Руководство астронавта по жизни на Земле. Чему научили меня 4000 часов на орбите - Кристофер Хэдфилд

Часть проблемы заключалась в том, что мой вестибулярный аппарат — орган внутреннего уха, отвечающий за равновесие, — был полностью сбит с толку после полета. На МКС он привык реагировать только на вращение и ускорение моего тела, потому что там не было разницы между верхом и низом. Но на Земле сила тяжести тянула меня вниз, а пол «толкал» вверх, и это создавало эффект, который моим вестибулярным аппаратом воспринимался как постоянное ускорение, никак, естественно, не воспринимаемое зрением. В результате меня жутко тошнило, сильнее, чем на самой крутой горке на аттракционе. Мое тело реагировало так, будто симптомы были вызваны нервно-паралитическим ядом. Хотелось опустошить свой желудок и лечь, чтобы яд усваивался медленнее. Я принимал лекарства от тошноты в течение 10 дней после приземления; временами я чувствовал себя прекрасно, но периодически становился зеленым от тошноты.

Мой желудок восстановился быстрее, чем вестибулярный аппарат. Сначала трудно было даже ходить, меня шатало, как пьяного, но по мере реабилитации я справлялся все лучше и лучше (по крайней мере, пока держал глаза широко открытыми). Всю первую неделю после возвращения при ходьбе меня заносило на поворотах, я врезался во все подряд и наклонялся вперед так, как будто я шел против очень сильного ветра. Значит, водить машину мне было небезопасно еще недели две, и меня это вполне устраивало, поскольку я был крайне утомлен и напоминал больного, который восстанавливается после изматывающей болезни.

Сон мой был глубоким и безмятежным, и это было неожиданным плюсом; в течение первых нескольких дней после полетов на шаттле я испытывал странное ощущение, будто парю над своей кроватью (мое пребывание в космосе было столь непродолжительным, что организм был основательно сбит с толку). Но на этот раз у меня таких проблем не было. Моей кроватью становилось любое место, где я чувствовал себя достаточно комфортно в физическом плане, и я так сильно хотел спать, что урывками мне удавалось вздремнуть несколько раз в день.

К счастью, в НАСА есть превосходные тренеры, которые работают с нами и с нашими врачами от момента назначения в экспедицию до окончания послеполетной реабилитации — специалисты по силовой и физической подготовке астронавтов и их реабилитации. В первые дни после возвращения в Хьюстон они просили меня поднять руки над головой, а потом лечь на землю и попытаться поднять ноги. Я мог это сделать, но с трудом. Когда я лежал на мате, мне казалось, что меня пригвоздили к полу как минимум двое человек, усевшись на меня сверху. После того, как в условиях космоса я мог одним пальцем сдвинуть холодильник, это казалось по крайней мере нечестно. Несмотря на ежедневные двухчасовые тренировки на МКС, здесь, на Земле, я оказался немощным.

Многое из того, что происходит с человеческим телом в космосе, на самом деле очень напоминает процесс старения. В послеполетном карантине мы с Томом ковыляли, как два старых дурака, и получали представление о том, какой будет наша жизнь, если мы дотянем до 90 лет. Наши кровеносные сосуды затвердели, сердечно-сосудистая система изменилась. В космосе организм теряет кальций и другие минералы, поэтому кости стали хрупкими; то же можно сказать и о наших мускулах, поскольку 22 часа в день они не испытывали совершенно никакой нагрузки.

Положительной стороной работы со специалистами по реабилитации было то, что мы могли восстановить организм, при этом получив представление о том, какие физиологические изменения ждут нас в старости. Первые несколько месяцев после возвращения астронавты по сути играют роль больших лабораторных крыс.

Мы даже бегаем по лабиринтам в некотором роде. Ученые хотят получить больше знаний о последствиях длительного пребывания в космосе, поэтому просят нас вместе с новыми тестами проходить повторно и те испытания, которым мы подвергались в первую ночь в карантине. Один из тестов, например, напоминает детскую игру в классики: на полу растягивается длинная веревочная лестница, и я должен проскакать на одной ноге все ее длину. При этом сложность прыжков меняется, начиная с тех, что можно увидеть на детской площадке, и заканчивая номерами из фильмов вроде «Лихорадки субботнего вечера». Еще приходилось бегать на время. Нужно было добежать до метки, обежать ее, вернуться обратно. Все эти испытания я проходил и во время предполетной подготовки, поэтому мои новые результаты можно было сравнить с полученными тогда. Неудивительно, что в первые несколько недель после приземления мои быстрота и время реакции оказались заметно ниже, чем перед полетом.

