Cердца трех - Джек Лондон

Но он, не давая себя отвлечь, продолжал свое:

— Вот и выходит, что вы обманщица, Леонсия, и я как раз собирался вас так назвать. Я говорю прямо и искренне, как и подобает мужчине. Вы же хитрите и порхаете, как бабочка, переходя в разговоре с предмета на предмет. Допускаю, что это обычная женская манера. И все-таки вы ведете себя нечестно по отношению ко мне. Я открываю вам свое сердце, и вы это понимаете. Вашего же сердца я не знаю. Вы со мной хитрите, и я вас не понимаю. И потому я, по сравнению с вами, в невыгодном положении. Вы знаете, что я вас люблю. Я вам это прямо сказал. А я? Что я знаю о вас?

Опустив глаза, с зардевшимися щеками, она сидела молча, не зная, что ответить.

— Вот видите, — настаивал он. — Вы не отвечаете. Вы мне кажетесь сейчас мягче, прекраснее и желаннее, чем когда-либо, — пленительной, как никогда. И все же вы хитрите со мной и ничего не говорите о своем чувстве и о своих намерениях. Это потому, что вы женщина, или оттого, что вы испанка?

Леонсия почувствовала себя глубоко задетой. Сохраняя, однако, полное самообладание, она спокойно посмотрела ему в глаза и так же спокойно сказала:

— Вы можете с таким же правом назвать меня англосаксонкой, или англичанкой, или американкой, если это предполагает способность здраво смотреть на вещи и называть их своими именами. — Она прервала свою речь, чтобы хладнокровно проанализировать свои чувства. Затем спокойно продолжала: — Вы недовольны, что после ваших слов о любви ко мне я не ответила, люблю вас или нет. Я разрешу этот вопрос сейчас раз и навсегда. Да, я люблю вас.

Леонсия отстранила его руки, нетерпеливо потянувшиеся к ней.

— Подождите! — крикнула она. — Кто же из нас теперь женщина? И в ком испанская кровь? Я еще не закончила… Я люблю вас. Я горда тем, что люблю вас. Но есть и другое. Вы спросили меня о моих чувствах и намерениях. Отчасти я открыла вам свое сердце. И сейчас раскрою вам вполне и свое намерение — намерение выйти замуж за Генри.

От такой англосаксонской прямоты у Фрэнсиса захватило дух.

— Ради всего святого, почему? — только и мог он произнести.

— Потому что я люблю Генри, — ответила она, смело глядя ему в глаза.

— Но ведь вы… вы говорите, что любите меня, — сказал он дрожащим голосом.

— Я люблю и вас, люблю вас обоих. Я порядочная женщина, по крайней мере, всегда так считала. И продолжаю так считать, хотя рассудок подсказывает мне, что нельзя одновременно любить двух мужчин и быть порядочной женщиной. Но мне до этого нет дела. Если я плохая женщина, значит, такова уж моя натура. Я не могу изменить себя и быть не тем, кто я есть.

Она сделала паузу и ждала, но ее поклонник все еще не был в состоянии говорить.

— Кто же из нас теперь англосакс? — спросила она, отчасти бодрясь, отчасти забавляясь тем, что ее слова заставили его онеметь. — Я сказала вам, не хитря и не порхая с предмета на предмет, все, что у меня на сердце, и каковы мои намерения.

— Но это невозможно, — страстно запротестовал Фрэнсис. — Вы не можете любить меня и выйти замуж за Генри.

— Вы, очевидно, не поняли, — с серьезным упреком сказала она. — Я хочу выйти замуж за Генри. Я люблю вас, люблю и Генри. Но я не могу выйти замуж за вас обоих. Это не разрешено законом. Поэтому я выйду замуж только за одного из вас. И я хочу выйти замуж за Генри.

— Но тогда зачем же, зачем вы убедили меня остаться? — спросил он.

— Потому что я вас люблю. Я уже говорила вам об этом.

— Если вы будете на этом настаивать, я сойду с ума.

— Мне не раз казалось, что я могу сама сойти с ума, — ответила Леонсия. — Если вы думаете, что мне легко разыгрывать из себя англосаксонку, то ошибаетесь. Но зато ни один англосакс, и меньше всего вы, так нежно мною любимый, не вправе презирать меня и говорить, что я будто бы скрываю свои тайные побуждения, потому что стыжусь их. Я нахожу гораздо менее постыдным высказать все напрямик. Если это в духе англосаксов — поздравляю вас. Если это оттого, что я испанка и женщина, что я Солано, — все-таки похвалите меня, потому что я ведь и испанка и женщина — женщина-испанка из рода Солано.

— Но я не умею объясняться жестами, — добавила она со слабой улыбкой, прерывая унылое молчание, воцарившееся после ее слов.

Едва Фрэнсис открыл рот, чтобы заговорить, как она остановила его, и они стали прислушиваться к шороху и треску в кустарнике, предупреждавшим о приближении людей.

— Послушайте, — торопливо заговорила Леонсия, положив руку на его рукав, словно собиралась о чем-то просить. — Я буду совсем англосаксонкой в последний раз и скажу то, что мне сейчас хочется вам сказать. После — и уже навсегда — я стану хитрым порхающим существом женского пола, женщиной-испанкой, одним словом, такой, какой вы меня описали. Слушайте! Я люблю Генри — это правда, сущая правда. Но вас я люблю больше, гораздо больше. Я выйду замуж за Генри потому, что люблю его и обручена с ним. И все-таки я всегда буду любить вас больше.

Прежде чем Фрэнсис успел что-либо возразить, из кустарника вышли старый жрец майя и его сын-пеон. Почти не замечая присутствия молодых людей, жрец упал на колени и воскликнул по-испански:

— Впервые я узрел очи Чии!

Перебирая узлы священной кисти, он начал читать молитву, которая, если бы они могли ее понимать, звучала бы так:

«О бессмертная Чия, великая супруга божественного Хцатцля, создавшего все сущее из ничего! О бессмертная супруга Хцатцля, ты, мать злаков, божество сердца прорастающего зерна, богиня дождя и оплодотворяющих солнечных лучей; ты, что питаешь все семена, корни и плоды, поддерживающие жизнь человека. О преславная Чия, к словам которой всегда прислушивается ухо Хцатцля! Я, твой жрец, покорно возношу тебе молитву. Будь милостива ко мне и прости меня. Да изойдет из твоего рта золотой ключ к уху Хцатцля. Не для себя, о богиня, а для моего сына, которого спас гринго. Твои дети майя исчезают. Им не нужны сокровища, ибо я — твой последний жрец. Со мною умрет все, что известно о тебе и о твоем великом супруге, чье имя я произношу безмолвно, прикасаясь лбом к коленям. Услышь меня, Чия, услышь меня! Моя голова лежит на камнях пред тобой!»

Целых пять минут старый майя лежал распростертый на земле, содрогаясь, словно в припадке, а Леонсия и Фрэнсис с любопытством смотрели на него, невольно проникшись торжественностью молитвы, хотя она была им непонятна.

Не дождавшись Генри, Фрэнсис снова вошел в пещеру вместе с Леонсией. Старик, перебирая узлы и что-то бормоча, следовал за ними; сына же его они оставили на страже у входа в пещеру. В аллее мумий старик благоговейно остановился.

— Тут все написано, — возвестил он, выделяя из своего клубка один шнур с узлами. — Эти люди были плохими людьми и разбойниками. Во веки веков осуждены они стоять здесь, за пределами внутреннего покоя, где скрыта тайна майя.