Любовь императора: Франц Иосиф - Этон Цезарь Корти

   — Будьте со мной совершенно откровенны. Я хочу знать все подробности.

Не подозревавший о заблуждении императора, Видерхофер начинает свой страшный отчёт словами утешения, как всякий врач:

   — Я могу заверить Ваше величество, что Его императорское высочество кронпринц не испытывал ни малейших страданий. Пуля вошла прямо в висок, и смерть наступила мгновенно.

Франц Иосиф раздражён:

   — Что вы там сказали о какой-то пуле?

   — Да, Ваше величество, всему виной пуля, и мы отыскали её. Этой пулей он и лишил себя жизни...

   — Он что же, по-вашему, застрелился?! Это неправда. Она отравила его. Рудольф не стрелял в себя. Если вы это утверждаете, вам придётся представить доказательства.

Потрясённому Видерхоферу ничего не остаётся, как поведать, что тщательный осмотр девушки, затем характер выстрела, произведённого Рудольфом для большей уверенности перед зеркалом, поставленным специально на ночной столик, исключают всякое сомнение, что он сам поднял на себя руку.

От нестерпимой душевной боли император на мгновение едва не лишился сознания и разразился глухими рыданиями, разрывающими сердце. Немного успокоившись, он спросил:

   — Рудольф оставил какое-нибудь прощальное письмо?

   — Несколько писем. Но для Вашего величества — ни строчки...

В комнате покойного кронпринца в Майерлинге обнаружена телеграмма, адресованная настоятелю Ордена цистерцианцев в Хайлигенкройне, где он просит приора немедленно явиться в Майерлинг, чтобы вместе с монахами помолиться над его телом. Там же найдено несколько писем, в том числе к его жене Стефании и сестре. По-видимому, все письма — а уж предназначенное эрцгерцогине Валерии, определённо — были написаны ещё раньше, в Вене. Лишь письмо Елизавете, похоже, родилось в Майерлинге, где в последние часы жизни Рудольфа, вероятно, охватило страстное желание обратиться к матери. По свидетельству Франца Иосифа, все письма представляют собой вариации на одну-единственную тему: он, Рудольф, вынужден умереть, ибо только смерть спасёт его честь. Все послания кронпринца очень коротки и лаконичны, лишь в письмах Валерии и Елизавете имеются важные дополнения.

Сестре Рудольф признается прямо: «Мне не хочется умирать...» Он советует Валерии сразу после смерти императора эмигрировать из страны вместе с мужем, поскольку невозможно предвидеть, что произойдёт тогда с Австро-Венгрией.

В письме Елизавете слова полны любви и благодарности ей и императору, писать которому он не решился. «Я очень хорошо знаю, — говорится об отце, — что был недостойным его сыном». Затем Рудольф говорит о дальнейшей жизни своей души и характеризует ту, что разделила с ним смерть, как чистого, невинного ангела. Он просит мать похоронить его рядом с этой девушкой в Хайлигенкройце. Без неё, признается Рудольф, он, вероятно, и не осмелился бы умереть, но сделал он это не из-за неё. Какой-либо более определённой причины кронпринц ни в одном из предсмертных писем не указал. Она — в его физическом и душевном состоянии, к которому он пришёл за последние два года.

Кронпринца кладут в его спальне в Бурге. Сразу после разговора с Видерхофером император приходит в комнату усопшего, где находятся лишь адъютант кронпринца, барон Артур фон Гиэль, и священник.

   — Где лежит кронпринц? — спрашивает Франц Иосиф.

   — Там, где он жил до свадьбы, Ваше величество.

   — Он сильно изменился?

   — Нет, Ваше величество.

   — Будьте добры, прикройте его как следует. Императрица желает взглянуть на него.

С этими словами император снова уходит. Гиэль прикрывает скрещённые руки кронпринца белым фланелевым покрывалом, натягивает его до самого горла покойного. Впоследствии это послужит поводом для глупых домыслов, будто бы руки Рудольфа были изрезаны. Около семи утра в комнату покойного сына является император. Он в перчатках и при сабле. Франц Иосиф нервно поглаживает усы, входя в комнату, и четверть часа проводит молча возле усопшего. К полудню приходят императрица, Валерия и эрцгерцог Франц Сальватор. Над покойным читает молитвы священник. Окна комнаты занавешены, а в ногах кровати, на которой лежит Рудольф, справа и слева от распятия горят свечи. Единственный сын императорской четы накрыт до подбородка белым покрывалом и усыпан цветами. Лёгкая повязка на голове нисколько не портит его, щёки и уши ещё хранят здоровый румянец молодости, а беспокойное, подчас горькое выражение лица, столь свойственное ему при жизни, сменила улыбка. Кажется, будто он спит и он счастлив... Елизавета, зарыдав, склоняется в ногах постели. Ведь Франца Иосифа здесь нет, и она на мгновение может позволить себе расслабиться — она, которая на протяжении этих прошедших ужасных двадцати четырёх часов прилагала нечеловеческие усилия, чтобы держать себя в руках ради мужа, и потому глушила и подавляла собственные душевные муки. Как всегда в ответственный или трудный час, все мелочи, все пустяки и причуды забыты Елизаветой. Когда требует момент, в её натуре на первый план выступают величие, благородство и доброта, и она готова на любую жертву. Елизавета вновь берёт себя в руки, чтобы потом, во время печального ужина с мужем, не подать вида, как ужасно всё это на неё действует. К столу является и Стефания с ребёнком, при виде которого император не может удержаться от слёз. Впервые императрица на мгновение теряет контроль над собой и в присутствии мужа начинает плакать.

