Ради жизни на земле-86 (сборник) - Михаил Ильин

— А сегодня особо торопиться надо. С утра дорога на Изочу занята была. Пушки да танкетки. Ночевали фрицы в деревне нашей.

— Танкетки? — «удивилась» Порываева. — А это что за орудия?

Пастушонок снисходительно пояснил:

— Не орудия, а танки. Только малые. Ну вроде подростки, а не взрослые.

— А я и не знала, — простодушно призналась разведчица и спросила: — Так, говоришь, всю деревню заняли?

— И на околице еще палатки поставили. Петька, братенок мой, поесть мне в полдень приносил, сказывал: «Целый батальон». Да что он, Петька-то, понимает! Пацан еще. Целая бригада стояла.

Заночевали разведчицы у одного набожного старика. Показался он им подозрительным, но деваться было некуда — приближался комендантский час. Утром хозяин сообщил о казни двух партизанок на станции Изоча. Чтобы как-то поддержать разговор, Порываева спросила:

— Поймали партизанок солдаты, которые здесь стояли?

— Нет. Другие. Тут с танками были да с орудиями.

— С тяжелыми?

Вопрос был задан как бы ненароком. Старик поднял на девушку живые, умные глаза и заговорил серьезно, но как будто не слышал, о чем спрашивала беженка:

— В шестнадцатом году я тоже с германцем воевал. Продырявленный двумя пулями, попал в плен. Там и научился по-ихнему калякать. Так вот вчера позвали меня немцы овчарку осмотреть. Я лет пять назад фельдшером в больнице местной работал. Ну а сейчас ни больницы, ни врачей. Вот и помогаю болящим, как умею. — Старик откашлялся и продолжал: — Вчера, значит, моим пациентом пес был. Перевязываю лапу овчарке, а у окна два офицера разговаривают, начальство ругают. Один-то, постарше званием, и говорит: «Торопимся в эту дыру проклятую. А зачем? Все равно дней пять торчать будем, пока батальон Генриха не подойдет. Раньше под Петербург не отправят, Изоча не Витебск — ни ресторана, ни фрейлейн».

— Ишь какие шустрые, — засмеялась Порываева. — Только нам это, дедушка, ни к чему. А вам спасибо за ночлег и завтрак.

— Мне тоже ни к чему. Это я так просто, к слову, — нахмурился старик, но, когда девушки вышли за калитку, окликнул: — Вернись-ка, коли ласка будешь.

Порываева вернулась. На лице старика играла вчерашняя насмешливая улыбка.

— Второго дня, — сказал он, — я у младшего брата Андриана в Невеле был. Он там брадобреем работает. В парикмахерской, у рынка. Так Андриан рассказывал — чехов сейчас понагнали в город. Они на заставах со стороны Витебска поставлены. Вот оттуда и входите в город. Чехи не немцы. Хотя беженкам, наверно, и это ни к чему. Так, что ли?

— Нет, не так, — горячо ответила Порываева. — Спасибо вам и за это и за то.

Последнее слово разведчица подчеркнула. Обратно шла по тропинке — душа пела. Вот какой он, оказывается, «подозрительный старик»!

В Невеле разведчицы пробыли часа два. Потолкались на базаре, побывали на станции. Лузгая семечки, прошлись по главной улице, задевая репликами прогуливавшихся солдат. Если те отвечали, Порываева, знавшая немного немецкий, поддерживала легкий разговор. Один подвыпивший гитлеровец в годах пригласил «весела руссиш фрейлейн» вечером прийти в солдатский дом отдыха на танцы. Маша побожилась, что не подведет…

Выслушав доклад разведчиц, Арбузов немедленно связался со штабом 3-й ударной армии. Неосторожная фраза «Пока батальон Генриха не подойдет», сказанная гитлеровцем в присутствии сельского лекаря, дорого обошлась оккупантам. Успешно поработали советские летчики и над выявлением вражеского аэродрома, план расположения которого Порываева искусно начертила. Штаб армии объявил разведчицам благодарность…

Влюбчивый обер

— Так, говоришь, глаза могут выдать?

— Да, товарищ комбриг. Труднее всего изменить выражение глаз. Вот шучу, улыбаюсь этому «блиндированному» немцу и чувствую: глаза мои точно остекленели. Будь он не в подпитии, посмотрел бы повнимательнее на «весела руссиш фрейлейн», и все раскрылось бы.

— Ну это ты зря. Есть такая поговорка: как в кремне огонь не виден, так в человеке душа.

— Так это ведь в пословице, — не то сомневаясь, не то утверждая, проговорила Маша.

Они сидели на берегу озера. Вечерело. Туча, висевшая над всхолмленной водой, отступала прочь. Заря гасла словно нехотя. Не было слышно и обычной в это время канонады. Тишина завораживала. Комбриг и разведчица несколько минут сидели молча, вслушиваясь в тихий плеск волн. Первым заговорил Арбузов:

— Маша, блиндированный поезд — это…

— Бронепоезд.

