Белая Русь(Роман) - Клаз Илья Семенович

— Говори! — приказал гетман.

— Стряслась беда, ясновельможный! — Поднявшись с колена, застыл у окошечка.

Гетман раскрыл дверцу и поставил на подножку высокий лакированный сапог. Худые, длинные пальцы, на которых сверкали алмазами перстни, судорожно сжимали эфес сабли.

— Что?.. — и окинул Парнавского беглым взглядом.

— Стражник литовский пан Мирский настиг Гаркушу по левую сторону Березы-реки. Схизмат устроил в лесу засаду. Два часа смертельно рубились рейтары и драгуны на берегу… Полегли, но одолеть схизматов не привелось.

— Почему?.. — и, не дождавшись ответа, закричал: — Почему?!.

— Засада была, ваша мость, — Парнавский побледнел.

— Отходить! — топнул сапогом по ступеньке гетман.

— Пан стражник отошел и увел войско к Речице… — ответил Парнавский, но сколько осталось рейтар и драгун после битвы, умолчал.

Гетман Януш Радзивилл со свистом втянул в себя воздух и соскочил с дормеза. Все его планы, которые строил в Несвиже, рушились. Гетман рассчитывал, что, разгромив Гаркушу, он направит отряд стражника под Хлипень, где поднимается чернь. Усмирив ее, пан Мирский пойдет к Лоеву. Там они должны встретиться. Теперь, минуя Хлипень, к Лоеву придется идти одному. Это половина беды. Хуже, что за спиной неспокойно. И посылать под Хлипень пока некого. Больше того, неизвестно, куда поведет след Гаркуши. Если он окажется под Хлипенем, войско его увеличится чернью. Хлипень Гаркуша обложит и возьмет — укрепления в городе слабые, войска почти нет. А в городе немалые запасы зелья, пуль, ядер, провианта. Работные люди сами откроют ворота разбойникам и запросят в город.

— Мерзкий схизмат! — в ярости простонал Радзивилл. — Посажу его на кол и мясом буду кормить псов.

— Так, ваша мость! — поддержал Парнавский, но сам грустно подумал: «Сперва надо поймать разбойника»…

Дормез гетмана съехал с дороги, пропуская войско. Януш Радзивилл смотрел на сытых коней, на железные шлемы всадников и мучительно думал о том, что под Хлипень все же следует послать отряд. Пусть он не гоняется за схизматом, а пройдет по весям и заставит чернь стать на колени, приведет ее к послушанию и покорству. Но кого послать? Воеводу Константы Мазура? Одряхлел воевода и стал глуп. Пан Винцет Ширинский? Этот молод и слишком горяч. Его опутает схизмат Гаркуша, затянет в ловушку и порубит. Воевода пан Оскерко? Гордый и самовлюбленный лях. Сошлется на хворь, на мирские дела, а из маентка не тронется. При мысли о стражнике литовском Мирском — задергались скулы. О, святой Иезус! В этот трудный час для Речи Посполитой его окружают глупцы и жалкие трусы, которым судьба ойчины не гложет сердце… А если послать его поручика? Смел, решителен, голову не теряет. В этом убеждался трижды, когда брал его на охоту. Ко всему имеет заслуги в прошлом. Одно плохо: староват. Испытующе посмотрел на Парнавского и разжал сухие губы:

— Поедешь с отрядом под Хлипень.

У Парнавского похолодела душа. Он уже был под Пинском и вдоволь хлебнул там огня. Теперь еле ушел от Гаркуши. И снова туда, где бродит схизмат и разбойник. Лучше было б в войско пана Потоцкого. Там хоть видишь перед собой врага. А эти лесные разбойники и негодяи коварны и злы. Но пану гетману ответил достойно:

— Хотел просить тебя, ясновельможный, под Хлипень послать.

— Бери пятьдесят рейтар.

«Пятьдесят рейтар!..» — Поручик Парнавский почувствовал, как мгновенно онемели ноги. Это равно, что самому идти в плен к Гаркуше.

— Сегодня выступать?

Гетман не слыхал вопроса. Мыслями он был под Белой Церковью, откуда получил последнее тревожное известие: истекают кровью войска Речи Посполитой. Но стало известно, что в ближайшие дни король Ян-Казимир подпишет перемирие с Хмелем. Это будет кстати. Тогда лишь развяжутся руки. Огнем и мечом пройдет он по Бедой Руси до Орши и Полоцка и силой заставит хлопов любить и почитать господ своих…

— Что еще хотел? — нахмурился гетман.

— Выступать дозволь, ясновельможный.

— Иди. И помни: не щадить ни мала, ни велика… Перемирие с Хмелем, а с ними — война.

