Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Увы, свободных мест в этом отеле не нашлось, что постепенно становится нормой. Ни одной свободной больничной койки в нужном микрорайоне – в Бренте на северо-западе Лондона. Поэтому Гарри пришлось отправиться ночевать в тюрьму и ждать там, пока больничные администраторы за кулисами развили бурную деятельность. Чтобы освободить место, нередко бывает достаточно выписать наименее нездорового пациента в отделении (однако это не значит, что он здоров), либо «договориться» с другой больницей и «взять койку в долг».

Назавтра, когда я снова увидел Гарри в суде, он кипел от гнева из-за предстоящей госпитализации.

– Да как вы посмели отправлять меня на принудительное лечение? Я не псих! Сами вы псих!

– Мне очень жаль, что это вас так огорчает, но меня очень беспокоит ваша безопасность, и я думаю…

– А идите вы все в жопу со своим беспокойством! Я вас о помощи не просил. Оставьте меня в покое.

Я глубоко вздохнул.

– Наша главная задача – обеспечить вашу безопасность. Надеюсь, вы не пробудете в больнице слишком долго. Если подобрать медикаменты и обеспечить нужную поддержку…

– Зря я вам поверил! – бушевал Гарри. – Зря сказал про дьявола и его автобус. До чего же вы скользкий тип – прикидываетесь, будто волнуетесь за меня. А на самом деле вам только повод дай, чтобы меня упечь. Судье не за что было зацепиться, вот и настала ваша очередь, так называемые психиатры. Все вы одна шайка-лейка.

– Мне жаль, что это вас так огорчает, – повторился я, поскольку не придумал, что еще сказать.

– А этот негодяй, растлитель малолетних, который наградил меня СПИДом? Его вы тоже в больницу отправили?

– Нет.

– А почему?

Я покрутил в руках ручку и отвел глаза.

– А что пожарные датчики? – спросил он. – Вы их счетчиком Гейгера проверяли?

Я еще на заре психиатрической карьеры усвоил, что спорить с бредом бесполезно, все равно не выиграешь. И ничего не сказал.

– А как же врачебная тайна? – рявкнул Гарри. – Вы всем рассказали о моей сделке, а это незаконно! Я могу вас засудить!

– Я посчитал, что риск самоубийства у вас перевешивает соображения конфиденциальности. Я думаю, что больница для вас самое подходящее и самое безопасное место, – сказал я, пытаясь удержать баланс между сочувствием и авторитетностью.

– Да что вы говорите? А почему сами туда не ложитесь, раз там так охренительно круто?

На самом деле Гарри во время этого разговора еще мало возмущался. А если бы возмущался много, я знаю, чем бы все кончилось. Должен признаться, что вышел после консультации, почти ни о чем не тревожась. Я понимал, почему он так бесится. Если бы я был искренне уверен, что я не душевнобольной, я был бы в ярости, если бы какой-то надутый незнакомец выведал про мою тайную сделку с дьяволом и обернул эти знания против меня, чтобы упрятать под замок. А при моей профессии недовольные пациенты едва ли редкость. К тому же я был убежден в верности своего клинического решения принудительно госпитализировать его. Так что я почти не вспоминал о Гарри. Да и вообще он был далеко не самым трудным пациентом из тех, кого я осматривал в тот день.

Промотаем вперед месяца на три – и вот мне уже звонит менеджер Алисия, и голос у нее мрачный. Она никогда не звонит в воскресенье вечером, так что я еще до ее зловещих слов понял, что случилось что-то серьезное. Гарри покончил с собой. Нет, не бросился под автобус номер 9 – устроил себе передозировку парацетамола. У меня и раньше умирали больные, с которыми я работал, он был не первый, но остальные скончались спустя много лет после нашего общения, так что этот случай воспринимался как личная утрата. Я знал, что мы сделали все как положено по учебнику, но это было слабое утешение.

Я невольно задумался, какой стала бы его жизнь в будущем, если бы не была оборвана до срока. Чем бы он зарабатывал на жизнь? Завел бы семью? Обрел бы покой?

