Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура - Константин Анатольевич Богданов

class="p1">А как я лелеял отзвук той цыганщины, которая склоняла Катю к пению, меня к сочинению стихов… Я знаю, что это была цыганщина уже ненастоящая, не та, что пленяла Пушкина, даже не григорьевская муза, а полудышащая, затасканная, обреченная, причем все содействовало ее гибели, и граммофон, и война, и всякие «песенки» (3, 623).

Набоков не канонизирует цыганский романс, а пародирует пародию и тем самым реставрирует оригинал. Поэтические страдания пародирует тело: они становятся настоящими, телесными страданиями. «В разгар встреч мы слишком много играли на струнах разлуки» (5, 293). Струны разыгрывают то, что в действительности случилось в жизни, – утрату и разлуку.

Можно назвать конкретный образец укороченных свиданий и придуманных разлук. Это романс Мазуркевича «Дышала ночь восторгом сладострастья…» («Уголок»), упомянутый в «Других берегах»:

Любовь сильна не страстью поцелуя!

Другой любви вы дать мне не могли…

О, как же вас теперь благодарю я

За то, что вы на зов мой не пришли!639

За злую даль благодарю – это тоже зов и благодарность за то, что адресат на него не откликнулся. Встречу подменяет ее симптом, точнее симуляция симптома. Звенит седьмая струна расстроенной гитары. Заменой свидания становится сам жестокий романс. Симуляция оставляет неясным – Фрейд пародирует Мазуркевича или Мазуркевич Фрейда, или же текст и тело – две стороны одного симптома.

Последний незаконченный роман Набокова озаглавлен «Оригинал Лауры». Можно предположить, что это все тот же оригинал. Поскольку Петрарка пишет симптом, он переписывает жестокий романс. Прототип Лауры – Флора-Тамара: как и в «Других берегах», псевдоним окрашен «в цветочные тона ее настоящего имени» (5, 284). Первое стихотворение начинается со случайной капли, последний роман кончается мемориальной мастурбацией:

This [key] for a Theme

Begin with [poem] etc and

finish with mast[urbation] and Flora, ascribe to picture640.

Автор «Лауры» пишет портрет своей любовницы и тем самым ее уничтожает641: модель художника остается по ту сторону холста. Гумберт задается вопросом, не повлияли ли его содрогания на судьбы нимфеток. На самом деле симптом стирает нимфетку, поскольку ее симулирует: Алиса не может находиться по обе стороны зеркала одновременно. Но письмо перелицовывает и самого пишущего. В качестве способа самоубийства повествователь использует auto-dissolution («Диссеминация» Деррида вышла за три года до этого), и поскольку самоубийство состоялось, роман закончен: письмо исписалось, фокусник испарился.

Вера Полищук

«БУРЯ РЫДАНИЙ»: МОТИВ СЛЁЗ В ПОЭТИКЕ В. НАБОКОВА

В своей лекции о «Госпоже Бовари» Г. Флобера Владимир Набоков опровергает общепринятое утверждение о жанре этого романа: «Вопрос: можно ли назвать „Госпожу Бовари“ реалистической или натуралистической книгой? Не уверен»642. В числе прочих аргументов он приводит следующий: к такому жанру невозможно отнести

роман, в котором ребенок Жюстен – нервный четырнадцатилетний мальчик, теряющий сознание при виде крови и бьющий посуду из‐за своей нервозности, – в глухую ночь отправляется плакать – и куда? – на кладбище, на могилу женщины, чей призрак мог бы явиться ему с укорами за то, что он предоставил ей средство к самоубийству643.

Мне, в свою очередь, представляется интересным проанализировать, почему плачут персонажи Набокова и как мотив слез вписывается в его поэтику в целом, учитывая, что любой образ у Набокова, как правило, не случаен и функционален, а проза выстроена по поэтическому принципу, на повторах-рифмах. В книге «Агония и возрождение романтизма» Михаил Вайскопф выдвигает плодотворную идею, что Набоков (Сирин) русскоязычного периода наследовал романтическому канону, обновлял и переосмыслял его644. Добавлю: на мой взгляд, это переосмысление продолжалось вплоть до самых поздних англоязычных романов Набокова, включая «Аду» (1969) – роман, представляющий собой развернутую пародию на романтические произведения645.

Слезы непосредственно связаны с темой зрения, чрезвычайно важной для Набокова, и, в частности, со значимым для него сквозным мотивом слепоты, не столько физической, сколько духовной646. Наиболее прямолинейно этот мотив реализован в так называемых берлинских романах «Король, дама, валет» (1928) и «Камера обскура» (1933): так, в последнем развернуто реализуется шаблон «любовь слепа»647.

В «Короле, даме, валете» (1928) мотив слез работает на введение ключевой темы зрения, которая вплетена в роман посредством разветвленной мотивной структуры; в отличие от оптических мотивов, он играет лишь второстепенную роль, однако и она значима. Этот роман Набокова, второй по счету, представляет собой резкую смену парадигмы после «Машеньки» (1926): под бульварно-детективной фабулой скрывается и пародия на романы соответствующего жанра, и система аллюзий, источниками которых служат подражающие романтизму или написанные в романтическом ключе произведения А. Пушкина, Ф. Достоевского, В. Одоевского, а также немецкого романтика Э. Т. А. Гофмана и наследующий ему немецкий кинематограф экспрессионизма. Многие аллюзии работают и на тему зрения: нарушенного физического (что включает в себя сложные оптические иллюзии) и искаженного нравственного (моральной слепоты)648. Судя по всему, здесь, как и в дальнейшем, на свой лад проявляется синестезия Набокова: помимо классического синестетического смешения, при котором, например, эпитет, относящийся к осязанию, переносится на обоняние («липко пахло тополевыми почками»)649, у Набокова посылы, касающиеся моральной слепоты, глухоты, отсутствия эстетического чутья, могут быть переданы образами из сферы любого из этих чувств.

В контексте темы слез в «Короле, даме, валете» важно отметить не только моменты, когда герои плачут, но и когда не плачут («минус-слезы»). Разберем, например, простую фразу: «Слезы обиды затуманили очки»650, которая относится к глуповатому, жадному провинциалу Францу, чья воля полностью подавлена хищной любовницей Мартой, женой его богатого дяди. Во-первых, на протяжении всего романа близорукий Франц сражается с предметным миром, и особенно с очками: неоднократно роняет, теряет и разбивает их. От утраты очков окружающий мир претерпевает различные оптические искажения:

Он вышел на улицу и сразу с головой погрузился в струящееся сияние. Очертаний не было; как снятое с вешалки легкое женское платье, город сиял, переливался, падал чудесными складками, но не держался ни на чем, а повисал, ослабевший, словно бесплотный, в голубом сентябрьском воздухе651.

Прохожий стоял совсем близко, и так странно падала лиственная тень на его лицо, и так все было смутно, что Францу вдруг показалось, что человек – тот самый, от которого он вчера бежал. Почти наверное можно сказать, что это была лишь световая пятнистость, прихоть теней, – однако Францу стало так гадко, что он предпочел отвести глаза652.

Если в начале романа Франц идеализирует Берлин, виллу Драйеров