— И командование…

— Хочет узнать его дневную стоянку.

— Нужно…

— Мне побывать в Опухликах у «блиндированного» немца.

Арбузов рассмеялся:

— Будешь перебивать начальство — не пошлю.

— Пошлете, товарищ комбриг, по глазам вижу, пошлете.

— Ну, только что по глазам. — Арбузов быстро поднялся с земли и предложил: — Пошли в штаб. «Легенду» тебе придется заменить.

…Случилось это на вторые сутки на станции в Опухликах. Порываевой удалось уже заприметить многое. Дивизион бронепоезда действительно базировался здесь. Его площадки с орудиями стояли на ветке, замаскированные специальными сетями. Неделю назад дивизион неожиданно ушел в сторону Полоцка. Чем был вызван уход, узнать разведчица не смогла, но слышала разговоры солдат о скором его возвращении. Маша решила еще раз побывать на станции.

У забора стояло несколько женщин. Поминутно оглядываясь, они что-то читали. Порываева подошла. «Что-то» оказалось советской листовкой, прикрепленной кнопками к доске. Девушка начала читать, но вдруг почувствовала, что осталась одна. Женщин как волной смыло. К забору кто-то подходил. Маша несколько секунд смотрела на листовку, затем зло сорвала ее и резко повернулась со словами:

— Это безобразие!

В двух шагах от нее стояли обер-лейтенант и полицай. Оба во хмелю.

— Партизанка! — Полицай ткнул автоматом в грудь девушки.

Порываева небрежно отвела от себя оружие и, не глядя на полицая, обратилась к гитлеровцу:

— Их бин ди тохтер ден райхен бауер.[1]

— Говори руссиш. Я понимайт ваш язык.

— Господин капитан, посмотрите мои документы. Мой отец все время помогает солдатам фюрера. Я жду попутную машину. Мне к тете в Невель надо. Платье хочу заказать.

Обер-лейтенант не стал смотреть безукоризненные документы «кулацкой дочки». То, что она не побежала вместе с другими женщинами, не оглянулась и сорвала листовку, лучше всяких справок говорило в ее пользу. Гитлеровца интересовало другое. Противно-клейкий взгляд его неторопливо пополз по телу девушки от лица до бедер. Оставшись довольным осмотром, обер-лейтенант предложил:

— Пусть флейлейн не волнуется. Я буду подвозить ее город дрезин. Мне тоже нужен Невель. Будем ресторан, пей, гуляй.

Порываева все поняла. Ужаснулась, но решила играть ва-банк. Перекинув плетеную корзинку в левую руку, она правой взяла фашиста под руку со словами:

— Тогда поехали, господин капитан. — Повернулась к полицаю, сердито сказала: — О твоих художествах я расскажу папиному приятелю Пшель Карлу. Небось, знаешь такого. Пить надо меньше, дурак.

Услышав фамилию фельдфебеля-эсэсовца, занимавшего важный пост в полевой жандармерии, фашистский холуй отрезвел и жалко пробормотал:

— Простите, барышня, виноват. Обер-лейтенант повел Порываеву к полотну железной

дороги. Это был невысокий, начавший полнеть человек лет сорока с багровым шрамом на лице. Шрам был получен в молодости в студенческой драке. Сейчас он оказался кстати: обер-лейтенант рассказывал своим новым друзьям о нападении на него «красных дьяволов» под Варшавой. Гитлеровец попал на фронт недавно и благодаря содействию дедушки-генерала получил место в штабе дивизии. Самолюбию офицера приятно льстило то, что девушка называла его «господин капитан» — чин, который он вот-вот должен был получить.

Все это Маша узнала из довольно бессвязного рассказа Фридриха — так ей отрекомендовался фашист. Разведчица заметила, что он пьян значительно больше, чем сопровождавший его полицай.

С помощью солдата-моториста обер-лейтенант взобрался на дрезину и прикрыл себя и Машу широким плащом. Порываева содрогнулась, почувствовав на своей талии пухлые пальцы гитлеровца. Взревел мотор, и дрезина заскользила по блестевшим рельсам.

Миновали посты. Началась лесополоса. Немного покачивало. Обер-лейтенанта стало тошнить, и он приказал остановиться. Маша услужливо предложила:

— Фридрих, вам нужно немного полежать. Будет легче.

— О, лежать с фрейлейн… — Гитлеровец говорил медленно, растягивая слова, глаза его опять плотоядно поползли по телу Маши. — Это гут, «хорошо» по-русски.

И они пошли в рощу. Заметив, что девушка берет плащ обер-лейтенанта, солдат усмехнулся и стал снимать с рельсов дрезину.