Одинокий путник - Ольга Денисова

- Не поднимешься, а спустишься, мой мальчик. В ад. И очень скоро. И не надейся, что умрешь легко. Смерть колдуна покажется детской забавой по сравнению с твоей собственной.

И тут Лешек понял, что чувствовал Дамиан во время помутнений. Вместо страха ярость охватила Лешека, он перестал отдавать себе отчет в своих поступках, он не думал - он превратился в кровожадного зверя, которого долго дразнили сквозь прутья клетки, и теперь единственным его желанием стала жажда крови, жажда рвать глотки зубами. Безумие придало ему силы и ловкости, он издал звериный вой, прыгнул на Дамиана, словно огромный кот, и с рычанием вцепился ему в горло пальцами, стараясь зубами дотянуться до плоти. Убить! Вот единственное, чего он хотел. Убить! За Охто! Не за страх, который преследовал его всю жизнь, не за унижения, не за угрозы - за смерть колдуна, за ту легкость, с которой Дамиан перечеркнул чужую жизнь, за книгу, страницы которой пожрало пламя!

Дамиан не ожидал нападения, опрокинулся на пол и захрипел, а Лешек впился зубами в его глотку и почувствовал во рту кровь. Она опьянила его еще сильней и окончательно снесла преграды, которые отделяют человека от зверя. Трое монахов, вошедших в дом вслед за архидиаконом, кинулись тому на выручку, и выломали Лешеку руки, и разжали зубы, запрокинув ему голову назад, но он все равно продолжал бешено сопротивляться, и выдергивал руки из захватов, и рвал зубами все, до чего мог дотянуться.

- Не вздумайте его убить! - прохрипел Дамиан, поднимаясь на колени и зажимая рукой кровоточащую рану на кадыке. - Он только этого и добивается!

Лешека прижали к полу лицом, и двое монахов всем весом пытались удержать его в таком положении, и выкручивали руки, и били носом об пол, но он не чувствовал боли, и рвался, и рычал, пока наконец его не обмотали веревками с головы до ног, вытянув руки вдоль тела, и не поставили на колени, запрокинув голову назад. Дамиан, к тому времени вставший на ноги, велел отпустить его, а потом, размахнувшись, ударил Лешека ногой в живот: тот отлетел назад, в угол между печью и стеной, и, скрученный в узел, мог только корчиться на полу, силясь вздохнуть и подняться.

- Вот все, что ты можешь, - лицо Дамиана презрительно скривилось. - Укусить меня, как мелкая шавка. Ты - ничтожество, жалкая трусливая тварь, и умрешь ты жалкой трусливой тварью, извиваясь, визжа и умоляя меня о пощаде.

Он подошел к Лешеку и еще раз пнул его носком сапога, теперь в пах, и от боли у Лешека из глаз брызнули слезы. Он снова скорчился, подтягивая колени к животу и пригибая к ним голову, но Дамиан заставил его разогнуться, вытянув по пояснице плетью. Он ударил несильно, скорей играя, но и этого было достаточно, чтобы Лешек тонко вскрикнул и перевернулся на спину, тщетно стараясь защититься связанными руками.

- Жалкая, трусливая тварь, - прохрипел Дамиан еще раз, убирая плеть за пояс, - тебе никогда не стать таким, как колдун. Поехали, ребята. Стоило бы привязать его к хвосту лошади, но ведь он сдохнет, не добравшись до Выги.

Невзор сидел за столом и смотрел на происходящее с каменным лицом, словно изваяние, - он купил себе жизнь слишком дорогой ценой, чтобы теперь рисковать ею, жалея Лешека. Но до помощи монахам он не опустился, и Дамиану пришлось заставить его перевязать укушенную шею, перед тем как покинуть его дом.

У Лешека забрали крусталь, зашитый в пояс штанов, а его самого, перекинув через седло, привязали к коню, которого дал ему князь. Его полушубок и шапка остались у волхва, но горячие бока лошади согревали, да и мороз был не слишком силен. Дамиан залез в сани, которые прятались в подклети, и завернулся в медвежьи шубы.

Ехали довольно скоро, не давая коням передышки, словно архидиакон стремился как можно быстрей добраться до обители и привести в исполнение свои угрозы, - нетерпение угадывалось в каждом его движении и слышалось в каждом слове.

Лешек смотрел на мелькавшие копыта коня и изредка ронял слезы, стекавшие на лоб. Он на самом деле жалкая трусливая тварь, но почему-то будущее не вселяло в него страха, только горечь и осознание собственного бессилия: не столько перед Дамианом, сколько перед самим собой. Он никогда не станет таким, как колдун, и умереть с песней силы на устах ему не дано. Наверное, его судьба, как и предрекал Дамиан, - умереть визжа, извиваясь и умоляя о пощаде. Пусть. Это ничего не меняет. Он умрет, так или иначе, и тогда скажет колдуну, что тот напрасно считал его предателем. Может быть, колдуну станет легче. Лешек не думал больше ни о чем - только о том, как больно колдуну было сознавать его предательство и все равно простить его, и не осудить, и спасти его от мучений, и пожертвовать ради него жизнью и тайной. Лучше бы его убили тогда, вместе с колдуном. Эта отсрочка не принесла Лешеку ничего, кроме страдания. И его жалкая попытка унести из обители крусталь тоже ничем не кончилась - его изловили, как зайца, благодаря его же собственной дури. Надо было идти на север. Надо было взвесить все, надо было вспомнить о том, кто владел тайной крусталя, а не надеяться на то, что колдун рассказывал о ней всем и каждому.

