М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество - Р. В. Иванов-Разумник

Но и это все — сравнительно мелочи, лишь подтверждающие те выводы, к которым мы пришли выше, устанавливая хронологию „Тихого пристанища“. Зато громадный интерес представляет изучение черновиков повести „Мастерица“, являющейся первой редакцией „Тихого пристанища“. Как первая редакция, она начата была в конце 1857 или в начале 1858 года, и в ней мы находим глубоко интересное для нас резкое и определенное отношение Салтыкова к вопросу о расколе. В начале первой главки этой первой редакции находится замечательное место о расколе, уже не включенное Салтыковым в „Тихое пристанище“. Из этого места видно, что Салтыков отрицательно относится к расколу не по причинам религиозным, не по соображениям политическим, а только по „гражданским“ побуждениям. Раскольники, по мнению Салтыкова, представляют собою аристократическую касту, отлучающую от себя всякого, не принадлежащего к ней. Фанатичность раскольников, их пристрастие к „букве“ и отвращение их ко всем инаковерующим Салтыков считает заслуживающими „полнейшего омерзения“. Этим он отвечает на сомнения читателей, для которых „обнаружение так называемых тайн расколов может показаться неприличным и несвоевременным“. Из этой фразы можно заключить, что повесть „Мастерица“ и должна была заключать в себе такое „обнаружение“.

Такое же отношение к расколу продолжается в чистовом, тоже автографическом списке рукописи этой повести; при описании летнего, пришлого населения города Срывного говорится про „изуверов раскола, под видом смиренно и страннического подвига всюду рассевающих коснение, невежество и какоето бессердечное хладнокровное ожесточение“. Интересно отметить, что фраза эта потом была зачеркнута Салтыковым.

Вообще же повесть „Мастерица“ должна была, повидимому, явиться памфлетом против раскола, совершенно расходясь в этом отношении с позднейшей своей редакцией, повестью „Тихое пристанище“. По бумаге и почерку видно, что „Мастерица“ писалась почти одновременно с последними рассказами из „Губернских очерков“; резкое отношение к расколу характерно для Салтыкова, еще не ставшего на ту новую точку зрения, с которой он относится к этому явлению в „Тихом пристанище“.

Когда Салтыков подверг окончательной обработке эту свою повесть (а я считаю достаточно установленным, что центр такой обработки падает на 1862 год), то для него весь этот быт провинции, раскола и следственных дел был уже, поистине, „делами давно минувших дней“, на которые можно было бросить беспристрастный взгляд. Из памфлета против раскола, повести „Мастерица“, появилась апология раскола и памфлет против административных мер борьбы с ним — повесть „Тихое пристанище“. Оба эти варианта одной повести чрезвычайно интересны, говоря нам о переломе во взглядах Салтыкова на этот вопрос. Перелом этот можно приблизительно отнести к 1858 году, когда в „СвЯ-точном рассказе“ он выразился уже с достаточной определенностью.

Но если дела раскола были для Салтыкова „делами давно минувших дней“, то в „Тихом пристанище“ есть и другие, еще более „минувшие“ дела, которые Салтыков воскрешает в жизнеописании молодого Веригина. Речь идет о подпольном кружке молодежи конца сороковых годов, об утопии, чуть ли не о революции — и мы уже не один раз ссылались на „Тихое пристанище“, когда речь шла о годах юности Салтыкова и о кружке петрашевцев (см. гл. III). Отсылаю читателей к этому рассказу о Салтыковепетрашевце, а здесь укажу только еще раз, что довольно невинную деятельность середины сороковых годов Салтыков беллетристически отобразил теперь, двадцатью годами позднее, в преувеличенно „революционном“ виде. В Петербурге действует подпольный кружок молодежи, во главе которого стоит приятель Веригина, Крестников; кружок рассылает своих эмиссаров в провинцию, считая, что „настоящее дело — не здесь, а там, в глубине, и что там необходимо иметь людей“… Одним из таких молодых людей, посылаемых кружком в провинцию, является и Веригин. Многим может показаться смешной такая деятельность кружка, — говорит Крестников, — такое мальчишество», собирающееся перевернуть весь мир, но в действительности — «нет, это не смешно! Тут не комедией отзывается! Знаете ли, как кончают самонадеянные мальчишки, подобные нам? Они кончают или самоубийством, или…». Многоточие, прерывающее эти слова Крестникова, расшифровывается очень легко: «или виселицей», (а быть может — «или революцией») — хочет сказать он. Это не характерно для Салтыкова сороковых годов, но очень характерно для Салтыкова годов шестидесятых, когда дописывалось «Тихое пристанище». Столь же характерна и страница, восхваляющая «утопию» и считающая ее основанием человеческой деятельности. С таким взглядом Салтыкова на утопию мы еще будем встречаться в целом ряде его произведений и семидесятых, и восьмидесятых годов.

