Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

– Да, у тебя шатается зуб.

– Нет, сейчас шоколадку нельзя.

– Да, потом будет можно.

– Нет, я не знаю, когда точно.

– Да, собаки часто бывают рыжие.

Лишние секунды свободного времени постепенно накапливались, и нередко мне становилось не по себе – я не понимал, что делать. Однажды утром, прокрастинируя, я натолкнулся на назойливую рекламу статейки про депрессию у одной кинозвезды на каком-то желтом веб-сайте. Час спустя я поймал себя на том, что разрешаю мальчикам посидеть в айпадах больше положенного, просто отмахнувшись, лишь бы продолжить ползти вниз по кроличьей норе рассказов всевозможных знаменитостей про свои диагнозы и изнурительную борьбу с душевными болезнями. От Зайна Малика, который преодолевал инвалидизирующую тревожность, и Джейд из «Литтл Микс», которая сражалась с анорексией, до депрессии у Майли Сайрус и посттравматического стрессового расстройства у Леди Гаги. С одной стороны, радовало, что кумиры молодежи ломают стигму и открыто говорят о психической болезни. С другой стороны, обескураживало, что я настолько утратил связь с молодежной культурой, несмотря на остромодную стрижку. Тройен Беллизарио – это вообще что? Новая марка кофе, про которую я раньше не слышал?

Однако чем больше я читал «вдохновляющих» рассказов, тем сильнее крепло ощущение, что что-то тут… не так. Многие подобные истории явно были фокусами пиарщиков. Нет, я не хочу сказать, что это была неправда, но я заметил, что огромная их доля приурочена к выходу новой книги или альбома. Мне показалось, что признаваться в своей психической болезни только тогда, когда это привлечет внимание к больному и в конечном итоге доллары – к его банковскому счету, – это цинизм, расчетливость и лицемерие. Другим неприятным открытием было то, что все эти истории были про знаменитостей, которым удалось выздороветь. Все их горести остались в зеркале заднего вида. Очевидно, если они вдохновляют других страдальцев рассказывать о своем опыте, это могло привести к целительному катарсису или, лучше того, перетащить их через бугор нежелания обратиться наконец за помощью. Я понимал, что это, наверное, хорошо. Но каким бы циником я ни был, я не мог не подумать о тех, чья психическая болезнь тяжелее и масштабнее. О тех, чьи симптомы загоняют их то в больницу, то в тюрьму, то обратно, а иногда – и туда, и туда. О тех, кому настолько не повезло, что им потребовалось мое обследование. Не получится ли, что победоносные истории знаменитостей оттеснят этих людей на задний план, заставят их почувствовать себя еще более отчужденными? А как насчет тех, у кого не такой «сексуальный» диагноз, например, шизофрения или бредовое расстройство? Где такие же звездные истории о них? Я решил, что хочу задействовать свой голос и свой профессиональный опыт, чтобы дать обществу представление и о них. Если я буду рассказывать о несколько табуированном мире судебной психиатрии, если буду приближать его к норме, тогда, надеялся я, мне удастся по-своему, хоть немного, поучаствовать в избавлении от стигмы тех, кого она мучает особенно сильно.

Кроме того, от меня не укрылось, что многих особенно увлекают те аспекты моей работы, которые мне самому давно уже видятся привычными и даже скучными; это было очевидно по множеству вопросов друзей и соседей и неизбежным светским беседам, когда я отвозил детей в школу и забирал из школы. Ко мне было много вопросов, у меня было много ответов. В дальнейшем этому семени предстояло прорасти и превратиться в эту книгу, но тогда я начал писать блог для Huffington Post на самые разные темы, относящиеся к судебной психиатрии – от процесса госпитализации в психиатрическое отделение и жизни в нем до криминального кодекса заключенных и того, как это – работать с психопатами. Мне было что ответить и было что рассказать, но, как правило, вместо того чтобы наслаждаться процессом, я только раздражался – мне не хватало публичности. Когда у меня возникало редкое затишье между делами на несколько дней, я проводил их в лихорадочных поисках других возможностей выступить в СМИ. Почти все мои имейлы игнорировались. Однако насладиться жалостью к себе сполна я не успел: жизнь придумала, как меня отвлечь погрубее, и наотмашь ударила меня по лицу. Был вечер воскресенья, когда раздался зловещий телефонный звонок – звонила Алисия, менеджер судебно-психиатрической бригады.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Мне надо рассказать вам о Гарри, – начала она нехарактерно мрачным голосом.

Мистеру Гарри Джексону было всего 19. Он обвинялся в нападении на полицейских при исполнении должностных обязанностей. Гарри позвонил в полицию и заявил, что, пока он спал, в его квартиру проник домохозяин и сделал ему инъекцию крови, зараженной ВИЧ. Кроме того, он был убежден, что тот же домохозяин нарочно установил радиоактивные пожарные датчики, чтобы Гарри заболел раком. Когда полиция приехала, проверила его жалобы и сказала, что он не прав, Гарри пришел в возбуждение и принялся ругаться и плеваться в полицейских. Те учли, что ему нехорошо, поэтому простили его на первый раз и сумели успокоить. Но когда они собрались уезжать, Гарри в халате выбежал из дома и швырнул в их машину кирпич. Тут уже его не простили.

Когда я увидел Гарри в помещении для содержания под стражей в здании суда, он был погружен в себя и не желал идти навстречу. Лег на скамью в допросной, натянул на голову худи, не обращал внимания на кофе и первые 20 минут отказывался отвечать на любые вопросы. После мягких уговоров он все же согласился поучаствовать в обследовании, но ответы его оставались очень расплывчатыми и уклончивыми. Гарри был убежден, что все тот же домохозяин занимается продажей детей в сексуальное рабство. Я спросил, есть ли у него доказательства. Он ответил, что подслушал телефонный разговор подозреваемого, но подробности сообщать отказался. Отдельные элементы рассказа Гарри не складывались в единое целое – например, он сам сказал, что в указанное время домохозяин был в другом здании, а из этого я заключил, что у Гарри была галлюцинация. Мои подозрения подтвердились, когда он стал жаловаться, что слышит голос этого человека, когда пытается уснуть, – он нашептывает ему на ухо издевательские замечания, в том числе обзывает педофилом и высмеивает за то, что лобковые волосы у него жидкие, словно у девчонки. Гарри признался, что оскорбления продолжаются уже долго и сильно подорвали его уверенность в себе и испортили настроение. Гарри обмолвился, что у него есть конкретные планы самоубийства, в частности он хотел броситься под автобус номер 9. При этом он верил в то, что 666 – знак Сатаны, а если сложить эти цифры, получится 18, а сумма этих цифр равна 9. Для нормального человека это какая-то чушь, но его охваченный бредом рассудок был уверен, что это транспортное средство послано дьяволом. Я, естественно, вспомнил ужасный случай с Элджином. И отогнал навязчивую картину – Гарри в инвалидном кресле с культями на месте ампутированных рук. Такого я допустить не мог.

Я попробовал быть настойчивее и спросил, решил ли он, где и когда именно совершит самоубийство. Тут манера поведения Гарри резко изменилась. Только что он был заторможенным, раздражительным и отстраненным – и мигом стал параноидно настороженным.

– Почему вы задаете мне такие тупые вопросы? Не ваше дело. Если я и заключил сделку с дьяволом, это личное.

И он швырнул стакан с кофе в разделявшую нас стеклянную панель. После секундной паники мы с моей белоснежной рубашкой мысленно поблагодарили сотрудников суда за то, что у них хватило предусмотрительности отвести нам эту допросную, а не открытую, которая была дальше по коридору. Гарри отвернулся, снова улегся и туго стянул тесемки своего худи – точь-в-точь черепашка, прячущаяся в панцирь.

Тревожные сирены завыли после беглой оценки риска суицида. Во-первых, демографические данные. Гарри бы молод, мужского пола, одинок, жил один и не имел почти никакой социальной поддержки – все эти факторы повышали вероятность, что он сведет счеты с жизнью. Во-вторых, у него была психическая болезнь с активными симптомами, которые очень беспокоили его – это колоссальный фактор риска. Что касается актуальных социальных стрессогенных факторов, Гарри был вынужден еще и иметь дело с последствиями своего недавнего столкновения с законом, ему грозило тюремное заключение. Но сильнее всего тревожило, что у Гарри сложился четкий, продуманный план самоубийства, который он пытался скрыть (в противоположность общим размышлениям безо всяких конкретных намерений). Я запустил долгий процесс организации для него осмотра в рамках закона об охране психического здоровья, чтобы из зала суда госпитализировать его в психиатрическую больницу. Это процесс вечно ползет еле-еле, будто в крутую горку. Поскольку насилие в прошлом – один из сильнейших прогностических факторов насилия в будущем, я отыскал солиситора Гарри, чтобы получить его личное дело из Национальной компьютерной сети полиции. Там был только одно осуждение за владение марихуаной несколько лет назад и ни единого насильственного нападения. Следовательно, обычное закрытое психиатрическое отделение представлялось более подходящим для Гарри, чем судебно-психиатрическое, поскольку рецидив насилия виделся крайне маловероятным (по крайней мере, по отношению ко всем на свете, кто не сдавал ему квартиру).