Мотылек летит на пламя - Лора Бекитт

— И все-таки между вами лежит пропасть.

Алан молчал.

— Почему ты хочешь вступить в армию? — спросила Хейзел.

— Чтобы отомстить. Я никогда не был слабым и не был трусом, однако меня всегда побеждали, били, унижали белые, потому что их было больше, потому что все законы были на их стороне. Неужели теперь я не воспользуюсь правом взять в руки оружие?!

— Ты лжешь, — спокойно сказала Хейзел.

— А ты кажешься мне непохожей на себя! — не выдержал Алан.

Она жестко усмехнулась.

— Я такая, как все. Всеми нами руководит что-то личное. Ты стремишься отомстить белым не за унижения и побои, а за то, что они тебя отвергли, не дали возможности стать тем, кем ты хотел стать. А еще ты подумал о том, что сумеешь попасть в Южную Каролину вместе с армией северян. — В коридоре послышались шаги, и Хейзел поспешно произнесла: — Вечером я приду к тебе и скажу больше, чем сказала сейчас.

Алан возвращался домой в смятении. Он не ожидал от Хейзел такой проницательности и не хотел, чтобы она приходила к нему домой.

Алан уважал мулатку за ее ум, восхищался ее прозорливостью, мужественностью и, что греха таить, красотой, но они не были настолько близки, чтобы проводить вечера наедине. Правда, он несколько раз заглядывал к Хейзел по делам, но она ни разу его не навещала.

Алан жил в крохотной квартирке в Нижнем Ист-Сайде, снимаемой на скромные средства организации. Он по-прежнему много читал. Но даже чтение не приносило такого удовлетворения и радости, как раньше.

Бледное солнце медленно таяло посреди серого неба, дома напоминали скалистые массивы, улицы были полны снующих теней. Сейчас Нью-Йорк казался ему удивительно мрачным, чужим, а ведь когда-то он так сильно стремился попасть в этот город!

Алан купил в лавке на углу фунт филе для бифштекса, а потом — бутылку вина. Надо как-то скрасить этот вечер, если уж Хейзел зайдет к нему! Он больше не хотел слушать о войне. Он смутно желал чего-то другого.

Алан вошел в квартирку и повернул газовый рожок. Его всегда раздражал этот беспокойный, мерцающий свет. Все в нем виделось иным, чем на самом деле. Живой человек мог стать похожим на покойника, а нечто мертвое, казалось, было способно ожить и заиграть красками.

Он приготовил мясо, открыл вино, поставил два бокала и тарелки. Если б эту убогую комнатку могла оживить улыбка Айрин! Если б сейчас сюда вошла она, а не Хейзел! Ему была нужна женщина, которая пахнет домом, олицетворяет уют и тепло.

Хейзел пришла вовремя. Алан помог ей снять накидку и сказал:

— Садись за стол.

— Ты умеешь готовить?

— Почему нет? Я живу один.

Она обвела комнатку внимательным взглядом.

— Похоже, у тебя не часто бывают гости?

— Ты первая, кто меня навестил.

Хейзел улыбнулась. В домашней обстановке она выглядела совсем иначе. Платье из вишневого тарлатана с довольно глубоким вырезом делало ее удивительно женственной. Она красиво причесала свои густые черные волосы, и Алан впервые увидел на ней украшения — гранатовый браслет и такие же серьги.

Он подумал, будет странно, если Хейзел снова начнет говорить о войне, но она заговорила о другом:

— Ты рассказал о своей возлюбленной; будет нечестно, если я не поведаю о человеке, которого любила я. — Она сделала тяжелую паузу и продолжила, потихоньку отпивая из бокала: — Он был мулатом — в этом смысле я никогда не переходила границ дозволенного — и тоже работал кондуктором «дороги». Мы познакомились в Канаде, и часто отправлялись на задания вместе. Однажды нас выследили. Майк сдался, чтобы спасти меня. Его подвергли суду Линча, проще говоря, повесили на первом же дереве. Я все видела, но ничего не сделала, даже не закричала. Со мной были беглые негры, и я была обязана завершить задание. После гибели Майка я сделалась такой храброй, что все только диву давались. На самом деле мной руководило отчаяние — я желала умереть. Но смерть редко настигает тех, кто ее ищет. — Она подняла на Алана полные слез глаза и призналась: — Мои небеса долго были черны — до тех пор, пока не появился ты. Едва увидев тебя, я подумала, что мы сможем быть вместе. Я впервые потеряла благоразумие и решила тебя спасти, рискуя жизнью целой группы рабов. Я старше тебя на пять лет: надеюсь, это не много? Нас объединяет похожая судьба, происхождение, цвет кожи: надеюсь, это не мало?

Алан сделал глубокий вдох и сказал:

— Я глубоко сочувствую твоей потере, Хейзел, но наши судьбы кое-чем отличаются: моя возлюбленная жива.

Почувствовав в его словах и его тоне непривычную отчужденность, Хейзел умолкла. Она сама разлила остатки вина. Это было в ее духе: она всегда была ведущей, а не ведомой.

— Жаль, что я не могу приказать тебе полюбить меня, — невесело пошутила она, и он искренне ответил:

— Прости.

— Я могу задать откровенный вопрос?

— Конечно.

— Ты был близок со своей… невестой?

Алан решил, что ему нечего скрывать.

— Да.

Золотистые глаза Хейзел изумленно распахнулись.

— Как она решилась на это, она — белая леди?!

— Это слишком личное, я не могу об этом говорить.

— И все же ее никогда тебе не отдадут, — жестко заметила она и получила ответ:

— Я сам возьму себе то, что мне нужно.

— Жаль, что я не могу сделать то же самое!

Вскоре Хейзел собралась уходить. Алан был и рад, и не рад тому, что она открылась для него с другой стороны — как женщина, слабая женщина, которая нуждается в защите, утешении, ласке. Ему искренне хотелось сделать для нее что-то хорошее, как-то ее поддержать, но он страшился чрезмерной близости, ибо это могло все осложнить.

Хейзел стояла возле дверей; ее лицо казалось удивительно выразительным и красивым, меж полуоткрытых влажных губ мерцали белоснежные зубы, большие глаза в упор смотрели на Алана.

— Обними меня, Алан; вот уже пять лет, как меня никто не обнимал! — с надрывом произнесла она, а когда он выполнил ее просьбу, прошептала: — Одна ночь ничего не значит, это не преступление и даже не измена. Мы останемся друзьями, я никогда ничего от тебя не потребую, ни о чем тебе не напомню.

Не дожидаясь ответа, она принялась раздеваться. Сердце Алана раздирали противоречивые чувства. Если бы он сказал, что она совершенно ему безразлична, что он вовсе ее не хочет, то покривил бы душой. Зная, какой удар будет нанесен гордости Хейзел, он не хотел ее отвергать, но еще меньше он желал предавать Айрин.

Алан прикрутил газовый рожок, и приглушенный свет переливался на коже Хейзел желтоватыми отблесками. Ему казалось, что эта кожа пахнет можжевельником и медом. Обнаженная Хейзел казалась красивее, чем в одежде, ее губы имели привкус вина и солнца.