Современная датская новелла - Карен Бликсен

— Будете брать что-нибудь? — спрашивает женщина в халате.

— О’кей. Положите нам два бифштекса. С гарниром.

— В одну тарелку?

— В две, пожалуйста. Да, знаете ли, чудно — вдруг увидеть эдакого фрукта своими глазами. Про такое только в книжках читаешь, так или нет? И всегда думаешь, приврал писатель маленько. Взял да и вперся, паскуда, с бабой и со всеми причиндалами. Стрелять таких надо, верно?

— Что ж, так оно и будет, — говорит женщина, подавая бифштексы.

Они платят в кассу.

Уборщица начинает подтирать грязь.

Снаружи льет как из ведра. Теперь он снова вымокнет — промокший человек среди других промокших людей. Черт-те что!

Свен Хольм

Кто наш враг?

(Из записок военного врача)

Перевод С. Белокриницкой

Первый день

Для нас было полной неожиданностью, что выступать надо уже завтра. Никто не думал, что это произойдет так внезапно — большинство вообще вряд ли думало, что это когда-либо произойдет. Мы успокоились в своем привычном беспокойстве, перестали замечать свой страх: он казался нам присущим самой жизни.

Утром в городе прекратилась всякая работа. Первые слухи испуганными зверьками заметались из квартала в квартал. За ними следовал надутый человек с энергичным голосом и ногами; он рысью носился по улицам, рассыпая отрывистые удары палочек по барабану, висевшему у него на животе. Его голос был беспощаден — он непрерывно выкликал нараспев пронзительным дискантом: генерал приказывает… все мужчины города, способные носить оружие… завтра в девять часов на площади…

Если в нашем безбожном городе поклонялись какому-то божеству, то это был страх. Но, боясь взглянуть ему в лицо, мы никогда не спрашивали себя о его причинах и редко сознавались в нем, хотя он все больше овладевал нами. Его увеличивали тревожные вести из далекого истерзанного мира — о переворотах, о беззакониях, о пытках, о массовых убийствах. Могущественные города, далекие, как другие планеты, подчинили нас себе угрозами и многозначительными улыбками. Мы не успевали разобраться в событиях, вести обгоняли друг друга, не проникая в наши мысли сквозь оболочку страха и недоверия.

Но последняя новость — объявление войны — касается нас непосредственно. И вдруг мы получили возможность признаться в своем страхе. Он обрел реальный объект.

Можно было ожидать, что теперь страх достигнет апогея. На какое-то мгновение нас действительно захлестнула паника, но потом страх изменил форму, превратившись в своего рода решимость и мужество. Перед нами встал выбор: относиться к войне как к трагедии, или принять ее как неизбежность. Большинство выбрало спокойствие.

Вечером я собрал свое снаряжение. Гертруда заштопала мой мундир. Она молчала, глотая слезы. Она проявляла удивительную самоотверженность.

Я проверил запасы лекарств, перевязочного материала, хирургических инструментов. Все упаковано, и моя маленькая повозка готова завтра тронуться в путь.

Заходил сосед, который обычно помогает мне с различными поделками по дому. Он казался взвинченным, советовался со мной о вещах, которые, без сомнения, мог решить и сам. Он похож на рыбу, вынутую из воды. Жаль беднягу! Но это у него не прежний страх. С прежним страхом покончено. А это всего лишь беспокойство из-за предстоящей завтра разлуки с женой и детьми.

В городе жизнь бьет ключом, все охвачены лихорадочным оживлением. Известие о войне вызвало не столько тревогу, сколько облегчение. Мне пришла в голову удручающая мысль: война развязана не против нас, а внутри нас.

Второй день

Мы маршировали целый день. Когда стало смеркаться, разбили лагерь. Все это больше похоже на военную игру бойскаутов, чем на настоящую войну. Горланят дурацкие песни. Все как будто вырвались на свободу. Завязывают дружбы, дают клятвы, изливают души. Наша армия напоминает стаю кочующих лемингов или пьяную компанию.

Мы расположились у большого озера, куда я однажды в юности ходил в поход. Я узнаю эти причудливые нагромождения скал. Тогда я был отчего-то счастлив, и теперь озеро и его окрестности вызывают у меня ощущение счастья, как будто оно исходило от них, а не заключалось во мне самом. Так бывает, когда смотришь на старую фотографию.

Быстро опускается ночь.

Мне отвели специальное отделение в одной из больших палаток. Вокруг — мои ящики и инструменты. Несколько человек уже обращалось ко мне с несложными травмами и заболеваниями ног: растяжение связок, воспаление вен и тому подобное. С язвой желудка, обычно надоедающей мне с утра до вечера, не обращался пока никто.

Мы еще ничего не знаем о враге, с которым нам предстоит сразиться. Завтра командование даст разъяснения. Сейчас генерал, полковник и подполковник собрались в желтой палатке в центре лагеря. По слухам, они там пьют и давно уже шапками закидали противника.

Расставание с близкими было тягостным. Женщины и дети сбились в кучу и плакали. С нами они простились торжественно и спокойно, но стоило им остаться одним, как самообладание покинуло их.

Большая пестрая толпа женщин кричала и махала нам вслед. Она напоминала растрепанный, увядший букет, а мы в своих серо-голубых мундирах — поезд, уходящий в горы. Мы еще долго слышали их голоса, даже когда город скрылся за низкой цепью холмов.

Гертруда была такая молодчина. Ночью она не плакала, молчала и только просила меня не закрывать глаза. Ласкала меня горячо и нежно, горячее и нежнее, чем в молодости, в начале нашей любви. Я был благодарен ей за то, что она не стала выдумывать какой-то необыкновенный завтрак. Прежде чем выйти, мы медленно провели руками по телу друг друга сверху вниз, как тогда, в наши первые дни. И я увидел, что улыбка ее все еще прекрасна.

Солнечные лучи чисто вымыли улицы, небо сияло нахальной бодростью. Когда мы подошли к площади, она взяла меня за руку. Из великодушия она заговорила о новой книге, которую начнет читать вечером. Гертруда весело болтала об этом, чтобы я мог представлять ее себе — дома, за столом, с книгой.

За стенами палаток — темень и безмолвие. Ночь не отступает перед людской массой, как бывает в городе. Небо покрыто тучами, но ветра нет. Воздух полон звуков, вплетающихся в тишину. Иногда из какой-нибудь палатки доносится смех или песня. В походной кухне гремят посудой. А в той части палатки, которая отделена от лазарета перегородкой, рассказывают анекдоты. Все время, пока я пишу, я слышу голоса. Сначала монотонной струей течет сам анекдот, потом вдруг широко разливается смех, потом во все стороны летят брызги — голоса, перебивая друг друга, на разные лады пережевывают анекдот. Минута молчания — и новый анекдот.

Только что заходил сосед. Жаловался, что все его знакомые как-то вдруг изменились, позавидовал мне, что я могу быть один. Он лишился обычной вялости и с трогательным увлечением расписывал, что он сделает, когда вернется домой: смастерит лодку и голубятню, а вещи, которые мы с ним чинили вместе, починит еще лучше.

Завтра выступаем в семь утра.

Третий день

За сегодняшний день мы продвинулись далеко вперед. Скованность нетренированных мускулов исчезла. Лагерь находится в горах, на порядочной высоте.

Всем очень весело — погода чудесная, воздух чистый, дышится легко, настроение приподнятое. Кажется, что всю нашу прежнюю долгую жизнь в городе мы ничего другого не делали, как только ожидали этого похода; да и вообще прежняя жизнь и прежнее состояние представляется нам чем-то вроде сна или фантастической грезы. Этот поход — наш мир, а воспоминания — предыстория мира. Не заметно ни грусти, ни озабоченности — или они так глубоко скрыты? А страх остался позади, как сброшенная змеиная кожа. Какая странная война!

Генерал объявил, что враг, по-видимому, засел в долине, расположенной на расстоянии двух дневных переходов отсюда. Мы до сих пор не знаем, кто наш враг. Не понимаю, зачем так долго скрывать это. Но приставать с расспросами к начальству явно не следует. Навлечешь на себя их недовольство, а ответ все равно будет уклончивый.

По лагерю ходят всякие нелепые слухи. Сначала я считал их пошлыми шутками, но сосед рассказал мне, что они получили широкое распространение и тем самым, при всей своей абсурдности, приобрели элемент правдоподобия. По слухам, нас ожидает не неприятельское войско, а некий гораздо более ужасный враг. Какой именно, не уточняется.

Мне было очень приятно услышать, что один из армейских балагуров, портняжка, который недавно появился в городе и которого я поэтому не знаю, сочинил сатирические куплеты про нашего загадочного врага. Портняжка ходит из палатки в палатку, распевая песенку о многоногом чудище, которое подстерегает нас, сидя в расселине. Его песенка наверняка подорвет веру во всякие идиотские басни. Во всяком случае, куплеты вызывают общий смех, и все начинают изощряться в остроумии, высказывая предположения, одно другого невероятнее: например, что наш противник — Дон-Кихотово стадо овец или огромная паучиха.