Дураки умирают первыми - Вадим Панов

Сложилось всё как нельзя лучше: в апартаменты отдельный вход с улицы, не придётся рыскать, отыскивая нужную квартиру.

Припарковавшись поодаль, Мишель разглядывала таунхаус и размышляла о чуть осложнившемся плане действий. Она не имела понятия, поджидал ли Лео корову в стойле или заявится позднее. Стоило бы, конечно, выждать, последить, но Мишель хотелось действовать немедленно. Решила: пойдёт и позвонит в дверь. Если откроет кобель, модус операнди понятен. Но если откроет корова… Тут не надо пороть горячку, надо выяснить, одна ли она дома, и если одна, извиниться и удалиться. Иностранка ошиблась адресом, обычное дело.

Мишель рассуждала логично, но сомневалась, что удержится, когда увидит довольную рожу коровы и её колыхающееся вымя… Может и не выдержать, врезать с порога.

Она позвонила, дверь открыли после долгой-долгой паузы, и всё сразу пошло не так. Лицо русской не выглядело ни довольным, ни даже нейтральным: красные припухшие глаза, влажные губы и нос, платок в руке — полное впечатление, что она только что горько рыдала, затем наспех вытерла слёзы и пошла открывать.

Мишель не успела ни ударить, ни приступить к разведке. Корова промычала что-то непонятное сдавленным голосом и убежала. Мишель, чуть помедлив, двинулась следом.

На первом ярусе располагались кухня, гостиная и санузел. В кухне — никого, из санузла доносятся рыдания. На низеньком столике гостиной горделиво возвышается нарядная бутылка водки, явно подарочная и явно только что открытая: колпачок отвинчен и лежит рядом с пустым стаканом, на донышке которого видны несколько капель. А с другой стороны стакана валяются две вырванные из блокнота страницы, две записки: одна гладкая, вторая — мятая, скомканная и затем расправленная.

И до Мишель начало доходить…

…Сорок минут спустя водка в бутылке болталась у самого донышка, а женщины сидели на диване и оживлённо беседовали, несмотря на то что одна не владела русским, вторая — французским, а английский же у обеих был на троечку. Но понимали одна другую они с полуслова.

— Ты очень красивая, Мари, настоящая русская красавица, — говорила Мишель. — Как он мог тебя бросить?! И как он мог бросить меня?!

— И ты красавица… — Всхлип. — Настоящая… — Всхлип. — Очень милая… А он урод, слепой урод…

Подарочная бутылка иссякла, но тут же на столе появилась другая, с мартини, после водки, конечно, не совсем то, но какой задушевный разговор возможен без налитого бокала?

Дзинькнул ноутбук Марии, извещая о поступившем письме, — не первый раз уже дзинькал, но собеседницы не обращали внимания, увлечённые разговором, а тут «русскую красавицу Мари» осенило:

— Давай напишем ему письмо?

— Электронное?

— Матерное.

— А это мысль!

Мария перенесла ноутбук за столик, открыла и недоумённо уставилась на экран.

— Э-э…

Мишель заглянула через плечо новообретённой подруги без всякого любопытства, всё равно ничего не понять в кириллических закорючках… Но, к удивлению своему, поняла. Всё поняла.

Три письма, вернее, три копии одного и того же письма, поступившие с десятиминутными интервалами, были озаглавлены одинаково: Pour Michelle Leroux.

Или, переведя на кириллические закорючки: «Для Мишель Леру».

* * *

— Почему вы называете меня «госпожа»? — спросила Света, с любопытством оглядываясь вокруг.

Помещение было невелико по размеру, ничем не напоминало палату психиатрического отделения и, похоже, предназначалось лишь для работы: нет ни кровати, ни дивана, ни иного предмета меблировки, на который можно прилечь. Зато есть два рабочих стола. Тот, что поменьше, буквально утонул в рукописях — увязанных в пачки и рассыпающихся отдельными листами, — настолько тонул, что старомодная пишущая машинка едва виднелась сквозь бумажные барханы.

А на большем столе поблескивала металлом любопытная конструкция.

— Я называю вас так согласно… Нет! Не трогайте!!

Света отдёрнула руку и недоумённо посмотрела на Питера: столь сильное проявление эмоций он позволил себе впервые.

— Что это?

— Да как вам сказать…

На столе стояла большая игрушка, которую Света не раз видела в офисах и дома у знакомых. Как та называется, запамятовала, а может, и не знала никогда, но суть проста: стоит на подставке маятник со вложенным в него гироскопом, маятник качается, гироскоп вращается, подшипники хорошие, сила трения минимальная, и приведённое в движение устройство качается-вращается очень долго, в безуспешной попытке изобразить вечный двигатель… Да, кажется, именно «вечными двигателями» как раз они и называются.

