Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса» - Даниил Тумаркин

Этот поразительный эпизод может показаться выдуманным, но папуасы деревни Бонгу до сих пор помнят его. В 1977 году на глазах у автора книги они воспроизвели его в ходе пантомимы о первом появлении у них Маклая, показанной участникам экспедиции на «Дмитрии Менделееве».

7 октября Николай Николаевич посетил третью близлежащую деревню — Гумбу. Но при его появлении повторилось примерно то, что случилось неделю назад в Бонгу: кричащие женщины и дети стремглав бросились в лес, а мужчины, вооружившись чем попало, обступили пришельца. «Мой приход был им крайне неприятен, — записал Николай Николаевич. — Большинство посматривало на меня боязливо, и все как будто бы томительно ожидали, чтобы я удалился». Поэтому, сделав несколько карандашных набросков хижин, путешественник вернулся в Гарагасси[434].

Обдумав сложившееся положение, Миклухо-Маклай решил временно отказаться от посещения деревень и ограничиться контактами с папуасами, приходившими в Гарагасси. Между тем слухи, порой самые невероятные, о белокожем пришельце, прибывшем на дымящемся чудовище, распространялись все шире и шире. Посмотреть на него и его жилище приходили и приплывали в каноэ жители многих береговых и горных деревень, а также обитатели прибрежных островов — Били-Били (Билбил), Ямбомбы (Ябоб) и расположенного к северо-западу от залива Астролябия более крупного острова Кар-Кар. «Экскурсоводом» при таких визитах выступал Туй. Он рассказывал гостям о Маклае и его спутниках, показывал, с разрешения путешественника, некоторые диковинные предметы. Николай Николаевич обнаружил, что его соседи, возбужденные и беспокойные, когда он посещал их деревни, приходя в Гарагасси, становились «более ручными» и даже позволяли «рассматривать, мерить и рисовать себя». И ученый начал осторожно использовать эту возможность[435].

В наиболее трудный, начальный период вхождения Миклухо-Маклая в папуасский мир большую роль сыграли его дружественные, доверительные отношения с Туем. Этот житель Горенду почти ежедневно приходил в Гарагасси. Как сообщает ученый, он брал у Туя уроки «папуасского языка, на котором говорили в Бонгу, Горенду и Гумбу»[436]. От своего приятеля Маклай узнал названия многих речек, мысов и деревень и отразил их расположение на схематической карте, составленной с помощью Туя. В свою очередь, Николай Николаевич, используя немногие услышанные и выученные местные слова, пытался постепенно расширить кругозор своего приятеля. «Туй, кажется, начинает очень интересоваться географией, — записал в феврале 1872 года Миклухо-Маклай, — и повторял за мной имена частей света и стран, которые я ему показывал на карте; но очень вероятно, что он считает Россию немного больше Бонгу или Били-Били»[437]. Скоро Туй, а за ним и другие жители окрестных деревень стали называть путешественника таморусс — «человек из России». Позже, как будет сказано далее, у него появилось и другое прозвище — каарам тамо, или «человек с Луны».

Не имея возможности широко развернуть исследования по антропологии и этнографии, Николай Николаевич в первые месяцы своей жизни в Гарагасси уделял много внимания естественно-научным изысканиям, прежде всего метеорологическим наблюдениям, которые до него на Новой Гвинее стационарно не проводились. Описав свой рабочий день в октябре 1871 года, ученый познакомил будущих читателей с распорядком своих исследований: «Около 7 часов (утра. — Д. Т.) записываю температуру воздуха, воды в ручье и в море, высоту прилива, высоту барометра, направление и силу ветра, количество испарившейся воды в эвапориметре, вынимаю из земли зарытый на один метр глубины термометр и записываю его показание. Окончив метеорологические наблюдения, отправляюсь или на коралловый риф за морскими животными или в лес за насекомыми. С добычей сажусь за микроскоп или кладу в спирт собранных насекомых, или же принимаюсь за какую-нибудь другую работу до 11. <…> В 8 часов иду в комнату и, зажегши свою небольшую лампочку (более похожую на ночник, чем на лампу), записываю происшествия дня в дневник. В 8 — 9 часов опять метеорологические наблюдения»[438]. Несмотря ни на что, Николай Николаевич вел и записывал эти наблюдения на протяжении всего пребывания на побережье залива Астролябия.

Миклухо-Маклай положил начало изучению животного мира Новой Гвинеи. В его дневниках можно найти много интересных наблюдений над сумчатыми (древесными кенгуру, бандикутами и др.), птицами, крокодилами, ящерицами, рыбами, известковыми губками. По мере возможности он собирал материал для продолжения своих сравнительно-анатомических исследований: препарировал черепа и скелеты, помещал в консервирующие жидкости мозги и целые тушки животных. Однако ученый приступил к описанию и публикации этих фаунистических сборов лишь в середине 1880-х годов, в последний период своей жизни в Австралии.

Через месяц после своей высадки в заливе Астролябия Николай Николаевич записал в своем дневнике: «Был несколько часов в лесу, дивясь громадному разнообразию растительных форм, сожалея на каждом шагу, что смыслю так мало в ботанике»[439]. И все же ему удалось сделать немало интересных флористических наблюдений. Миклухо-Маклай, по-видимому, не собирал систематического гербария, но засушивал (иногда заспиртовывал) плоды, листья и цветы заинтересовавших его растений. Эти заготовки, да и то частично, были тоже использованы только в середине 1880-х годов, причем Николай Николаевич опубликовал тогда статью, которая позволяет считать ее автора одним из зачинателей этноботаники.

Как и в предыдущих экспедициях, Миклухо-Маклай бродил в часы отлива по рифу, выискивал в расщелинах известковые губки, собирая сачком на морской поверхности медуз, сифонофоров, рачков и других простейших морских животных. Но вскоре ему пришлось прекратить эти работы. «Риф, который окружал мысик, где стояла моя хижина, — говорится в статье, продиктованной путешественником на борту «Изумруда», — мог бы быть источником интересных зоологических наблюдений и исследований, но для этого я должен был бродить по пояс или по колено в воде, следствием чего было возобновление пароксизмов, почему я должен был отказаться и от этого»[440].

Дело в том, что 11 октября Николая Николаевича свалил «первый пароксизм лихорадки», то есть приступ малярии; на следующий день наступила очередь Ульсона. «Пароксизмы», то учащаясь и обостряясь, то как бы отступая, продолжались в течение всего пребывания Миклухо-Маклая на побережье залива Астролябия. Они были вызваны, конечно, не переохлаждением от длительного нахождения в воде и другими подобными факторами, а заражением местными видами малярии, и начались по окончании инкубационного периода этой болезни. Пароксизмы были особенно частыми и изнурительными в декабре 1871-го — январе 1872 года, когда у путешественника и Ульсона развилась злокачественная форма тропической малярии. При ней приступы следовали один за другим в течение пяти-шести дней и сопровождались бредом, галлюцинациями и опуханием верхних и нижних конечностей. В начале одного из таких приступов, 7 января, Николай Николаевич неровным, дрожащим почерком сделал запись, которая отсутствует в дневниках, подготовленных им к печати:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});