Гетман Януш Радзивилл приподнял полы сюртука, сел в дормез и хлопнул дверцей.

По шляху шло войско. «Перемирие с Хмелем… — шептал Парнавский. — Один свенты Иезус знает, сколько еще положат голов под Хлипенем и Лоевом…»

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Ермола Велесницкий нашел Алексашку на опушке леса. Под старой олешиной он перематывал на ногах истертые, влажные онучи. Подошел к нему и нехотя спросил:

— Не знаешь? Фоньку-то твоего…

Алексашка поднял голову. Тревожное предчувствие охватило сердце, и ему показалось, что оно вот-вот остановится. С трудом зашевелились губы:

— Что Фоньку?

— Порубили…

— Как же так… порубили? — Онуча вывалилась из ослабевших рук.

— Не знаешь, как рубят?.. — вздохнул Ермола. Помолчав, начал рассказывать: — Как выскочили казаки из засады, да как ударили, учуял пан стражник, что делу конец. Спасать душу надобно. Он хвать и повернул коня к реке. Фонька увидал его и кричит: «Уходит, идолище!..» И — за ним! Может быть, и настиг бы его Фонька у самой воды. Осталось аршин десять… За паном шли рейтары. Кони у них прыткие. Один рейтар и полоснул Фоньку по плечу. Кирасы-то нету…

— Нету, — прошептал Алексашка.

Алексашка поднялся, а ноги не держали. Фонька… Друг… Хотел все вернуться в Полоцк и завидовал Алексашке, что была у него в Пинске любовь. Фонька Драный нос… Лучше бы не встретил его!

— Веди, — попросил Ермолу.

Он шел следом за Велесницким к реке. Шли, обходя порубленных рейтар и казаков, и возле каждого Алексашка вздрагивал, думал — Фонька лежит.

Неподалеку от брода, на пожухлой, вытоптанной конями траве лежал Фонька Драный нос. Рядом сабля и шапка. Побелевшие руки раскинуты, на восковом лице ни кровинки. Показалось Алексашке, что шевелятся Фонькины губы. «У мертвого-то…» — подумал Алексашка. Склонился над другом, сложил его руки на груди. И вдруг разжались губы, и слабый выдох шевельнул грудь. Алексашка отпрянул. Глаза у Фоньки приоткрылись.

— Живой он, живой! — закричал Алексашка. — Фонька!..

Фонька Драный нос шире раскрыл мутные глаза, зашевелил побелевшими губами.

«Воды!..» — догадался Алексашка и бросился к реке. Шапкой зачерпнул холодную воду и, расплескивая ее на бегу, мгновенно примчался. Велесницкий приподнял голову Фоньки, и Алексашка влил в приоткрытый рот воду. Фонька вздохнул. Казалось, что ему полегчало.

— Зови быстрей казаков!

Ермола побежал за казаками. Те примчались целой толпой. Они подняли Фоньку, понесли к лесу и положили возле костра. Фонька тихо стонал. Пришел Гаркуша, сурово посмотрел на казаков.

— Разглядеть не можете, где живые, где зошлые, леший вас дери! Неведомо, каких закапывали!!!

— Разве мы знали?!. — виновато оправдывались казаки. — Лежал нерухомо, руки раскинул…

— Водку неси! — приказал Гаркуша джуре.

Принесли водку. Гаркуша влил глоток в рот Фоньке. Казаки начали раздевать раненого, чтоб перевязать рану. Удар оказался сильным. Была перебита кость ключицы, разрублена лопатка. Конец сабли провел кровавый след до самого пояса. Кто-то вздохнул и сказал с сомнением: «Да-а…» Сказанное означало, что вряд ли выживет Фонька.

— Бери телегу и вези в деревню. Там бабы выходят, — решил Гаркуша.

Алексашка собрался быстро. В телегу казаки положили сено, дали на дорогу вяленой медвежатины. Под сено Алексашка спрятал саблю и сразу же отправился в путь. Фонька был в беспамятстве. Дважды его поил Алексашка и думал о том, чтоб быстрее добраться до деревни. К вечеру показалось на шляху несколько хат. Алексашка обошел их и никого не увидел. В хатах было пусто. По давно погасшим очагам, по заплесневелой воде в кадках заключил, что люди ушли давно. Куда ушли — понять было нетрудно. Кто в лес, кто бодался на Русь. Люд ищет убежище от панского гнева.

Что делать дальше, Алексашка не знал. Ничего не оставалось делать, как ехать в любую другую деревню, но увидал старуху. Она осторожно выглядывала из-за угла покосившейся, вросшей в землю хаты. Алексашка обрадовался: