М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество - Р. В. Иванов-Разумник

Так закончилась попытка Салтыкова издавать собственный журнал. Ознакомившись с вероятным направлением этого неосуществившегося органа, надо познакомиться теперь и с теми литературными произведениями, которые Салтыков несомненно начал собирать и подготовлять для первых книжек журнала. До нас не дошло сведений, кого именно из представителей художественной литературы привлек он к участию в своем журнале и получил ли от них какиелибо произведения или по крайней мере обещании дать их; но мы имеем возможность догадываться, какие свои произведения готовил он для своего журнала, потому что как раз к этой эпохе относятся два больших произведения Салтыкова, так и не увидевших света при его жизни. Они не датированы, но по самому содержанию можно доказать, что окончательная обработка их относится именно к 1862 году. Это — пьеса „Тени“ и повесть „Тихое пристанище“. Нам представляется правильным сказать об этих произведениях именно в той главе, в которой идет речь о неосуществившемся журнале Салтыкова. Как нельзя более вероятно, что эти его большие и незаконченные произведения должны были попасть в задуманный журнал, и если бы осуществился он, то были бы закончены и они [182].

III

Драматическая сатира Салтыкова „Тени“ впервые стала известна лишь через двадцать пять лет после его смерти, в 1914 г. [183]. Сохранившийся черновик не закончен, и надо думать, что затерялся последний листок с окончанием четвертого действия и всей пьесы, что нисколько не мешает всей пьесе быть законченной по существу. Сперва Салтыков назвал свою пьесу „комедией“, но затем зачеркнул это слово и надписал над ним: „драматическая сатира в _______ действиях“, оставив пробел для цифры. Можно предположить, что пробел этот должен быть заполнен цифрой 4 и что до нас лишь случайно не дошел последний листок с окончанием последней сцены четвертого действия. Во всяком случае перед нами вполне цельное большое произведение Салтыкова, вторая попытка его, после „Смерти Пазухина“, написать большое драматическое сочинение.

Когда же оно было им написано? И имеем ли мы право относить его хотя бы приблизительно ко времени „Русской Правды“, т. е. к 1862 году? Ответ на этот вопрос можно найти в самой пьесе, и притом ответ, несомненно показывающий, что пьесу эту Салтыков писал и обрабатывал в течение целого ряда лет, повидимому с 1859 по 1862 год. Начать с того, что в I действии дважды говорится от имени либерального бюрократа: „года три тому назад, кто мог бы сказать, что мы будем иметь вес, будем занимать видные места в администрации?“. Эти „года три тому назад“ могут относиться только к 1855 или 1856 году, когда действительно дореформенная бюрократия Николаевского режима еще твердо сидела на своих местах и не думала, что ей придется уступить дорогу молодой бюрократии начала нового царствования. В следующей же сцене этого действия речь идет об „этой эмансипации“, о том, что „мы накануне революции“, что „мужики совсем оброка не платят“, о том, что подана умоляющая докладная записка, „чтоб ничего этого не было“, — „ничего этого“, т. е. освобождения крестьян. Из всего этого ясно, что первое действие написано до 19 февраля 1861 года, но вероятнее всего в 1858–1859 гг.

Идем далее: в первой и второй сценах II действия дважды упоминается о балете „Дочь Фараона“, на который собираются ехать действующие лица пьесы: но так как балет этот впервые был поставлен 18 января 1862 года, то ясно, что второе действие писалось (или во всяком случае дополнялось) не раньше этого времени. В III действии героиня этой драматической сатиры „даже не понимает, чего хотят эти студентки“; это тоже ставит хронологические грани пьесы, так как в петербургском университете „студентки“ впервые появились в 1859 году и были упразднены в 1863 году. Наконец, в том же III действии говорится о газете „Северная Почта“; а так как газета эта начала выходить лишь в 1862 году, то и это обстоятельство подводит нас все к той же эпохе, уже выяснившейся из анализа всех предыдущих хронологических указаний пьесы.

