Великий мертвый - Андрей Степаненко

И люди терялись, потому что Кортес действительно всегда выполнял все, что должен был выполнить генерал-капитан, разве что, кроме последнего этапа — выдать каждому его долю и отечески похлопать на прощание по плечу — и лучше, если подальше отсюда.

А на десятый день в столице собрался Большой совет, и сидящие на широких каменных ступеньках стадиона вожди лишь изумленно разевали рты: Великий Тлатоани вышел на игровое поле вместе с Сиу-Коатль, переводчицей и предводителем кастилан. А потом Мотекусома начал говорить, старчески утирая слезящиеся глаза, и все поняли, что перед ними — другой человек. Этот, новый никогда бы не добился сведения войн с Тлашкалой до трех в год — строго по договору. Этот, новый никогда бы не забил мяч в каменное кольцо «лона смерти» на высоте трех человеческих ростов. Этот, новый вообще ни на что не был пригоден.

— Все восемнадцать лет я был милостивым и щедрым, — напоминал Мотекусома, и вожди содрогались этому мелочному бахвальству некогда великого человека.

— Все восемнадцать лет вы были добрыми и верными членами нашего Союза, — пытался похвалить вождей Мотекусома, хотя именно таким и должен быть вождь, заключивший честный договор.

— Но теперь все изменилось, и новым претендентом в правители Союза впервые становится чужак. Вот он.

Вожди охнули. Мотекусома указывал на предводителя кастилан.

— У него есть на это право, ибо он породнился с кровью, которая стоит выше моей, — утер старческую слезу Мотекусома.

— Как?! — хором охнули вожди. — Откуда?!

И тогда Мотекусома вывел вперед юную скуластую переводчицу.

— Вот наша новая Сиу-Коатль.

И единственный, кроме Кортеса, чужак, — спрятавшийся за трибуной толкователей паж Ортегильо стремительно записывал каждое слово, чтобы затем генерал-капитан мог проверить, все ли и правильно ли перевела ему его индейская жена Марина.

* * *

Большой совет долго не мог согласиться со свалившейся на них бедой. Вожди потребовали доказательств, и Малиналли тут же показала татуировки и на память продиктовала двенадцать поколений своей родословной, вплоть до Иланкуэитль, дочери правительницы Кулуакана — еще до образования Союза.

Тогда вожди предложили Кортесу выйти на поле и в честной схватке над мячом доказать, что он достоин зваться правителем и мужчиной, но чужак гневно отказался, ибо религия его народа не позволяет играть с судьбой.

Вожди мгновенно за это уцепились и прямо указали, что Кортес не может быть Тлатоани — говорящим с богами, именно потому, что их боги разные, и — хуже того — его боги ненавидят мешикских богов. На что хорошо подготовленный чужак ответил, что и не претендует на это, и пусть «говорящим с богами» остается Мотекусома, а он требует лишь того, что ему, как мужу высокородной Малиналли, положено по праву — места главного вождя Союза племен — Уэй Тлакатекутли. Тем более что Мотекусома сам признал его своим преемником и сам же передал ему всю власть — строго по закону.

Вконец отчаявшиеся найти в законе хотя бы одну зацепку, запрещающую чужаку взойти на самый верх, вожди начали кричать, что процедура передачи всей полноты власти слишком сложна. Что для этого нужно еще найти триста шестьдесят девять незамужних дочерей для нового гарема. Но бледный, словно вырвавшийся из преисподней Малинче напомнил, что по закону для вступления во власть ему вполне хватает и высокородной Малиналли. А уж дочерей вожди ему постепенно подберут, — он потерпит.

И на следующий день уже все кастилане до единого собрались перед лицом все тех же вождей, и тщедушный человечек с толстой папкой в руках читал долгое и почти непереводимое послание неведомого вождя.

Он читал и читал, то пересказывая общеизвестные истины о сотворении мира, то обещая не принуждать племена креститься в новую веру, а, в конце концов, поведал, что давным-давно, чуть ли не до того, как кастильцы вышли в море, Сам Господь Бог отдал им все эти земли вместе с каждым проживающим на них человеком или скотом, — раз и навсегда.

Часть четвертая

Кортес проснулся, как всегда, с рассветом. Потянулся и раскинул руки по широченной кровати. Немного полежал, глядя, как сквозь тростниковую занавесь пытается пробиться к нему утреннее солнце, рывком сел и спустил ноги с невысокого ложа. Улыбнулся и хлопнул в ладоши.

В пустом дверном проеме мгновенно появилась толстая перепуганная мойщица и жестом показала ему, что все готово. Кортес вскочил, как был — нагишом — прошел в баню и с удовольствием улегся на теплую каменную поверхность.

Мойщицы тут же принялись за дело, и Кортес, чувствуя себя почти Нероном и уж точно — конченым грешником, с наслаждением крякал и поворачивался, подставляя под мочалки нетронутые места. А затем его тщательно омыли теплой водой, бережно промокнули большими ворсистыми утиральниками, надушили туалетной водой со странным терпким духом и подали свежую одежду.

Кортес неторопливо оделся, прошел в обеденную залу и присел на низенькую обитую мягкой тканью скамеечку. На столике мигом появилась сверкающая белизной хлопковая скатерть, а место, где изволит кушать Великий и Грозный Малинче, немедленно огородили расписными ширмами.

Блюд, как всегда, было множество. Кортес кинул в рот с десяток мелких, как ноготь большого пальца, печеных яиц, попробовал жаркое, и еще раз решил, что лучше маисовой каши ничего на свете быть не может. Откушал, выпил два глотка раскаленного какао и, омыв и промокнув мгновенно поданным утиральником руки, щелкнул пальцами.

Из соседней залы тут же выбежали несколько акробатов и жонглеров, и некоторое время Кортес любовался этим изысканным действом, обдумывая, с чего начать день.

Собственно, действительно необходимых дел было несколько. Следовало вместе с Мотекусомой навестить дом призрения ветеранов всех войн, сходить на торжественный обряд почитания грозного Уицилопочтли, проследить, как идут работы по установлению алтаря Сеньоры Нашей Марии — бок о бок с жертвенником ящерообразного Тлалока, а уже после обеда и короткого отдыха заняться главным — золотыми приисками.

Огромные, исполненные красками на хлопчатых полотнах карты один из новых секретарей Мотекусомы выдал ему сразу, как только Кортес об этом заикнулся. Пробы с каждого месторождения у Кортеса тоже были, — на рынке их продавали в прозрачных гусиных перьях, так, чтобы можно было глянуть на просвет и оценить качество песка. Оставалось уточнить детали пути и дипломатическую обстановку с окружающими племенами.

— Кортес! Кортес! — послышалось из коридора, и Великий и Грозный Малинче жестом отправил акробатов прочь.