Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - Ат-Тайиб Салих

Вот к поселку подошла женщина. Она вся обливалась потом, потому что вышла из дому с восходом солнца и достигла поселка, когда солнце было уже в зените. Она услышала радостные голоса и почуяла запахи готовившегося пиршества. Огромное скопище народа, водрузившее знамя жизни среди всего этого небытия, заразило ее своим мирным, уверенным спокойствием, и она, еще не подойдя, издала пронзительный радостный крик, громко возвещая, что она жива, существует и тоже теперь здесь, вместе со всеми. Все это выражал ее прерывавшийся от усталости и волнения голос. Вскоре голос женщины слился с голосами остальных собравшихся, внеся в общий хор новую нотку, которую поначалу не воспринимает человеческое ухо, однако если вы хорошенько прислушаетесь, то уловите ее и поймете, что без этой нотки общему хору будет чего-то недоставать.

Люди прибывали по одному, по двое, усталые, изможденные. Их спины были сгорблены, согнуты под бременем жизни и страха смерти. Но как только они вливались в толпу, каждый преображался, оставаясь самим собой и в то же время становясь чем-то большим. Сегодня умный будет выглядеть дураком, благочестивый напьется, солидный пустится в пляс. Крестьянин, поглядев на свою жену в веселом хороводе танца, словно увидит ее впервые. И нет ничего плохого в том, что они утверждают закон жизни среди окружающего их небытия.

Время от времени появлялись, обгоняя друг друга и вздымая тучи пыли, вереницы гостей, едущих па ослах. Казалось, что это песчаные смерчи, исторгнутые пустыней, которые не погибают, а сливаются в гигантский столб, продолжая завывать и клубиться. Люди собирались, как зерна пшеницы в огромном снопе, где каждое зернышко существует само по себе и в то же время скрывает великую общую тайну. Иногда появлялся какой-нибудь благообразный человек в красивом наряде верхом на осле с седлом и уздечкой. Осел громким ревом возвещал о прибытии своего хозяина. Приходили бедняки разного состояния и звания. Они образовывали большой круг, правильную орбиту, двигаясь с заданной скоростью вокруг центра притяжения. Тот, кто был слабым, вернется сильным. Бедные станут богатыми, заблудшие обретут истинный путь. Сегодня все сольется в единое целое.

Неудивительно, что Джабр ад-Дар тоже поддался всеобщему настроению. Этим летом его покинуло горькое чувство, которое он испытал более года назад. Теперь наступили хорошие времена, жизнь прекрасна, па небе светит полная лупа. Доносящиеся издали мелодичные звуки говорят о том, что смерть — это лишь одно из проявлений вечной жизни, не больше.

После заключения брачного контракта Джабр ад-Дар обратился к людям с речью.

— Все вы знаете, — сказал он, — что Фатыма, моя дочь, — самое дорогое и заветное, что у меня есть. Всемогущему аллаху угодно, чтобы она стала женой именно Дауль-Бейта, и никого другого. — Он еще добавил, что поначалу не был доволен, по сегодня он — счастливейший из людей…

В тот зимний день в месяце имшире Джабр ад-Дар вышел из мечети печальным и озабоченным. Когда он у себя дома в одиночестве совершил вечернюю молитву, пришла его дочь Фатыма и стала читать ему Коран, как она это делала каждый вечер. Стихи, которые она читала, не были грустными, но они снова вызвали в его душе тревогу и печаль. Когда он спросил дочь, что она думает о Дауль-Бейте, Фатыма ответила:

— Он как будто ничего.

Джабр ад-Дар осторожно проговорил:

— Я вижу, ты часто разговариваешь с ним в поле.

— Я учу его читать и писать. Разучиваю с ним наизусть Коран.

— Ну и хорошо ему дается учеба?

— Он запоминает все сразу, как будто вспоминает то, что знал когда-то.

— А он рассказывает что-нибудь о своем прошлом?

— Ему являются видения, большей частью это воспоминания о битвах и войнах. Он говорит о сабельных ударах, схватках, пушках и порохе. Его лицо покрывается потом, и он весь дрожит, едва не падая в обморок. Потом, возвращаясь в нормальное состояние, смеется, и я смеюсь с ним вместе.

Джабр ад-Дар поднялся с молитвенного коврика и сел па ангареб. Усадив дочь рядом с собой, он обнял ее за плечи. Она продолжала с печалью в голосе:

— Порой мне кажется, он вспоминает свою мать. Он произносит слово «мама», и на глазах его выступают слезы. Потом он быстро что-то говорит на непонятном языке. Я спрашиваю, когда он приходит в себя, о чем он говорил, а он, бедный, отвечает «не помню».

Джабр ад-Дар сидел некоторое время потупившись, нежно гладя свою дочь по щеке. Потом внезапно спросил ее:

— Если он попросит тебя в жены, ты согласишься?

Немного помолчав, она засмеялась и ничего не ответила. Тогда он рассказал ей о том, что произошло в мечети, и добавил:

— Махмуд говорил, а сам все смотрел на меня, будто его слова относились только ко мне, и ни к кому другому. Ведь у меня, кроме тебя, нет другой дочери на выданье. Можешь сказать «нет» или «да» — это твое дело.

В то время, как они разговаривали, неожиданно вошел Махмуд. Поприветствовав их и усевшись, он проговорил, обращаясь к девушке и как бы не замечая ее отца:

— Фатыма, Дауль-Бейт намерен жениться. Он объявил нам об этом после окончания молитвы. После того, как все вышли, я спросил его, есть ли кто-нибудь у него на примете. Он ответил: «Я хочу взять Фатыму, дочь Джабр ад-Дара». Согласна ли ты?

Не колеблясь и не раздумывая, она тотчас проговорила тихо, но решительно и отчетливо:

— Да.

Джабр ад-Дар вспомнил все это, выступая перед людьми во дворе мечети после заключения брачного контракта. Он сказал, что сначала был недоволен, но сегодня он счастливейший из людей и не попросит калыма ни сейчас, пи потом.

Все воскликнули: «Люди, радуйтесь, люди, радуйтесь!», замахали руками, затрясли палками, стали поздравлять друг друга и обниматься. Раздались, словно взорвавшись, пронзительные крики женщин, отозвавшиеся в разных уголках мечети и вокруг нее. Летние ветры подхватили их, закружив по площадям, дорогам и полям, вознося высоко над вершинами пальм, гигантских акаций, тамарисков и других деревьев, перенося на другой берег Нила. Эхо возвратило крики радости с окраин селенья к центру, туда, где они родились, где громыхали барабаны, где люди образовали круги вокруг танцовщиц, певцов и бродячих поэтов. Потом зашло солнце, и на своем троне воцарилась луна. Воздух стал чистым и свежим, жизнь — приятной, всех охватили радость и ликование. Зажглись огни жилого квартала, и в центре селения у большой акации образовался огромный хоровод. Мир взорвался звуками, возвестившими великую радость. Топот ног танцующих слился с ритмичными хлопками, с голосами певиц и певцов, ударами барабанов и тамбуринов. Звуки доносились с крыш домов, из дверей хижин, со дворов, площадей и дорог, из загонов для скота. В эту ночь старик был молодым, юноша — влюбленным, женщина — нежной женой и все мужчины — бесстрашными богатырями. Этой ночью все жило, благоухало, переполнялось радостью. Засверкали огни, и воинство тьмы и печали обратилось в бегство. Все ветви клонились к земле, все груди трепетали, все бедра были в движении, все глаза подведены сурьмой, все щеки — гладкие, все уста — сладкие, все талии — стройные и все дела достойные. И всех людей можно было назвать Светом Дома. Дауль-Бейт стоял в центре круга, размахивая над танцующими женщинами хлыстом из кожи гиппопотама. Мужчины прыгали в круг, чтобы померяться с ним силой, и он хлестал их, сколько ему вздумается. Вот в круг вошел храбрый воин Абдель-Халик Вад Хамад и обнажил спину, приготовившись к избиению. Тотчас рядом с ним оказался ни в чем ему не уступавший Хасаб ар-Расул Вад Мохтар. Дауль-Бейт стал размахивать хлыстом, с силой опуская его поочередно па спины Абдель-Халика и Хасаб ар-Расула. Женщины сопровождали каждый удар воплями радости, а мужчины громко кричали. Грохот барабанов и гам толпы усиливались, разносились эхом и вновь возвращались к Дауль-Бейту, который стоял в самом средоточии всеобщего хаоса с высоко поднятым бичом. Он исчезал и снова появлялся среди толпы, и казалось, что он одновременно и здесь, и в другом месте.

Он промелькнул как сон, будто его в действительности и не было, но оставил после себя сына Ису, которого впоследствии стали звать Бендер-шахом. Сын родился спустя три месяца после гибели Дауль-Бейта. Лицо у него было черным, как у матери, а глаза зелеными, как у отца. Он не походил ни на кого из людей словно был скроен из другого материала.

14

Абдель-Халик Бад Хамад, как поведал мне спустя многие годы Хамад Вад Халима, рассказал дальше следующее:

— Я, мой дядя Махмуд, Хасаб ар-Расул и Дауль-Бейт работали на берегу, разбирая деревянные части сакии и поднимая их наверх. Было время разлива Нила, и река вышла из берегов, угрожая опасностью. Она поднималась, будто шагала на вас, и каждую секунду чувствовалось, как она прибывает. Солнце очень быстро зашло, превратив своими лучами реку в море крови. Мы втроем были внизу, а Дауль-Бейт стоял вверху на прибрежном камне. Мы передавали ему балки, а он ставил их на безопасное место. Внезапно наносный слой под нашими ногами рухнул, и, не знаю как, мы втроем оказались в реке и стали бороться с волнами. Через мгновение нас разбросало в разные стороны. Я и мой дядя Махмуд были хорошими пловцами, настоящими нильскими крокодилами. Хасаб ар-Расул же был сухопутным силачом-богатырем. Никто не мог превзойти его в беге, кулачном бою, в молодецкой пляске. В реке же у пего, как говорится, не было пи мощи, ни силы. Мы увидели издали, как он то ныряет, то всплывает, и поплыли, борясь с течением, чтобы помочь ему. Но наши усилия оказались бесполезными. Мощный поток отбрасывал пас со всей силой назад. Я протянул ему руку, он протянул мне свою, но ничего у нас не вышло. Мой дядя Махмуд крутился и вертелся в воде, как разъяренный крокодил, пытаясь найти проход в этой пучине, чтобы добраться до Хасаб ар-Расула. Я увидел его в красном свете вечерней зари, он словно плыл навстречу своей смерти. Я услышал, как он кричит: «Спасайтесь сами, иначе мы все погибнем, да сохранит вас аллах! Позаботьтесь о Маймуне, Мохтаре и о детях. Прощайте! Прощайте!»