Были и более сложные испытания. Чтобы определить, как на мою работоспособность влияют суточные ритмы, ко лбу и затылку прикрепили две пластиковые штуки, похожие на болты, а на запястье надели браслет, с помощью которого контролировали параметры жизнедеятельности. Мне пришлось как-то вечером выйти за бургером в этом костюме Франкенштейна. Для проверки координации движений и чувства равновесия меня сначала обмотали датчиками и туго связали ремнями, а потом попросили встать на небольшую платформу и смотреть на изображение горизонта. Ученые заставили меня наклонять голову вперед и назад, пока они передвигали «горизонт» или платформу, на которой я стоял. Их интересовало, потеряю ли я вследствие этих действий равновесие. Или свой обед. (А я был весьма близок к этому.)

Между тестами, обсуждениями и интервью для СМИ у меня оставалось очень мало свободного времени. Я испытывал чувства отстраненности и одиночества. Я вернулся на Землю, но все еще не вернулся к моей обычной земной жизни. Весь первый месяц большую часть времени я проводил в центре Джонсона, даже по выходным. Хелен собирала мне обед, состоящий исключительно из здоровой еды, привозила и забирала меня, пока, спустя три недели, мой врач не разрешил мне самому сесть за руль.

Намного больше времени потребовалось, чтобы вернуться к обычному режиму физических тренировок. Я проводил по два часа в день со специалистами по реабилитации, которые помогали мне снова начать упражняться на тренажерах вроде беговой дорожки: я надевал пару резиновых шорт, которые превращались в большой резиновый шар — надувая этот шар, можно было уменьшать вес, который моим ногам приходилось нести во время бега. Я начал примерно с 60 % собственного веса, что соответствует силе, с которой специальные ремни тянут тело вниз на тренажере на орбите.

Через два месяца, когда я окончательно пришел в форму для бега на улице, мои ноги наливались тяжестью и еле двигались, и я чувствовал, как подпрыгивают мои внутренности, когда неуклюже и тяжело бежал. Реакция моей сердечно-сосудистой системы тоже была неутешительной: кровеносная система все еще не справлялась с прокачкой крови к внутренностям и голове, поддерживая нормальный уровень кровеносного давления преимущественно в ногах. Я понял, что в ближайшие полгода я просто не смогу делать то, что требует резкой нагрузки на сердечно-сосудистую систему, например, кататься на водных лыжах или заниматься командными видами спорта. Кроме всего прочего, мои кости также не выдерживали нагрузок. После возвращения с МКС один астронавт в результате безобидного падения сломал бедро. Мне бы не хотелось пополнять статистику подобных травм.

* * *

Примерно через три недели после приземления мы с Томом отправились в Звездный городок на традиционный брифинг и праздничные мероприятия, устраиваемые российской стороной. Для Тома это был последний этап его многолетнего путешествия, каким была экспедиция МКС-34/35. Для меня же эта поездка стала завершающим этапом моей 21-летней карьеры астронавта. За несколько месяцев до поездки я известил ККА, что я увольняюсь, и вскоре появилось публичное заявление об этом.

В Звездном городке мне, с одной стороны, было комфортно, поскольку все было уже знакомо, но, с другой стороны, я испытывал немного странные чувства. Сборы, перелет, московский аэропорт Домодедово, в котором нас встречал улыбающийся Ефим, мой давний друг, работающий водителем, — все это я раньше проходил много раз, но сейчас, когда я знал, что все это уже может никогда не повториться, ощущения стали другими. После того как Ефим высадил нас возле коттеджа, принадлежащего НАСА, который служил мне многие годы скромным и комфортабельным вторым домом, я почувствовал… свободу. Долгое время я не принадлежал сам себе и не распоряжался своим собственным расписанием. Многие годы я не был себе хозяином. Теперь здесь не было ни докторов, ни семьи, ни инструкторов, только приятное эгоистичное чувство ответственности за себя самого. Мы с Томом оба отметили это декадентское чувство, а потом с радостью расстались. Я прогулялся вокруг пруда, почитал книгу, без спешки проверил электронную почту. Все это было… приятно.

Ефим рассказал мне, что Роман купил новую машину, так что я уже был подготовлен, когда на следующее утро Роман приехал на золотом кабриолете BMW. Очевидно, это была награда, которую он обещал сам себе по возвращении из экспедиции. И я отлично могу понять земное удовольствие, которое он получал от этой машины: у меня самого было два кабриолета — старый Thunderbird и Mustang, поновее. Мы с Романом ухмыльнулись друг другу — двое мужчин среднего возраста, не стесняющиеся своей предсказуемости.