Через неделю наша бригада провела разбор случившегося, и мы, естественно, тщательно обдумали, не упустили ли мы чего-то – может быть, мы могли бы сделать еще что-то. Подробно пересмотрели весь свой план – не было ли в нем недочетов. Я выявил риск суицида у Гарри в тот же день и повел себя соответственно. Судя по истории болезни, его перевели из суда в психиатрическую больницу, и он провел там два месяца. Хотя в отделении он держался холодно и надменно, свое положение он, по-видимому, в какой-то степени осознавал и смог при выписке убедить лечащих врачей, что ему ничего не угрожает. Если так, удерживать его в больнице было бы ненужно и даже жестоко.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

А тогда что же пошло не так? К сожалению, сомневаюсь, что когда-нибудь это узнаю. Вполне могло быть, что состояние Гарри за время пребывания в больнице и в самом деле улучшилось. Не исключено, что после выписки он бросил принимать лекарства (мы знаем, что он брал таблетки в аптеке, но нет никакой гарантии, что он их и в самом деле принимал). Возможно, все это время у него сохранялось намерение покончить с собой, и он просто выжидал, когда сумеет спокойно осуществить задуманное вдали от настырных врачей, которые всюду суют свой нос. Я не могу удержаться от мысли, что сам же невольно «научил» Гарри, чего не стоит говорить, чтобы врачи перестали ограничивать его свободу. А еще могло сложиться так, что его выписали из больницы слишком рано. Поверили его обещаниям и не стали копать поглубже. И снова я увидел потенциальные недочеты в системе, отчего у меня осталось больше вопросов, чем ответов. И вопросы были неприятные.

Я снова поймал себя на мысли о «вдохновляющих» звездных историях о выздоровлении и о том, насколько они далеки от трагедии многих больных, чья реальность была гораздо мрачнее, как у Гарри. Ясно, что любое самоубийство – причина основательно задуматься, и так и должно быть. То же самое относится и к другим трагедиям, например, когда наши больные совершают тяжкие насильственные преступления, хотя вроде бы совершенно очистились на нашей реабилитационной мойке – на языке руководства это называется «новейшие события» или «серьезные нежелательные инциденты». Такие случаи – неотъемлемая часть работы с пациентами высокого риска, которые вездесущи в сфере судебной психиатрии. Когда я сталкиваюсь с таким пациентом, я изо всех сил стараюсь избежать возможных недочетов в лечении, предлагаемом и мной самим, и моими коллегами, и прекрасно понимаю, почему некоторые мои собратья-психиатры, вроде Дженни, сторонятся их как могут и выбирают себе не такую сложную категорию клиентов.

Глава двадцать седьмая. На потеху публике

Шли месяцы, родительские обязанности мало-помалу становились не такими изнурительными, и я снова поймал себя на том, что в случайные промежутки свободного времени я просто не в состоянии посидеть спокойно. Мало того что я не мог расслабиться – хуже того, я и не хотел. Я хотел что-то создать, каким-то образом усладить публику рассказами о мире судебной психиатрии. В этом помогал блог на Huffington Post, но у меня не было ощущения, что эта платформа достаточно велика, чтобы донести мои сообщения до широкой аудитории. Жена качала головой и поддразнивала меня, и поделом, – мол, лучше бы нашел себе какой-нибудь более подходящий кризис середины жизни.

Я попробовал разные хобби. За полтора года я приложил руку к покеру, любительскому боксу и сочинению рассказов. Как правило, я не подступал к делу с осторожностью, а нырял как в омут с головой. В случае покера я купил несколько книг по стратегиям и вставал в полшестого утра, чтобы позубрить их перед работой. В случае бокса требовал от тренера, чтобы тот разрешил мне спарринг, когда я был еще не готов. В случае рассказов я не только проглотил несколько книг о писательском ремесле, но и несколько месяцев ходил на курсы писательского мастерства при Guardian. Интервьюеры и озабоченные родственники спрашивали меня, уравновешивают ли эти развлечения всю напряженность и трагичность моей повседневной профессиональной жизни. Честно говоря – нет. По крайней мере, на сознательном уровне. Я просто что-то делаю, и все. Думаю, если бы я был бухгалтером или рабочим на складе, я бы просто проживал эти часы досуга как придется раз за разом. Но у меня низкий порог переносимости скуки, и мной постоянно руководит ошибочное чувство, что будет проще, чем на самом деле.