Приключения англичанина - Алексей Шельвах

Я налил себе водки, заметил, что у Елены в бокале пусто, плеснул ей вина. Она поблагодарила кивком головы, не поднимая глаз. Конечно, ей было неуютно и одиноко, поскольку Федосей вел себя как последняя скотина: с явным удовольствием выслушивал комплименты дам, уписывал за обе щеки все, что появлялось у него в тарелке, а на Елену совершенно не обращал внимания.

– Как твои почки? – спросил я его.

Он бросил на меня косой злобный взгляд, но есть не перестал.

– Осторожнее с жирным, соленым и острым, – посоветовал я ему. – Береги себя.

 Вообще-то у меня возникло сильнейшее желание оттаскать его за бороду, но тут начались танцы. Я повернулся к Лидке, хотел предложить вместе подергаться, но она, оказывается, уже тряслась в эпицентре, а на ее месте – оба-на! – на ее месте обнаружился мужик в сереньком пиджачке, небритый, хмурый, ну да-да, тот самый! 

– Слышь, – сказал я ему (потому что расхрабрился от выпитого), – ты как сюда попал? Вернее, чего тебе от меня надо?

Ну да, я сразу врубился, что этот типус исключительно по мою душу сюда пожаловал.

А он придвинулся ко мне и спросил:

– Некуда, говоришь, тебе бежать из собственного повествования? А что, хотелось бы?

 Я молчал. Я не был удивлен способностью финика (а это был, разумеется, финик, кто же еще) читать мои мысли, но я растерялся оттого, что никогда прежде он не заговаривал со мной о моем повествовании. Значит, и до меня добрались…

– Ну чего молчишь, будто водки в рот набрал? – засмеялся он, явно довольный своей шуткой.

Я продолжал хлопать глазами, не находя слов.

– Да вижу, вижу, хотелось бы, – сказал он. – А это потому, что повествование твое чересчур затянулось, и тебе самому уже скучно. Так что лучше его прервать. В противном случае… – и тут он неожиданно вонзил мне в коленную чашечку что-то остр…

– Эй, ты чего? – завопил я. – Больно же!

Он вогнал иглу глубже, и тогда я – клянусь, совершенно непроизвольно! – звезданул ему по уху.

Да нет, не ему! Он-то увернулся, а попал я в какого-то дядьку, который проходил мимо.

Дядька упал. Часть гостей повскакивала с мест, остальные, притихнув, переглядывались. Лишь минуту спустя послышались возмущенные возгласы:

– Безобразие!

– Ишь, руки распустил!

– Хулиганство!

А затем шепотки, шепотки:

– Да кто он такой?

– Вроде, свидетель. Я видела его рядом с новобрачными.

– Так нет, жених это. Потому и нервный.

Дядька поднялся с пола, смущенно улыбаясь и потирая ушибленное ухо:

– Ну да, жених, ясное дело. Это он так потягивается. Ждет, знаете ли, ночку свадебную.

А финик высунулся из-под стола и показал мне язык, что несомненно означало: хрен ты кому докажешь, что я существую! Талантишко у тебя не того калибра!

Глумление над моей творческой несостоятельностью я мог бы стерпеть от кого угодно, только не от фиников, даже если бы их оценка и была справедливой. Сами же они всю жизнь мешали мне сосредоточиться, отвлекали от работы над отцовской рукописью, над собственным повествованием…

Его небритая харя вновь проявилась в поле зрения.

– Зря ты дерешься, – ласково сказал он. – Если тебе слов не хватает, читай больше книжек, а драться-то зачем?

 И мерзко так захихикал.

Уже не владея собой, я схватил со стола бутылку. Швырнул ее, как гранату, в треклятое поле зрения1 Угодил гаду в лоб!

 Желто-зеленое сияние замигало над свадебным столом!..

На меня навалились сзади, заломили мне локти.

– Что же вы, – закричал я, – на безвинного-то набросились, а ему даете возможность скрыться? Или вы с ним заодно? Ну так я же вам устрою! Я вам устрою сцену из рыцарских времен!

Стряхнул нападавших, опрокинул сервант (хрустальная утварь обрушилась подобно водопаду), перевернул стол с яствами, под его прикрытием метнулся к эстраде, где валялись брошенные испуганными лабухами электрогитары, выбрал потяжелее (окованную металлическими пластинами), и, крутя ее над головой, снова пошел в атаку!