Таким образом можно считать установленным, что „Тени“ писались Салтыковым в 1859–1862 гг., и вероятнее всего, что они были закончены именно в этом последнем году. А если это так, то становится очень правдоподобным предположение, что Салтыков предназначал эту пьесу для первых же номеров неосуществившегося своего журнала. Впрочем, последнее обстоятельство не представляет большого значения; гораздо интереснее то, что Салтыков уже в 1863 году, когда принимал ближайшее участие в „Современнике“, не напечатал пьесы в этом журнале. Не мог, или не хотел? И то и другое одинаково правдоподобно, так как если с одной стороны несомненно, что „Тени“ — вещь довольно слабая, которую Салтыков мог намеренно не пустить в свет, то, с другой стороны, вещь эта в достаточной степени для своего времени „нецензурная“, так как в ней речь идет уже не о круготорских чиновниках, не о провинциальных губернаторах, а о высших представителях петербургской бюрократии. Ибо „тени“ эти — и есть именно бюрократия, и таким образом Салтыков в этой своей пьесе еще раз возвращается к вопросу, который не один раз затрагивался им с самых разных точек зрения и в период „Губернских очерков“, и в публицистических статьях 1861 г., и в очерках глуповского цикла. Здесь к этой теме Салтыков возвращается еще раз и выносит смертный приговор уже не провинциальной бюрократом, но высшей столичной администрации, министрам и князьям, возглавляющим правительство.

Всемогущий чиновник князь Тараканов, повидимому министр, глупый и сластолюбивый старик, решает дела по желанию дамы своего сердца, и в то же время дамы „вольного поведения“, Клары Федоровны, которая берет взятки десятками тысяч. Директор департамента Клаверов, прежде „либерал“, а теперь молодой генерал, вышедший в люди благодаря этой даме вольного поведения, играет роль сводника при князе Тараканове и поставляет ему в любовницы жену своего товарища и подчиненного Бобырева, свою любовницу. Этот Бобырев, сперва смутно подозревающий, а затем и ясно знающий в чем дело, — в конце концов мирится со всем происшедшим, лишь бы сохранить полученное благодаря жене место у Клаверова и князя. Вот в немногих словах остов этой „драматической сатиры“, ясно вскрывающей отношение автора к высшей петербургской бюрократии, а быть может вместе с тем и причины невозможности появления этой пьесы в печати.

С князем Таракановым и Кларой Федоровной мы уже встречались в произведениях Салтыкова этой же эпохи, где Клара Федоровна, впрочем, носила имя Матрены Ивановны; мы уже видели, что Салтыков метил здесь в живое лицо — в скандально шумевшую тогда содержанку всемогущего министра двора, графа Адлерберга, пресловутую Мину Ивановну, которую Герцен в „Колоколе“ называл „Cloaca Maxima современных гадостей“. Интересно отметить, что когда „Тени“ при появлении их в печати в 1914 году были поставлены на сцене в спектакле Литературного Фонда, то черносотенная печать резко запротестовала против постановки этой пьесы в Мариинском театре в виду того, что в ней выведен гр. Адлерберг с его фавориткой и таким образом оскорблены ближайшие к царю лица — хотя прошло уже пятьдесят лег после написания этой пьесы Салтыковым [184]

Что же противопоставляет Салтыков этому темному миру „Теней“, осужденному на погибель? — Того самого Шалимова, которого мы уже встречали в последних очерках 1861–1862 гг. глуповского цикла и прототипом которого являлся, как мы знаем, А. М Унковский. Либеральный бюрократ Клаверов заявляет, что время бюрократии проходит и что наступает время Шалимовых. „Мы и либеральничали, и отрицали, и были настолько же искренни и в том и в другом случае, насколько искрении и все эти Шалимовы. Вся штука в том, что Шалимовы пошли несколько дальше, и что в пользу их уже не старцы, а мы должны будем расчистить ряды свои“. Вся работа петербургских канцелярий, все занятия Таракановых и Клаверовых — „тление и дрянь“; идея „просвещенной и добродетельной бюрократии“ в конце концов приводит к сознанию, „что все мы… немножко подлецы!“. А отсюда — ненависть против самых высших представителей бюрократии, кипящая в груди их подчиненных, сознавших свое положение, свою измену былому либерализму и свою подлость. „О, господа либералы, — говорит Клаверов в одном из монологов, — вам нечем хвалиться в этом отношении перед нами, бюрократами! Мы не только сходимся с вами, но даже далеко вас превосходим!.. Вы подумайте только, что ведь мы сплелись с этими людьми (он говорит о князьях Таракановых и им подобных представителях высшей власти), что вся наша жизнь в их руках, что мы можем дышать только под условием совершенной согласности, что мы сами приняли это положение, что мы ни на минуту не можем выйти из него. Ведь это самая чудовищная барщина, какую только может придумать воображение самое развращенное! Сколько тут есть причин для злобы, каких вам и не снилось, вам, поглядывающим на этот гнусный мир из вашего прекрасного далека!“ И Клаверов доходит до того, что считает возможным говорить не только о чувстве ненависти и злобы к этим представителям высшей бюрократии, но и о том, что когданибудь эта „жажда мести будет удовлетворена“. Здесь либеральный чиновник доходит почти до революционных мотивов.