А людям предлагается медитировать и восстанавливать душевное спокойствие, наблюдая за монотонно движущимися деталями.

Примерно такая же игрушка стояла на втором столе, только в разы больше размером и на порядки сложнее. Множество маятников и гироскопов самого разного размера и вида… И ещё какие-то детали с неизвестными Свете названиями, тоже в большом количестве и ассортименте: всё это металлическое изобилие сверкало, вращалось, раскачивалось и приводило в движение соседние детали.

— Это вечный двигатель? В смысле — настоящий? — догадалась Света. — Его нельзя останавливать?

«Предположение логичное и здравое. Где же ещё обитать в наше время изобретателю вечного двигателя, как не в приюте для скорбных разумом?»

— Вечный двигатель невозможен, законы природы не позволяют, — отверг догадку Питер. — Это игрушка Старого, и лучше её не трогать.

— Обидится?

— Он не обижается… Ни на кого и никогда. Но лучше не трогать. — Питер мягко взял Свету за руку. — Случались нехорошие прецеденты. Давайте, госпожа, присядем вот здесь, подальше от неё.

Присели возле стола, заваленного бумагами.

Старый, словно речь шла не о нём и не его игрушке, даже не поворачивался в их сторону. Сидел на низенькой табуретке возле распахнутой печной дверцы и смотрел на языки пламени. Или не смотрел — сказать трудно.

— Почему он всегда в тёмных очках?

— Потому что он их никогда не открывает.

— Очки?

— Глаза. Люди этому обстоятельству удивляются, и, чтобы не плодить ненужные вопросы, я велел Старому носить очки.

Света поняла, что тонет и почти уже утонула, идёт ко дну, пуская пузыри. Тонет в бескрайнем и бездонном болоте вопросов и ответов, потому что каждый полученный ответ порождал два-три новых вопроса.

Она помолчала, сосредоточилась и сформулировала про себя три самых важных вопроса, три самых главных. Всё остальное можно отложить…

— Вы знаете, где мой сын и что с ним?

— Не знаю.

— Но… — Свете показалось, что её обманули, но с выводами она в очередной раз поторопилась.

— Можно посмотреть, — улыбнулся Питер. — У вас есть его снимок? Только на бумаге, цифровое изображение не годится.

Света покачала головой. Фотографию Кирюши она обычно носила в бумажнике, но сейчас он лежал или в райотделе полиции, вместе с остальными вещдоками, или в сейфе больницы.

— Тогда просто дайте мне руку.

— Правую? Левую?

— Всё равно… Вот так… Теперь не шевелитесь и ничего не говорите.

Пауза длилась секунд десять. Потом пальцы Питера отпустили её запястье.

— Он сейчас спит… В детской кроватке… Он здоров, накормлен, напоен, но скучает по вас, причём даже во сне. Рядом люди, которые не обидят его и не позволят обидеть другим. Вот, в принципе, и всё, что я могу сказать. Плюс мелкие подробности вроде цвета одеяльца.

Света почувствовала разочарование. «„Битва шарлатанов“, не пропустите новый сезон… Ладно, проехали. Хотя нет, можно и проверить».

— Всё правильно, — сказала она для проверки. — Он сейчас у бабушки, в Пскове.

— Нет, госпожа, это не Псков, это значительно ближе… Но конкретное место мне не определить. И кровных родственников рядом с мальчиком нет.

Света вспомнила объявления в СМИ, упомянутые Кривецким — информацию Питер мог почерпнуть оттуда, — и спросила:

— Как зовут моего сына?

— Не знаю… Из мыслей, чувств и визуальных образов трудно выудить имя.

Всё сказанное совпадало с видеороликом… Не то чтобы Света успокоилась, но… Как там говорил близнец-слонопотам? Кому-то плохо, кому-то ещё хуже? Ну так вот, когда она сейчас думала о Кирюше, ей было плохо. Но раньше от тех же мыслей становилось ещё хуже.

Она хотела видеть сына. Сейчас. Прямо сейчас.

Но пока не получается…

Света стянула с пальца серебряное кольцо — снялось на удивление легко — и положила на край стола, на крохотный пятачок, свободный от бумаг. И произнесла одно слово:

— Возвращаю.

Решение стало импульсивным. Только что вторым пунктом, среди самых важных вопросов, шёл вопрос о кольце. Но зачем? С кольца и со встречи с Питером всё началось. Просто вернуть — делу конец. Круг замкнётся. И всё станет, как было.