После любви - Виктория Платова

Все последующее происходит почти молниеносно, за дверью оказывается маленький предбанник и еще одна дверь – гораздо менее внушительная. И она снова ведет в коридор – он намного шире предыдущего, со стеклянной стеной в конце. Я проходила мимо нее неоднократно, там находится пост: восьмиметровая комнатка с пультом, несколькими мониторами и телефонным аппаратом времен войны за независимость 1926 года. Гул голосов идет из комнаты, так сразу и не определишь, сколько же человек разговаривает; только спустя несколько мгновений я понимаю, что эффект создается благодаря работающему телевизору.

До стеклянной стены мы не доходим.

Мой провожатый сворачивает налево, и мы снова попадаем в очередной коридор – третий по счету. В моем обычном маршруте он не предусмотрен.

– Сейчас вы выйдете во двор, мадам. – Голос полицейского подобен шелесту, так тихо он звучит. – Держитесь стены и все время оставайтесь в тени. Это будет несложно. Рядом с воротами – грузовик, он перекрывает обзор. Откроете калитку в воротах. Вот ключ.

В мои руки соскальзывает ключ, не такой многообещающий, как ключ, который извлек из рыбы Ясин, но намного более важный.

Это ключ к спасению.

– За воротами вас будут ждать.

– Спасибо!

Полицейскому не до благодарностей, он резко разворачивается, в три прыжка преодолевает десятиметровое пространство и скрывается за углом.

Я остаюсь одна – с ключом в потных руках, с бешено колотящимся сердцем; поверить в то, что сейчас, сию минуту, я совершаю побег, – невозможно.

Дверь легко поддается и открывается без скрипа. Выйдя за порог, я проваливаюсь в черноту ночи, впрочем, не совсем черноту – небольшой двор слабо освещен фонарем. В его свете можно разглядеть груду каких-то ящиков и вкопанную в землю цистерну. Есть еще несколько велосипедов и два мопеда – они прислонены к стене здания, из которого я только что вырвалась. Есть еще легковушки (одна из них – новенький «Пежо» – явно не с местными номерами). Остальные на фоне «Пежо» выглядят откровенной рухлядью, раздолбанная колымага с мигалкой наверху и надписью «GENDARMERIE» – не исключение. Грузовик с брезентовым кузовом я замечаю чуть позже. Он – моя единственная цель, за ним (если верить полицейскому, вызволившему меня) находятся ворота, за которыми меня ждут. Не важно – кто. Важно, что человек, ждущий меня, желает мне добра. Что он наверняка заплатил берберу, и – наверняка – это были немаленькие деньги.

Я почти спасена. Почти.

Ш-Ш-Ш…Ш-Ш-Ш… – это всего лишь шелестящая на легком ветру листва пальм и олеандров; шепот, шелест, шуршание поднимаются вверх, к звездам, они предостерегают меня: будь осторожной, Сашa. Будь бесшумной. Держись стены, оставайся в тени.

На переднем пассажирском сиденье «Пежо» валяется книжка комиксов. Арабское название ни о чем мне не говорит, картинка куда красноречивее: красно-синий героический силуэт Сорвиголовы, такого же монументального и вездесущего, как Спаситель мира Алекс Гринблат. Такого же слепого, как я сама. При удачно сложившихся обстоятельствах Сорвиголова мог быть нашим с Алексом отпрыском.

Ха-ха.

Я бесшумна и все еще остаюсь в тени. Вот и грузовик.

Стоя в узком проходе, я нащупываю ручку в запертой калитке, а затем – и замочную скважину; главное – не выронить ключ. Все в порядке, ключ вставлен и повернут на два оборота. И снова калитка открывается без всякого скрипа – неужели кто-то позаботился о том, чтобы смазать петли? Мысль о предусмотрительно смазанных петлях занимает меня не дольше секунды, вот она – свобода!

Еще никогда ночь не была такой прекрасной.

Еще никогда слепые стены домов не казались мне полными такой тайны. Звуки (приглушенные), запахи (едва уловимые) почти сбивают меня с ног. Жизнь, не ограниченная стенами, – потрясающая штука, чего мне ждать? Белого жеребца – гарцующего, фыркающего, прядущего ушами: на нем должен явиться мой спаситель, медная монета с квадратной дыркой посередине усиленно намекала на это.

Но вместо жеребца я вижу темную тень машины, стоящей метрах в ста от ворот. Фары автомобиля вспыхивают и тут же гаснут, это повторяется несколько раз. «За воротами вас будут ждать» – все случилось именно так, как и предсказывал пугливый берберский ангел.

Что было сил я несусь к машине, рву на себя пассажирскую дверцу (и без того предусмотрительно приоткрытую), плюхаюсь на сиденье и только тогда поворачиваю голову влево, в сторону водителя.

Доминик.

Милый, милый Доминик – единственное, что у меня есть.

Я не в состоянии ни говорить, ни молчать, ни хоть как-то проявить обуревающие меня чувства. Доминик поворачивает ключ зажигания и осторожно трогается с места, хорошо, что улица здесь достаточно широка.

– Не знала, что ты умеешь водить машину, Доминик.

– Я и сам в себе сомневался.

– Куда мы едем?

– В одно место.

Доминик не смотрит на меня, он сосредоточен на дороге, неуверенная манера езды выдает в нем дилетанта. Я даже не уверена, есть ли у него права.

– Не в отель?

– Нет. Тебе нельзя там появляться

– Прости, я сморозила глупость. Так куда мы едем?

– За город. Это недалеко. Километрах в двадцати отсюда.

– Если хочешь – я сяду за руль.

– Ничего. Сейчас на дороге немного машин. Я поведу сам.

Мы движемся в сторону, противоположную центру: подобие улиц сохраняется, но, в отличие от узких проходов в Старом городе, эти скорее напоминают проспекты – широкие и безлюдные. К ним примыкают трех– и четырехэтажные коробки муниципальных домов, затем их сменяют глухие, увитые растительностью заборы богатых загородных вилл.

Дорога, ведущая в аэропорт. Я ездила по ней неоднократно.

Машину бросает из стороны в сторону – все-таки Доминик неважный водитель.

– Спасибо, что выполнил мою просьбу, – глядя прямо перед собой, говорю я.

– Туе ке тювудра, – откликается Доминик после недолгой паузы. – Все, что захочешь, Сашa. Эта вещь… Монета… То, что было тебе необходимо?

– Мне необходимо было вырваться оттуда. Так и произошло. И монета здесь ни при чем.

– Он большой мастер, этот твой друг-рыбак.

– Большой мастер – ты, Доминик! Наверное, было страшно трудно все провернуть.

– Еще труднее было думать, что ты там совершенно одна. Без поддержки, без дружеского участия… Эта мысль убивала меня.

Теперь, совершив для меня то, что не совершил бы никто другой, Доминик предпочитает говорить о дружеском участии. Не о любви, не о кольце для лучшей в мире девушки, которое так и не было подарено. Или, лучше сказать, – подарено, но отвергнуто. Я слишком опустошена, чтобы оценить благородство Доминика.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});