Париж - Эдвард Резерфорд

Убивая оленя, охотник может увидеть и оценить красоту и благородство Божьего творения. Но когда рыцарь сталкивается с людьми, подобными обитателям таверны «Встающее солнце», то убивает их без всякого сожаления, будто крыс. Люди Ле Сура прекрасно знали об этом.

Сам главарь отвлекся на рыцарей, заполняющих таверну. А Ги де Синь подскочил со скамьи, выхватил меч и, прежде чем Ле Сур успел обернуться, прижал лезвие к горлу своего недавнего собеседника.

Маленький Ришар тут же взялся за нож, чтобы защитить отца.

– Оставь нож, сын мой, – властным голосом остановил его тот. – Не двигайся.

– Вот тот, кого вы искали, Гренаш, – четко прозвучал в тишине, наполненной тяжелым дыханием, голос де Синя. – Кошель у его ног.

Рыцарь, ворвавшийся первым, подошел к столу. Ле Сур наблюдал за ним. Осторожно, кончиком меча Шарль де Гренаш дотянулся до своей денежной сумы и подтащил ближе к себе, на открытое место. Так же, действуя клинком, он подцепил кошелек и поднял его на стол.

– Это мои деньги, – подтвердил он. Затем развернулся и стал оглядывать комнату. Наконец его взгляд остановился на Сутулом. – А это тот негодяй, который украл их.

– Он работает на этого злодея, – сказал де Синь. – Они все ему подчиняются. Вот почему кошель был у него. А зовут его Ле Сур.

Ле Сур был матерым вором и многое повидал на своем веку. Не раз доводилось ему убивать. Он ведь заподозрил неладное, когда де Синь появился вдруг сегодня в таверне, а теперь проклинал себя за то, что попался в ловушку, расставленную мальчишкой.

Но при этом он был потрясен полным преображением аристократа. Прежняя вежливость де Синя, искренность и откровенность – все исчезло в мгновение ока. При всей жестокости Ле Сура такое коварство было выше его понимания. Он смотрел на знатного юношу с обидой и с трудом верил своим глазам.

Но потом его словно осенило, и он проник в душу Ги де Синя. Раньше они оба были бедны, теперь молодой человек разбогател, но это почти ничего не меняло. Главное то, что Ги де Синь был аристократом, а Жан Ле Сур – нет, и сословные различия создавали между ними пропасть гораздо шире, чем разница состояния. Раньше молодой человек носил маску. Теперь, в окружении своих знатных друзей, сбросил ее за ненадобностью.

Для Ги де Синя гостеприимство Ле Сура не значило ничего. Предложенная дружба – безделица. Его честь – ибо своя честь имеется даже у воров – пустое место. Сама его душа, потому что даже у воров есть душа, которая жаждет спасения, – мелочь. Для де Синя Ле Сур значил меньше лошади или собаки, скорее был чем-то вроде крысы. Потому что он не аристократ. Жан Ле Сур понял все это и посмотрел на сына, и его сердце затопила горечь.

– Ну, Ле Сур, – сказал Шарль де Гренаш, – тебе и твоему сутулому другу светит виселица.

Прошел месяц, и наступило утро последнего дня в жизни Жана Ле Сура. Вместе с Сутулым его держали в тюрьме Шатле. Само собой, прево приказал пытать их. Он не сомневался, что Ле Сур совершал убийства, и хотел получить признания. На это потребовалось время, но признания были добыты. Боль заставит признаться в чем угодно, особенно если знаешь, что все равно умрешь. В этом есть здравый смысл.

Заверения Сутулого, что он-де принадлежит к духовенству, были быстро опровергнуты. У него не имелось ни единого доказательства, и он не умел читать. Его повесили днем ранее на городской виселице. Но Ле Сур был особенным. Из его казни следовало устроить назидательное зрелище. К тому же народ обожает смотреть, как погибают знаменитые преступники.

Рано утром на пустыре рынка Ле-Аль – там, где Ле Сур вершил свои злодеяния, – возвели высокую платформу, а на ней установили виселицу. Посмотреть на его казнь сможет весь рынок. И день выдался солнечный.

Ему позволили повидаться с сыном.

– Ты будешь смотреть? – спросил он мальчика.

– Не знаю. Ты хочешь, чтобы я пришел?

– На Ле-Аль из Шатле меня повезут в открытой повозке, чтобы показать всему городу. На это можешь посмотреть. А потом уходи. Ты ведь знаешь, что со мной сделают? Сначала повесят, а потом тело снимут и отрубят голову.

– Знаю.

– Я не хочу, чтобы ты это видел.

– Хорошо.

– Уходи, как только мы подъедем к рынку. А иначе тебе захочется остаться.

– Ты найдешь меня в толпе? Я не знаю, где буду стоять.

– Нет, я не буду тебя искать. Я должен стоять с гордо поднятой головой. Не пытайся махать мне или как-то привлечь мое внимание. Обещаешь?

– Обещаю.

– Ты виделся с Вийоном?

– Нет. По-моему, его нет в Париже.

– Он закончит так же, как я.

– Ничего бы с тобой не случилось, если бы не проклятый де Синь.

– Меня бы все равно вздернули. – Отец отрицательно покачал головой. – Мне просто повезло, что этого не случилось раньше.

– Если он вернется, я убью его.

– Ни в коем случае. Это приказ. Не хочу, чтобы тебя тоже повесили.

– Что же мне делать, папа? – Голос мальчика задрожал, хотя до этого он держался молодцом.

– Пойди учеником к какому-нибудь ремесленнику. Ты знаешь, где спрятаны деньги. Там хватит заплатить мастеру за учебу. Я и сам собирался в следующем году устроить тебя куда-нибудь.

– Почему?

– Воровство не принесет богатства. И ты никогда не будешь в безопасности. А потом… потом вот это. – Он пожал плечами. – Это моя вина. Я старался научить тебя тому, что сам умею, на это ушло много времени, и все впустую.

– Ну, не знаю, папа… Хотел бы я, чтобы у меня была мама.

– У тебя ее нет, поэтому делай, как я тебе говорю.

– Ладно.

– А что касается де Синя… Забудь про него. Скорее всего, вы больше никогда не встретитесь, но лучше и не думай о нем. Но кое-что ты должен запомнить о знати – не только о де Сине, обо всех аристократах. Им плевать на нас. Просто запомни это. Делай для них все, что должен, потому что у них власть. Не знаю, всегда ли так будет, но сейчас они главные, так что никогда не вставай у них на пути. Только помни: что бы они ни говорили, никогда не доверяй им. Потому что им наплевать на тебя, ведь ты не один из них.

Лязгнули запоры – пришел тюремщик.

– Попрощайся с отцом, – велел он мальчику.

Они поцеловались.

– А теперь уходи.

Часом позже Ришар услышал, как взревела толпа, и понял, что у него больше нет отца.

Глава 9

1897 год

Начался октябрь. Мысленно обозревая семью, Жюль Бланшар приходил к выводу, что у него нет оснований беспокоиться за дочь. Мари обладала всеми качествами, которые должна иметь молодая женщина.

Ее прическа изменилась: детские золотые кудри уступили место светло-каштановым локонам, разделенным посередине пробором и уложенным мягкими волнами. Но глаза остались ярко-голубыми, и цвет лица у Мари был безупречный, нежный, как персики в сливках. Отец обожал ее. Несомненно, она быстро выйдет замуж, и Жюль молил небеса, чтобы будущий муж, кем бы он ни был, не увез его дитя далеко от родительского дома.

Мальчики очень отличались друг от друга. Оба прекрасно закончили лицей Кондорсе, но после этого их пути разошлись.

Жерар оправдал все надежды, которые только мог возлагать отец на первенца. Он с охотой вошел в семейное дело и усердно работал. Жюль не сомневался, что в нужный момент сможет передать старшему сыну все бразды правления. Никаких хлопот Жерар отцу не доставлял и несколько месяцев назад женился на подходящей девушке – из хорошей семьи и с приличным состоянием.

Но вот с его младшим братом дела обстояли иначе. Марк принес отцу немало переживаний. Нет, тот факт, что Марк поступил в Школу изящных искусств, не вызвал у главы семьи возражений. Жюлю нравился классический фасад школы: он так внушительно смотрелся на левом берегу Сены, напротив Лувра. Заведение обладало определенным престижем, и потому приятно было обронить в обществе, что там, мол, учится младший сын. Но Жюль с самого начала предполагал, что после учебы Марк найдет себе достойное занятие в сфере искусства, а размазывать краску по холсту перестанет. Да, Марк написал отличный портрет матери, который стал украшением зала в их просторных апартаментах. И все-таки Жюль предпочел бы видеть сына одаренным любителем, а не профессиональным художником.

Жена разделяла его мнение. И только сестра Элоиза встала на сторону мальчика.

– Если он хочет сделать карьеру в торговле предметами искусства, то я могу помочь ему, – сказал как-то Жюль сестре. – Я знаю семью Дюран-Рюэлей. У них сейчас в Париже три галереи и еще одна в Нью-Йорке. В последнее время импрессионисты хорошо продаются, и галереи приносят доход. Думаю, я сумел бы раздобыть приглашение и к Дювинам. Они занимаются старыми мастерами, у них можно было бы спросить совета.

– Бог наделил Марка особым даром, – отвечала Элоиза. – В таком случае его долг – применять его. Марк – вольная, артистическая натура.