Таковы два неизвестные до сих пор большинству читателей произведения Салтыкова, основную обработку которых считаю возможным отнести к 1862 году, т. е. как раз к году задуманного, но не осуществленного им своего журнала. Произведения эти тоже оказались «неосуществленными» — не были напечатаны при жизни Салтыкова и дошли до нас в незаконченном виде. Значение их в истории художественного творчества Салтыкова — невелико, но является вовсе не столь маловажным в истории развития его идей. Ненависть к высшей бюрократии, оформленная в «Тенях», заставила Салтыкова бросить блестящую административную карьеру и выйти в отставку; революционные ноты, не случайно звучащие в «Тихом пристанище» — объясняют, с другой стороны, тесную связь Салтыкова с революционным «Современником», когда «Русская Правда» так и осталась нерожденной на свет. Это может служить лишним доказательством того обстоятельства, что ошибочно было бы видеть в «Русской Правде» орган либерализма, а Салтыкова — считать чуть ли не идеологом «тверских либералов». Литературный и общественный путь Салтыкова был уже достаточно ясно намечен в глуповском цикле 1860–1862 гг., и с внутренней логикой привет его к ближайшему участию в «Современнике», которому он отдал два последующие года напряженнейшей литературной и общественной работы.

Глава X

САЛТЫКОВ В «СОВРЕМЕННИКЕ»

I

Крестьянская реформа и Положение 19 февраля 1861 года явились водоразделом между первой, либеральной, и второй, реакционной половиной шестидесятых годов. Положение было опубликовано в марте 1861 года, а уже в апреле министром внутренних дел был назначен Валуев, программой которого было: всячески итти навстречу интересам и желаниям помещиков и жестоко подавлять малейшие признаки крестьянского недовольства. Но — так или иначе — освобождение крестьян стало совершившимся фактом, и повернуть назад колесо истории было уже не под силу никаким министрам, никакому правительству. Эту отмену крепостного права Салтыков считал единственным великим результатом всей либеральной шумихи шестидесятых годов, — великим потому, что действующим лицом здесь явился сам народ. Мысль эту он неоднократно высказывал в своих статьях.

Правительственные реформы не были, однако, закончены освобождением крестьян; несмотря на реакцию второй половины шестидесятых годов, реформы государственного строя диктовались насущной финансовой необходимостью, как это уже достаточно подробно выяснено историческим изучением той эпохи. Большие и малые реформы постепенно вводились еще в течение целого ряда лет. Так, например, законоположением от 4 июля 1861 года были уничтожены откупа (мы помним, как ядовито отозвался на это Салтыков в своем глуповском цикле), а 1 января 1862 года был введен акциз на водку. Началось спаивание крестьян правительством, дававшее казне не одну сотню миллионов рублей ежегодно. 25 декабря 1862 года была произведена анекдотическая полицейская реформа; более серьезное значение имела реформа университетская — университетский устав, введенный 18 июня 1863 года. Несмотря на всю свою реакционность, устав этот оказался слишком либеральным двадцатилетием позднее, в эпоху реакции восьмидесятых годов. Наибольшее значение либералы придавали земской реформе, дававшей крайне урезанное самоуправление губерниям Европейской России; положение о земских учреждениях введенное 1 января 1864 года, казалось либералам единственным путем дальнейшего общественного развития. И эта реформа впоследствии было сильно урезана, но и в первоначальном своем виде она не давала земству никаких широких возможностей. К тому же году относится и судебная реформа, вводившая суд присяжных и гласное судопроизводство, с изъятием однако из него целого ряда самых существенных для общества дел. Весь этот ряд реформ был завершен, наконец, реформой печати — введением временных правил от 4 апреля 1865 года, настолько ухудшивших положение печати, что деятелям ее иной раз с сожалением приходилось вспоминать о дореформенных временах. Всем этим реформам и результатам их Салтыков посвятил иного внимания в своих произведениях шестидесятых годов.