Через несколько часов изнурительная тошнота подступила к горлу - голова Лешека болталась внизу, и каждый шаг коня переворачивал внутренности. Он давно ничего не ел и не дождался, пока вскипит самовар Невзора, только поэтому его не вырвало. Ему казалось, что тошнит его от самого себя, от своей глупости и бессилия. На середине пути Дамиан велел остановиться и посадить Лешека на снег - видно, подозревал, что тот может умереть. Монахи растерли снегом его лицо, сдирая с него кожу: тошнить от этого не перестало, но в голове немного прояснилось. И хотя они стояли возле Дальнего Замошья, архидиакон не стал заезжать в деревню, и монахи, наскоро помолившись, перекусили прямо посреди дороги.

- Дайте ему вина, я не хочу, чтобы он сдох от жажды, - велел Дамиан и кивнул на Лешека.

Но когда один из дружников поднес флягу к его рту, Лешек лишь покачал головой и поплотнее сжал губы. Он хотел пить, но мысль о приторно-сладком вине вызвала только спазмы в желудке. Дамиан, увидев это, не поленился вылезти из саней и нагнулся к Лешеку, цепко взяв его за подбородок.

- Ты будешь есть и пить, когда этого хочу я, понятно? Тебе не удастся умереть от голода, не надейся.

Он двумя пальцами сдавил щеки Лешека, приоткрывая рот, и кивнул дружнику, стоявшему с баклагой наготове. Лешек попытался вырваться, но Дамиан сгреб его волосы пятерней и запрокинул голову назад. Кагор хлынул из баклаги в глотку, и Лешеку пришлось его глотать, чтобы не захлебнуться. Он хрипел и кашлял, вино, булькая, выливалось через нос и, падая в желудок, скручивало его судорогой.

- Ну как, причастился? - со смехом спросил Дамиан, выпуская его из рук.

Лешек согнулся - рвало его мучительно и долго, но как только спазмы прекратились, Дамиан снова открыл ему рот и велел дружнику влить в него новую порцию кагора. Лишь на третий раз архидиакон успокоился, убедившись в том, что глаза Лешека помутнели от хмеля.

Дорогу до Лусского торга он помнил плохо - сначала тошнота, а потом озноб и мелькавшие перед глазами копыта; Лешек впадал в забытье и выныривал из него, и мыслей в его голове не осталось вообще: когда они въехали на постоялый двор, он думал только о том, что умрет, не добравшись до Пустыни.

Оказалось, что в Лусском торге их ждет сам авва. Ночевать на соломе постоялого двора отцам Пустыни не пристало, и Лешека оттащили в избу, в которой авва и Дамиан расположились на ночлег, - архидиакон никому не доверил его охранять, не надеясь ни на запоры, ни на веревки. Лешека, еще не вполне протрезвевшего, привязали к одному из столбов, поддерживавших потолок и деливших пространство дома на две части: хозяйственную и спальную. У дверей Дамиан поставил двоих монахов и задвинул засов изнутри.

Хозяин постоялого двора принес им горячий ужин и косился на Лешека с жалостью, но не посмел ни спросить о нем у монахов, ни попытаться ему помочь. Впрочем, Лешек не ждал от него даже жалости, а уж о помощи не думал вообще. Ноги не держали его, он безвольно обвис на стянувших тело веревках, и его охватило равнодушное оцепенение, похожее на забытье. Он слышал, о чем говорит с Дамианом авва, но смысл их разговора его не занимал.

Дамиан, потирая руки, доказывал, что вид кающегося грешника должен пойти братии на пользу, а уж он постарается изобразить адовы муки в лучшем виде. Жаль, этого не увидят сомневающиеся в Божьем величии крестьяне. Авва не разделял его воодушевления, морщил лицо и просил избавить его от подробностей.

Постепенно разговор их перешел на более сложные материи. Авва разглядывал крусталь, крутил его в руках, смотрел сквозь него на свет масляной лампы.

- Надо же… Благодаря твоей доверчивости и неосмотрительности мы едва не потеряли его… Ты сам-то понимал, что лежит у тебя в сундучке?

Дамиан скрипнул зубами:

- Я исправил эту ошибку.

- Благодаря моему предположению, если ты помнишь. Ты бы никогда не изловил мальчишку, если бы не знал, что он пойдет к волхву, - авва тихо засмеялся.