у молодых Шолоховых была слепая на один глаз лошадь), сарай, курятник, свинарник, рубленый амбар. У самого Дона стояла на приколе собственная лодка.

Работая над первой книгой романа, Шолохов обрёл полноценное хозяйство, которое далеко не всегда было у отца с матерью – зато было у Мелеховых. И жизнь, которой он начал жить с лета 1927-го, была вполне себе мелеховской: покос, уход за скотиной, рыбалка, заботы то с крышей, то с плетнём.

Никакой прислуги у Шолоховых не имелось, в те годы это было уже (и ещё) не принято. Основная работа досталась Анастасии Даниловне, давно уже умевшей делать всё, – но без мужика даже самая лучшая баба подворье не удержит, – и Михаила Александровича нет-нет да и отрывали от романа. Иные навыки молодому хозяину пришлось если не заново приобретать, то восстанавливать по детской памяти, – но он справился.

Шолохов написал в новом доме третью, финальную часть первой книги романа – вплоть до приезда Мелехова с фронта, когда, вернувшись к Листницким, он узнаёт от конюха про измену Аксиньи. Исхлестав плетью молодого барина, Григорий уходит в Татарский в родительский курень к законной жене Наталье и своему хозяйству.

Шолоховский баз появился к месту и ко времени: когда у тебя за окном ровно то же самое, что и в романе, – пишется легче и точней.

* * *

15 июня 1927 года Харлампий Ермаков был расстрелян без суда по личному распоряжению заместителя председателя ОГПУ и фактического его главы Генриха Ягоды.

В деле Ермакова фигурирует жуткий факт: «Лично зарубил 18 пленных матросов». Это не в бою пристрелить кого-нибудь. Он бессудно и страшно казнил людей. Свершённый Ермаковым кровавый самосуд подтвердили восемь свидетелей. Кроме того, в деле сказано, что, проживая в станице Вёшенской, Ермаков «вёл систематическую агитацию против советской власти, группировал вокруг себя казачество и выражал открытое недовольство Соввластью и компартией».

В разгар работы над романом случилась смерть, пожалуй, главного из прототипов Григория Мелехова, а также отдельного самостоятельного персонажа. Душа Ермакова полетела вслед книге, наполняя её сразу и мукой, и мощью.

Порой кажется, что, если б Ермакова не расстреляли – оставалась бы хоть какая-то надежда, что финал «Тихого Дона» получится иным. Может, не было бы этого мелеховского гона навстречу неизбежной смерти?

Со дня смерти Ермакова Шолохов чувствовал себя безусловно должным ему: за рассказанную судьбу, сразу давшую роману остов, за нерусские глаза с выпуклыми белками, за явленный во всей полноте яростный казачий характер. Должным так же, как и братьям Дроздовым. Как и прочим своим героям, вошедшим в роман под своими или чуть изменёнными именами. Как всем павшим, рассеянным, ушедшим на чужбину навсегда.

Зная о расстреле и о казни матросов, Шолохов всё равно дал в своём романе заклятого врага Советской власти Харлампия Ермакова как героя яркого, впечатляющего, поразительного по силе и харизме. Не побоялся, что цензор ткнёт пальцем и спросит: а кто это у вас такой? Не остепенил себя, представив, что будет, если книгу прочитает Генрих Ягода – с его, ничуть не хуже шолоховской, памятью. Тем более что единоличное убийство 18 матросов – случай далеко не рядовой даже в кромешных битвах Гражданской войны.

Мог же Шолохов изменить фамилию «Ермаков» на, скажем, «Ермолаев» – и все вопросы к нему сразу снялись бы.

Но нет.

Будто уверенный, что о содержании его книги узнают не только здесь, на земле, он взял и замолвил за лихого и безжалостного казачьего командира слово перед вечностью. Чтобы там, на небесах, его ни с кем не перепутали. Чтоб на Страшном суде, глядя на тяжкую его судьбу, вдруг вспомнили: «Ермаков? За тебя тут просил один…»