Императору необычайно тяжело признать публично факт самоубийства Рудольфа, но министры настаивают, чтобы он обнародовал правду, поскольку в естественную причину смерти кронпринца никто не верит. Так, в газете «Винер Цайтунг» 2 февраля 1889 года публикуется медицинское заключение, в котором относительно мозга покойного говорится, что его исследование «обнаружило наличие патологических изменений, которые, как показывает опыт, вызывают аномальное душевное состояние и поэтому дают основание предполагать, что случившееся произошло в условиях помутнения рассудка».

Если Францу Иосифу такое объяснение приносит утешение, на Елизавету оно оказывает прямо противоположное действие. Глубоко уверовав в предопределённость, испытывая неутихающую душевную боль, она начинает говорить себе, что именно её смешанная баварско-пфальцская кровь вызвала в мозге Рудольфа столь ужасный эффект.

   — Почему Франц Иосиф некогда вошёл в дом моего отца, почему мне суждено было увидеть его, а ему — познакомиться со мной? — кричит она в отчаянии.

Фрау Шратт после недолгого пребывания вместе с императорской четой сразу после получения ужасного известия никак не могла успокоиться. Однако и в эти трагические дни её профессия не позволяет ей расслабиться, репетиции требуют своего. Она ещё никак не может взять себя в руки и вечером 31 января настойчиво допытывается у Иды Ференци сведений о самочувствии Их величеств. На следующий день актриса предстаёт перед императорской четой и старается, насколько это возмоясно, подобрать слова утешения:

   — Ваше величество окружают три ангела — императрица, их светлости Валерия и Гизела, которые будут заботиться о вас, любить и утешать вас.

   — Вы правы, — отвечает Франц Иосиф, беря Елизавету за руку.

Елизавета смотрит на него долго и печально.

   — Если бы я могла воскресить Рудольфа, я желала бы, чтобы он был моей дочерью, но никак не кронпринцем, — говорит она. — С самого детства его слишком отдалили от нас и воспитали совершенно по-иному, нежели принято воспитывать обыкновенного ребёнка.

Прослышав об ужасной новости, граф Андраши немедленно прибыл в Вену. Поскольку его воззрения кардинально отличались от теперешней политики императора, тот встретил его без прежнего энтузиазма, Елизавета же была рада возможности побеседовать с преданным другом. Чтобы не огорчать Франца Иосифа, она втайне от супруга принимает графа у Иды Ференци и обсуждает с ним последствия этого ужасного события для Венгрии.

Между тем из Брюсселя прибывает бельгийская королевская чета. Это тяжёлое бремя, особенно для Елизаветы, которая далеко не всегда находила с ней общий язык. Ей больше хочется побыть в тесном семейном кругу, да и с примчавшейся из Мюнхена принцессой Гизелой, которую она сопровождает к постели кронпринца. Елизавета в последний раз прикасается губами к окоченевшим губам сына. В тот же день, 3 февраля, вечером, Елизавета неожиданно приходит к Валерии:

— Неправда, что Рудольф лежит там наверху мёртвый... Это просто невероятно... Я поднимусь наверх и проверю.

С трудом Валерии удаётся удержать мать. Самообладание, которое отличало Елизавету первое время, вскоре сменилось неизбывной душевной болью.

У Франца Иосифа нервы оказались более крепкими. Работа помогает ему забыть самое страшное. «Император, — докладывает военный атташе Пруссии в Вене, — на протяжении всех этих трагических дней не отменил ни одного военного доклада и рапорта, не отложил хотя бы на один день подписание документов и даже 30 января и в последующие дни трудился точно так же, как обычно. Такой силы духа даже здесь мало кто мог ожидать от собственного монарха. Никогда, даже теперь, Его величество не терял твёрдой веры в будущее Австрии, в свою высокую миссию и любовь со стороны армии и народа». Если учесть, как держалась Елизавета первое время после трагедии, совсем не пустыми фразами кажутся слова императора, обращённые к траурной делегации австрийского парламента: