Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский

Знакомые улицы Бруклина. Дом, в котором я прожил четыре года. По старой памяти я подъехал к моей синагоге. Здесь шел ремонт. Рабочие от Наяны уже сломали перегородку между офисом и кабинетом Раби. Здесь у Наяны будет большой офис. Секретарша Хая нашла другое место работы, где-то в районе Боро Холла, где ей больше платят. В спортивном зале стояли новые стулья и столы. Здесь будут проводиться занятия по ивриту и Торе для новых эмигрантов евреев. Тут я увидел Иони в группе незнакомых мне не моих подростков. В дверях кухни был Ицхак. Он и при Наяне будет привозить сюда продукты для очередных партий. Его постоянной работой было преподавание в какой-то еврейской религиозной академии, где он читал лекции по кошеру, талмудам и устной Торе. Оказывается, у евреев есть еще какая-то устная Тора, в которую положено не всех посвящать. Там, например, сказано, Что царь Давид был не блондином, как это все думают, а рыжим. Ицхак и Иони вежливо кивнули мне, но я тут же вышел. Они уже все знали, понимали, что мне трудно говорить. Все утренние молитвы уже кончились, и мэиншул был пустым. Здесь было совсем тихо, это была тишина храма, и мне это было нужно. Целый год я пылесосил здесь раз в неделю ковровые проходы и протирал шваброй ряды между скамьями. И мэиншул был моим. Я подошел к подиуму, опустил руки на лакированный барьер. Я был один. Я почти всю жизнь был один, но никогда этого раньше не чувствовал. И здесь был суровый еврейский Бог, не обещавший никаких райских блаженств, а только требующий послушания. Барьер был пыльным. Без меня никто его не протирал, и я чувствовал под руками слой пыли. Я уткнулся лицом в свои руки и разрыдался. Это были настоящие рыдания, и я вытирал носовым платком слезы и сопли. Шло время. Когда я поднял голову, рядом стояли Ицхак, Иони, старый Дэвид, мой бывший сосед, Кенни и еще старый Раби с аккуратно подстриженной седой бородой. Это были мои евреи. Они молились, глядя в раскрытые молитвенники, молились молча, слегка кивая головами в знак согласия со священным текстом. Они были моими евреями, потому что принадлежали моей синагоге. Мистер Хоген и Бен, евреи Сити оперы, никогда не молились. Они были не моими евреями. Глория иногда расспрашивала меня о прихожанах моей синагоги, и я рассказывал. Она интересовалась моими евреями.

Глава 15. Господи, мы с Тобой в расчете

1962 год. 2 августа. Опять кафе педерастов. По телефону говорить нельзя. Номера телефонов ожучены. Педерасты – удобнейшее место для серьезных разговоров. На столах свечи в стеклянных колпаках. Уют. Коньяк, мясные отбивные, а для меня еще и шоколад. Только вместо Ника – Куинтон, человек Дж. Эдгара Хувера. Мы раньше встречались, но общались мало. Официально он выше нас рангом, хотя на том же уровне, что и Ник. Куинтон сидит за столом не напротив, как сидел Ник, а рядом со мной, как и положено педерастам в кафе педерастов.

– Уильям, что ты в тот день сказал Макаронному Бормотале?

– Чтобы он не приезжал в Беверли Хилтон, а Второй сам приедет к нему.

– Больше ничего?

– Ничего.

Примечание: Бормотало – безголосый певец, держащий микрофон у самых губ. Макаронный Бормотало – Фрэнк Синатра.

– А кто снял трубку? – продолжает допрашивать Куинтон.

– Блядь. – У меня с Куинтоном та же терминология, что и у всех нас, и других людей Хувера нашего уровня. Куинтон резюмирует:

– Это она по пьяни сняла первой трубку. И услышала твой голос. Какой дурак поручил тебе звонить? Это с твоим-то всем известным голосом!

– Больше некому было позвонить.

– Конечно, Блядь узнала твой голос. Она, хоть и была пьяной, но сразу отвалила. Она не хотела, чтобы Второй узнал, что она была у Бормоталы. Она, конечно, знала, что там же будет Джианкана, а это значит Макаронина. Теперь она знает, что это был совет на пиздец Кубинцу. Я только вчера узнал, что она знает.

– От Ника?

– Да нет, он желторотый. – Тут я понял, что Нику тоже пиздец.

Примечание: Макаронина – итальянская мафия. Кубинец – Фидель Кастро. Пиздец в этом контексте – ликвидация за ненадобностью.

Куинтон глотнул коньяку и продолжил: – Макаронина так вознесла Бормоталу, что он стал чуть ли не хозяином самой Макаронины. Вот и результат: Кубинец жив и здоров как огурчик. – Я тоже глотнул коньяку и добавил:

– И операцию в Бэй оф Пигс провалили. – Куинтон проговорил глубокомысленно:

– И чего это они все такие жопы? – Я согласился:

– Они жопы. Это точно.