Образовалась давка. Вытягивая шеи, как лошади в океане, дамы проталкивались к выходу сквозь толпу мужчин, норовивших взять меня в кольцо. Все друг другу мешали.

Тут наконец опомнились отвергнутые. Вырвали у меня из рук электрогитару, измордовали, сбили с ног, подхватили под руки…

Посадили на стул перед главным инженером, крепко держа за плечи.

Я, таким образом, оказался в центре всеобщего внимания – среди обступивших заметил брюнетку в красном, отчитывающую Семена Ильича за то, что споил слабого на голову свидетеля – Семен Ильич оправдывался: «Я же ему всего одну рюмочку…»), Левку с вытянувшимся лицом, Лидку и Галку, рассматривающих меня чуть ли не с восхищением (а это уже интересно), снисходительно усмехающегося Федосея и насупленную Елену…

– Что это вы хулиганите? – строго спросил Генрих Францевич. – Вазу, вот, разбили китайскую. А ведь я ее из Эрмитажа напрокат взял. Я вас отлично помню, вы приходили к нам страниц сто назад. Я вас помню и ничего не имею против выбора Лидии. Отрадно видеть, что вы сберегли на протяжении столь длительного временного промежутка свое чувство к моей дочери. Однако в прошлый раз вы вели себя гораздо тише…

– Я не могу разговаривать, когда за плечи держат, – сказал я.

– Но вы обещаете не делать глупостей?

– Обещаю, обещаю.

По мановению Генриха отвергнутые отступили на шаг.

– Нет, пусть совсем уйдут, – сказал я.

Генрих снова махнул рукой, и мордовороты с ворчанием потрусили в прихожую. Финик, правда, продолжал нечувствительно присутствовать где-то рядом, но тут уж главный инженер был бессилен. Нельзя, конечно, требовать от людей невозможного.

– Ну ладно, – сказал я. – Теперь можно поговорить. Вот вы главный инженер, да? А я, казалось бы, простой рабочий. Простой рабочий человек.

Вера Владимировна между тем накрывала для нас отдельный столик.

– Зятек, зятек, – радовалась она.

– Вы молоды, – мягко перебил меня Генрих. – У вас данные (стать) не простого человека.

– А что толку? – возразил я. – Чего я добился в жизни? Впрочем, я о другом... Ты не очень-то воображай, главный инженер. Мне на твои достижения… В общем, чтоб ты знал, я шотландский лорд, да только от судьбы не уйдешь, будь ты хоть кто, вот какая беда.

– О чем это вы? – поднял брови Генрих.

– Ты слушай, что я тебе говорю, – сказал я устало (повествование действительно затянулось). – Я ведь Лидку еще в восемнадцатом веке полюбил…

Лидка подошла к Генриху со спины, обняла его.

– Папенька, – прошептала она, – не сердитесь на Алешу. Он просто выпил немного лишнего.

– Что он несет? – обернулся главный инженер к дочери. – Я ничего не понимаю. Бред какой-то.

– Оскорбляешь? – мрачно спросил я, поднимаясь со стула. – Я же тебе хотел все как есть, откровенно…

– Позвольте, – сказал Генрих Францевич, – этот тон…

Вдруг Елена, растрепанная, как фурия, сверкая глазами, отделилась от толпы, выкрикнула:

– Я все поняла! Ты, вот, всю жизнь жалуешься, что тебя преследуют… а на самом деле ты… ты и есть финик! – Она разрыдалась, уткнулась лицом в грудь Федосею.

– Что ты, Лена, – сказал я тихо, – что ты? Как ты могла про меня такое подумать?

М-да, вообще-то не так все было, если честно. То есть до определенного момента так (это когда я вооружился электрогитарой, и на меня налетели мордовороты), а вот потом…

Приврал, признаюсь, приврал. Не разговаривал я с главным инженером на повышенных тонах (о чем, собственно, мне с ним было разговаривать?), и не глядела на меня Лидка восхищенно (с какого перепугу ей было мною восхищаться?)

А приврал потому, что стыдно же рассказывать, как очнулся во дворе, неподалеку от мусорных контейнеров. Поучили, значит, хорошим манерам и снесли на помойку, не поленились.

Полежал малость, приходя в себя, потом, кряхтя и охая, встал.

Мимо пробегал голубь, я пнул его в серебряное пузо, он, подпрыгнув, воскликнул:

– Я птица мира! Меня нельзя ногами!

– Где же ты была давеча, птица мира? – спросил я.– А ну пшла отсюда!