Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса» - Даниил Тумаркин

Утром 16 февраля 1872 года, когда Николай Николаевич вместе с Ульсоном занимался починкой шлюпки, прибежал житель Горенду, который сообщил, что Туй сильно ранен упавшим деревом и призывает на помощь тамо русс. Взяв перевязочный материал и хирургические инструменты, путешественник поспешил в деревню. У Туя на голове, немного выше виска, оказалась большая рваная рана. Вот когда пригодились медицинские познания, полученные в Йене! Ученый обрезал слипшиеся от крови волосы, промыл и перевязал все еще кровоточащую рану. Через день рана сильно нагноилась, лицо опухло. Миклухо-Маклай подолгу сидел возле циновки с раненым другом, применяя все доступные ему средства тогдашней медицины, не располагавшей еще сколько-нибудь эффективными антисептическими препаратами. На пятый день нарыв созрел; в течение нескольких часов Николай Николаевич прикладывал припарки из льняного семени, чтобы вызвать отток гноя из раны. Ему это удалось, после чего больной пошел на поправку.

Оценив помощь и внимание, проявленные тамо русс, Туй объявил собравшимся возле него жителям Горенду, Бонгу и Гумбу, что Маклай — тамо билен («человек хороший»), а потому не нужно прятать от него жен и детей. Мужчины согласились с его мнением. Тотчас из-за хижины показалась пожилая папуаска — жена Туя, а за ней из укрытий вышли и приблизились к Маклаю другие женщины и девушки деревни. «Многие из молодых женщин, — заметил Николай Николаевич, — <…> были недурны собою. Лицо и тело были довольно круглы, и небольшие стоячие груди напомнили мне конические груди девушек Самоа»[456].

Весть о том, что произошло в Горенду, быстро распространилась по окрестным деревням. В отношениях русского путешественника с папуасами наметился перелом. Они по-прежнему считали его «чем-то вроде полубога или великого духа»[457], хотя первичная мифологическая трактовка Маклая как злого духа, воплощения зла была, разумеется, поколеблена. Но она не была попросту отброшена, а, как всякий фольклорно-мифологический образ, продолжала изменяться и развиваться, обрастая новыми подробностями.

В папуасской мифологии — о чем, конечно, не знал Миклухо-Маклай — духи предков и другие небожители, спускаясь на землю, приобретали человеческий облик, участвовали в жизни первобытных коллективов, нередко вступали в брачные отношения с местными женщинами. Для общения с такими существами не требовалось особого ритуала. Именно так произошло, как считает австралийский исследователь П. Лоуренс, с Миклухо-Маклаем[458].

Свидетельством доверия к Маклаю и символического включения его в местный социум было приглашение участвовать в ночном празднике, который устроили 2 марта мужчины трех родственных деревень — Бонгу, Горенду и Гумбу. В дальнейшем путешественник стал непременным гостем на таких празднествах, обычно продолжавшихся в течение двух-трех ночей.

Николай Николаевич оставил подробное и поистине художественное описание праздника, который происходил вблизи от Горенду на поляне, с трех сторон окруженной вековыми деревьями, а с четвертой круто обрывавшейся к морю. Участники праздника — мужчины, прошедшие обряды инициации (посвящения)[459], — поглощали в больших количествах различные кушанья, в том числе сваренную в глиняных горшках свинину, пили опьяняющий напиток кеу, приготовленный из корней перечного растения Piper methysticum, оглушительно играли на ритуальных инструментах (трубок из бамбука и бутылочной тыквы, свистках и погремушках). Отдохнув и поспав, папуасы вновь принимались за еду, питье кеу и извлечение, как писал ученый, «душераздирающих звуков». Кульминационным пунктом первой ночи празднества была раздача кусков свинины — лакомства, которым дозволялось наслаждаться лишь в торжественных случаях и только инициированным мужчинам. Туй, который был распорядителем при раздаче, по очереди подзывая присутствующих, громко провозгласил: «Маклай, тамо русс!» Так путешественник предстал в двух ипостасях, совместимых по местным представлениям: некоего духа и в то же время представителя дружественной «деревни» — России.

Женщинам и юношам, еще не прошедшим обряда инициации, было под страхом смерти запрещено не только посещать ночные празднества, но и созерцать ритуальные музыкальные инструменты. Иногда участники праздников в устрашающих масках являлись в деревню, сознательно внушая панический страх непосвященным. Николай Николаевич, по-видимому, лишь в 1880-х годах — из книг других путешественников и собственных наблюдений на островах северо-западной Меланезии — понял, что эти праздники были одним из проявлений тайного мужского культа, объединявшего всех инициированных мужчин деревни или нескольких деревень[460].

Обеспечив свой тыл, Миклухо-Маклай начал совершать экскурсии с ночевками как по побережью (в деревни Мале и Бога-тим), так и на близлежащие горы и холмы (в деревни Коликумана, Теныуммана и Энгламмана). «Мои соседи, — сообщает он, — оказались хорошими проводниками и переводчиками»[461]. Для ослабленного малярией исследователя трудности переходов по пересеченной местности были весьма значительны: приходилось карабкаться и опускаться по крутым склонам, переходить вброд речки с быстрым, сбивающим с ног течением (ученый признается в дневнике, что не умеет плавать), продираться сквозь густые заросли. Зато тамо русс познакомился с несколькими этническими группами, отличавшимися по языку и некоторым элементам культуры от его соседей. Но объявленное им еще в России намерение, обосновавшись на побережье, проникнуть во внутренние районы Новой Гвинеи — путешественник подтвердил это намерение по прибытии в залив Астролябия как в письме генерал-адмиралу, так и в разговорах с офицерами «Витязя» — осуществить не удалось[462].

Объясняя и оправдывая невыполнение этого проекта, Миклухо-Маклай в статье, продиктованной на борту «Изумруда», писал, что, по словам папуасов, «выше 1200 — 1500 футов в горах около Астролаб-Бай (доходящих приблизительно до 7000 и 8000 ф.) жителей нет, тропинки также находятся только около деревень. <…> Это отсутствие жителей, а в особенности тропинок было для меня непреодолимым препятствием подняться выше в горы». К этому прибавились «истощение вследствие лихорадки и недостаточной пищи», а также «мысль, что еще и у моих соседей многое остается для меня, об чем следует разузнать»[463]. У тамо русс действительно не было ни сил, ни возможности пробраться через высокую горную цепь во внутренние районы огромного острова. Но, как установили путешественники в XX веке, за хребтом, протянувшимся вдоль побережья, располагаются нагорья со значительным населением, о чем, по-видимому, не знали Туй и другие опрошенные Николаем Николаевичем обитатели залива Астролябия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});