Примечание: жопы в этом контексте – Итальянская мафия, СIA, Пентагон, Джек, Бобби, Конгресс, Белый дом. Конечно, Куинтон наивно полагает, что ФБР с Хувером не относятся к жопам. И он продолжает:

– Ты тоже жопа. Когда ты услышал голос Бляди, тебе надо было повесить трубку и перезвонить. На этот раз трубку бы снял сам Бормотало. Теперь Блядь знает, что и ты был там не посторонний. – Это был еще один намек на то, что у меня с ФБР общие интересы, и что я сам в этом виноват. Куинтон еще глотнул коньяку, помолчал, сказал: – Второй вылетает в Лос-Анжелес завтра. Полетишь с ним. Он знает. С вами полетит ваш человек Джерри. Ты его хорошо знаешь. Джерри ничего не знает и не должен знать. – Как и Ник, тем же жестом, он вынимает из кармана чек, протягивает мне. Чек на десять тысяч долларов. Конечно, все знают, что ФБР жадная организация, когда дело касается мелких сошек вроде меня. Но теперь это меня зедело.

– Я не ношу подтяжек. – Куинтон делает вид, что не понял.

– Подтяжек? – переспрашивает он.

– Это цена подтяжек, плюс далеко не самый дорогой костюм от Кардена. – С надменным видом Куинтон достает чековую книжку, выписывает еще один чек. Двадцать тысяч долларов. Понимая, что из людей Хувера большей суммы не вытянуть, кладу оба чека в карман. Это американские налогоплательщики платят мне деньги. Жадюги. Куинтон развернул передо мной лист бумаги с чертежом дома. Хорошо знакомый мне дом в Брентвуде, внутри которого я никогда не был и не знал расположения комнат. – Запоминай, – сказал Куинтон. Я смотрел на чертеж, запоминал. Все складывалось не так, как задумал Ник. Я уже не мог опередить Бобби, поскольку должен был лететь с ним в качестве гарда, как и Джерри, а Джерри – человек пятого разряда.

Когда мы прилетели в Сан-Франциско, Бобби сразу отослал Джерри в гостиницу, где для него был заказан номер. Пока Бобби долго говорил по телефону, я купил в киоске карту Лос-Анджелеса. Бобби увидел это и ничего не сказал: принял к сведению. В аэропорту мы сели на вертолет и через полтора часа были уже в Лос-Анжелесе. Прямо у посадочной площадки нас ожидал лимузин. Из него вышел шофер в официальной форме, и я по указанию Бобби занял его место. В лимузине оказался Пит Лофорд. После короткого распоряжения Бобби я направил машину к Санта Моника бич. Брентвуд. 12305. Пятая Хэлена драйв. Знакомый дом мексиканского стиля с черепичной крышей, окруженный густой зеленью. Я никогда не был внутри этого дома, но помнил по чертежу планировку. Пит и Бобби вошли в дом, я остался в лимузине. Хотелось курить. Я вышел из машины, закурил, подошел к воротам, отодвинул створку, вошел во двор. Сад. Деревья, высокие кусты. Овальный бассейн. Пит Лофорд сидел в садовом кресле у края бассейна. Он был некурящим, и я остановился поодаль, чтобы не раздражать его дымом сигареты. Бобби и Мэрилин были в доме. И я, и Пит знали, что теперь там идет серьезное выяснение отношений. Во-первых она по всей вероятности, как и все женщины, начала с упреков. Вероятно, он многое ей наобещал, и теперь она обвиняла его в обмане. Затем она могла упрекать его в том, что она забеременела от него в надежде, что он свяжет с ней свою жизнь, и две недели назад ей пришлось сделать аборт. И Бобби трудно было перед ней оправдаться. Ведь он же не знал, что аборт был от меня, а не от него. Затем она могла перейти к требованиям: развестись с многодетной женой и официально оформить отношения между министром юстиции и кинозвездой. А Бобби, вероятно, объяснял, что это вызовет мировой скандал и падение престижа американского правительства. А затем она могла перейти к угрозам. Ей было чем угрожать. Положение Бобби теперь было крайне тяжелым. Для него это было куда сложнее, чем ядерные боеголовки на Кубе и переговоры с русским премьером Хрущевым. Пит по-прежнему сидел в садовом кресле и мрачно смотрел на воду давно нечищеного бассейна. Вероятно, он думал о том же что и я, и это его крайне тревожило. А мне все это было по хуй, я стоял и курил. Из дома стали доноситься громкие крики. Как я и предполагал, выяснение отношений перешли в скандал. Пит вскочил с кресла, направился к задней двери дома. Я не спеша пошел за ним. Пит вошел в дом, я остался у двери террасы. Мэрилин и Бобби кричали одновременно. Мэрилин кричала: – Ты еще пожалеешь! Ты еще не знаешь, на что я способна! Вон! Вон из моего дома! Я не хочу тебя видеть! – Я через двор направился к машине, сел за руль. Мэрилин действительно была на многое способна. В ее руках были весьма любопытные сведения, не только политические, но и сугубо частные. Из дома вышли Бобби и Пит. Лицо Бобби было бледным, глаза неглядящими. Пит был просто мрачен. Мы поехали на Санта Монику к дому Пита. У Бобби, как всегда в напряженные моменты, схватило живот, и он, войдя в дом, почти бегом направился в уборную, а мы с Питом прошли на кухню и стали есть сэндвичи с кофе. Жена Пита Пэт Лофорд (в девичестве Кеннеди) не показывалась. Когда Бобби вернулся из уборной, он был в таком состоянии, что не мог ни пить, ни есть. Был заказан вертолет, и мы с Бобби долетели до городского аэропорта. Здесь я сопровождал Бобби до посадочного турникета. Официально я должен был сопровождать его до Сан-Франциско. Министр юстиции не мог лететь один без гарда. Но мне нужно было оставаться в Лос-Анжелесе. Теперь я был уже в распоряжении ФБР, а не министра юстиции. У турникета мы остановились. Я сказал: