Любовь императора: Франц Иосиф - Этон Цезарь Корти

Иногда от постоянного волнения Елизавета принимается громко смеяться сквозь слёзы и говорить о сумасшедшем доме, в котором она наверняка рано или поздно окажется, и так далее. После всплесков глубокой скорби ею овладевает полная апатия. Тогда она полностью забрасывает и свои излюбленные занятия: Гейне, Грецию и всё прочее. Например, комитет по сооружению памятника Гейне на его родине в Дюссельдорфе, который возник по её собственной инициативе, в ответ на свой запрос получает уведомление, что Её величество отказалась поддерживать его.

Теперь больше чем когда-либо императрица занимается выяснением причины трагедии. Письма Рудольфа, в том числе и к императрице, содержат самые общие выражения и обеспечивают полнейший простор для всякого рода предположений. Их величествам далеко не всё ясно. Франц Иосиф вначале придерживался той точки зрения, что всё случившееся не более чем любовная трагедия с участием баронессы Вечера. Теперь он разделяет мнение Видерхофера, будто кронпринц умер от душевной болезни. Эта мысль поддерживает его, но высказывать её в присутствии Елизаветы слишком часто не рекомендуется. Валерия считает, что любовная история — далеко не единственная причина трагедии. Мнение на этот счёт Елизаветы неоднозначно — она то тяготеет к взгляду Франца Иосифа, то к точке зрения Валерии. Во всяком случае, этот вопрос вызывает ощущение какого-то смутного страха у всей семьи.

Франц Иосиф замечает, что настроение жены становится день ото дня всё более подавленным. Он спешит к Валерии:

   — Сделай всё возможное, чтобы мама, которую опять стали мучить боли в ногах, поехала в марте на воды, как делала это каждый год.

Валерия прилагает для этого все силы. Однако Елизавета отказывается:

   — Нет, я не желаю даже слышать об этом. Сейчас я не вправе оставлять папу одного. Да и фрау Шратт нет здесь, чтобы развлечь его, — она в отпуске. Я, наверное, поехала бы, но не сделаю этого, даже если сойду с ума, оставшись здесь.

Наступила весна, фруктовые деревья облачаются в свой цветочный наряд, великолепные погожие деньки создают обитателям живописно раскинувшегося королевского замка в Офене прекрасное настроение, а у Елизаветы никак не укладывается в голове, что природа, безразличная к человеческим бедам, снова пробуждается во всём своём блеске и великолепии. И вот, возвращаясь как-то вечером цветущим садом Бурга, она говорит Валерии:

— И как только Рудольф решился никогда больше не видеть весну?

Глубокий траур, в который погружен двор, лишь усугубляет давнюю склонность императрицы к полному уединению. Впрочем, её удаётся склонить провести Пасху вместе с императором в Ишле, а затем в конце апреля отправиться в Висбаден. Газеты всего мира уже распространяют нелепые слухи, будто императрица охвачена безумием. «Берлинер Тагеблатт» 21 апреля 1889 года помещает пространную статью. «Матэн» 12 апреля, затем «Голуа» 13 апреля и снова «Матэн» 17 апреля изображают физическое и психическое состояние императрицы как крайне тревожное. Там можно прочесть, будто бы она страдает так называемым «Фоли резонит»[65], качает на руках подушку и спрашивает приближённых, красив ли новый кронпринц. Одни газеты сочиняют фантастические истории, в которых, например, фигурирует король Баварии, а другие подхватывают эти бредни и моментально наполняют ими мировую прессу.

Эти сведения опровергают, ссылаясь на то, что императрицу ежедневно можно встретить на прогулке в Висбадене и его окрестностях вместе с дочерью и другими лицами, но ничто не помогает. Публика верит тому, что ей предлагают прочитать за завтраком, и императрица для неё отныне сумасшедшая, даже если она всего лишь отличается от остальных людей и охвачена глубочайшей печалью. Ида Ференци считает в это время своим долгом обратить внимание императрицы на то, какие слухи о ней распространяют. В качестве ответа Елизавета не раз появляется на публике сначала в Висбадене, а потом и в Вене по поводам, которыми она иначе не воспользовалась бы, с тем, чтобы хоть немного ограничить поток этих вздорных слухов.

На 22 мая намечается переезд императрицы из Висбадена в Лайнц. Специальный придворный поезд, сформированный из австрийских и баварских вагонов, готов тронуться в путь. В поезде насчитывается девять вагонов, четвёртый — салон-вагон императрицы, за которым следуют два пассажирских вагона с прислугой. В последних трёх вагонах — багаж. Близ Франкфурта на одном из поворотов, который машинист совершает излишне быстро, последний багажный вагон сходит с рельс. Неожиданно следуют такие толчки и удары, вагоны начинают так раскачиваться, что императрица пугается не на шутку:

   — Машинист, должно быть, просто пьян!

Тот не сразу замечает аварию. Прыгающий по шпалам последний вагон ещё приблизительно метров четыреста волочится за составом, пока в конце концов не лопается сцепка. Но одновременно сходят с рельсов ещё три вагона и поезд резко останавливается. Возникает ужасный переполох. Императрицу, собиравшуюся выглянуть в окно, чтобы узнать, что случилось, неожиданным рывком едва не отбрасывает на пол, однако в последний момент она успевает ухватиться за сиденье. Из перевёрнутого пассажирского вагона, где размещается прислуга, доносятся крики и вопли. Елизавета и Валерия выскакивают из своего вагона.

   — Кто-нибудь ранен? — в страшном волнении кричит императрица.

   — Где мой Франц? — вопит, словно обезумев, Валерия.

Царит полнейшая неразбериха. Вопросы, крики, бестолковая беготня взад и вперёд. Мужчин колотит нервный озноб, женщины плачут. Вскоре выясняется, что ничего особенного не произошло. В пяти передних вагонах все невредимы, а из окна перевёрнутого вагона выбираются придворный кондитер и лакей, слегка пострадавшие. Остальные здоровы, только бледны от пережитого страха и волнения. В кратчайшее время всё приводится в порядок, и только опрокинувшиеся вагоны указывают место, где случилась авария. Спустя два часа поезд продолжает движение. Но происшедшее ещё больше усугубило и без того подавленное состояние императрицы.

   — Жизнь, — говорит она дочери, — страшна своими опасностями. Люди рождаются только для несчастья. Впредь я не буду находить себе места, зная, что ты едешь поездом...

На перроне в Оберхетцендорфе жену и дочь уже ждёт Франц Иосиф. Когда они рассказывают ему о крушении, он в испуге произносит:

   — Это могло бы плохо кончиться, — и, всплеснув руками, добавляет: — Просто счастье, что всё так обошлось!

В Лайнце для императрицы практически нет развлечений. Она снова целиком погружается в раздумья. Усиливающаяся апатия императрицы постепенно подрывает всякую возможность вновь обрести счастье и душевный покой.

   — Я слишком стара и слишком обессилена, чтобы бороться, — утверждает Елизавета, которой, впрочем, всего пятьдесят два года.

   — Мои крылья сгорели, и я жажду лишь покоя.

28 мая приходит известие, что в Венеции на пятьдесят третьем году жизни скончался генеральный консул барон фон Варсберг — «последний грек», как его несколько напыщенно прозвали в Вене. На Елизавету это производит сильное впечатление. К тому же теперь возведение на Корфу замка, который должен был носить имя её любимого героя Ахилла, приходится передавать в другие руки, и преемником фон Варсберга назначается морской офицер фон Букович.

В это время фрау Шратт не раз встречается за столом в Лайнце с императором и будущими молодожёнами. Обладающая весёлым, приветливым характером, она — настоящий живительный бальзам для души Франца Иосифа; Елизавета тоже благоволит к актрисе и радуется, что та помогает мужу отвлечься в такой трудный период. Лишь Валерия по-прежнему считает, что матери не следовало бы допускать, чтобы это дело зашло так далеко.

Перебравшись в Ишль, императрица снова отправляется в продолжительные походы к давно знакомым прекрасным местам, в Хальштат, в Гозаумюле и так далее. С родины она едет в Гоштайн, чтобы пробыть там до середины августа. В течение всего времени, пока Елизавета гостила в родных местах, мать императрицы избегала говорить о Рудольфе. Но печаль и состояние духа Елизаветы произвели глубокое впечатление на всех членов баварского семейства, так что, прощаясь с сестрой, Гизела шепчет ей на ухо:

   — Ради Бога, возле водопада в Гаштайне не спускай глаз с мамы!

И в самом деле её опасения не так уж беспочвенны. Елизавета подумывает о смерти.

   — Как я завидую Рудольфу, — часто заявляет она, — но никто не знает, что будет потом. Если бы знать это, было бы, конечно, легко!

Из Гаштайна императрица возвращается в Ишль, где её временами навещает Франц Иосиф. При всей любви и при всём уважении к ней его, обременённого бесчисленным множеством забот, подчас нервирует пугающая безутешность жены. И если иной раз он немного резко отвечает ей или делает нетерпеливое движение, это сразу же обижает щепетильную Елизавету. Порой она сравнивает поведение императора с ней с тем, как он обращается с фрау Шратт. Когда Елизавета остаётся вдвоём с Валерией, то принимается горько плакать: