Грустный шут - Зот Тоболкин

Из черноты запоклевывал дождик. Облака стянуло в большие тучи, тучи набухли, прижались к земле. Стало сыро и непроглядно. Красноперов, наевшись, залез в шалаш.

— Подь ко мне, — позвал Фешу. — Давно баб не имел.

— Ладно, — не споря, согласилась Феша. В шалаше, под подушкой, был нож. Подумала: «Воткну в глотку!»

Через лаз увидела золотую нить, свесившуюся до самой земли. Потом гром услышала, а следом за первой молнией воссияла другая, третья. Небо, не успевая остынуть, дымилось, грохотало, клубились и рокотали тучи, низвергая на землю тяжелый ливень. Орда, пьяная, под ливнем плясала. Таможенник из шалаша командовал:

— Эй, Кипря! Пляши шибче!

Тишка вместе со всеми пьяно перебирал ногами. Споткнувшись, рухнул в костер.

По лесу ропот прошел, все в ужасе замерло. И небо само на мгновенье затихло. Погасли молнии, да вдруг как полыхнули кровавым пламенем, и отблеск красный разошелся по Иртышу. На землю обрушился грозный удар, взметнул горы воды, взвившиеся под самые тучи. Удар следовал за ударом. Небо метало в людей молнии. Теперь, мнилось Феше, настал тот самый конец света, который недавно приснился. На кедр, свесившийся с обрыва, упал светящийся шар, скрылся в стволе. Кедр на глазах лопнул, из него выбрызнуло слепящее пламя. Дымящимся суком клюнуло высунувшегося из шалаша Красноперова, вышибло из костра угли. Несколько угольков упали на Тишку, лежавшего неподалеку от костра. Зашаяла малица. Еще одна молния ударила в дощаник, расколола, и перепуганная казачья команда, мгновенно протрезвев, опрометью кинулась в чащу.

— Молитесь, нехристи! — громовым голосом прокричал Пикан, выбираясь из трюма. Путы его распались, свисали с воздетых рук черными змеями. — То знак господень! Моли-итесь!

Гроза пролетела и бушевала теперь где-то вдали, за темным и бескрайним лесом. Здесь, над распадком, над Иртышом и над стоявшим на коленях Спирей, Тишкой и двумя ребятишками уже начинало голубеть небо. Солнце еще не показалось, но верхний край тучи уже прошило ровным золотым швом. Земля вольно, во всю грудь вздохнула. Подняли головы ребятишки, Спиря. Тишка пробормотал:

— Спаси, коспоти, Тиску! Спаси, коспоти, Тиску!

Привели в чувство таможенника. Очнувшись, он сплюнул из разодранного рта кровь, накинулся на Пикана:

— Ты, окаянный, беду накликал! Извести меня хотел?

— Поди прочь, ярыга! — брезгливо пихнул его Пикан. — Сам изведешь себя скоро.

— Взять его! — заорал таможенник. Но брать было некому. Казаки разбежались.

— Видишь? — Пикан потряс руками, с которых свисали веревки. — То божий знак. Ты кто против бога?

Взяв Фешу за руку, отправился в лес.

— Я с вами, так-эдак! — схватив ребятишек Тишкиных, затопал следом Спиря.

— Тетки мои! Эй! — заверещал Тишка, побежал за детьми, но что-то вспомнив, вернулся. Подле шалаша валялась свернутая в стручок фляга. Обнюхав ее, Тишка облизал пересохшие губы, побрел за Пиканами.

— Веревки-то как с его спали! — суеверно крестился казак Киприян, единственный из команды посмевший вернуться. — Стало быть, угоден он богу.

Красноперов с ненавистью взглянул на него, скрипнул зубами.

11

Шхуна была безнадежно изувечена. Митя ходил вокруг и убито вздыхал.

— Не горюй, братко! Как-нибудь выкрутимся, — утешал Барма.

— Плотик срубить можно, — подсказал Матвей, которого выбросило на соседний остров.

«Там люди были, — рассказывал он. — Меня увидели — убежали».

Матвей отыскал лодку, сделанную из нерпичьей кожи, оплыл на ней весь остров, но никого не обнаружил. Издалека заметил потерпевшую крушение «Светлуху». О людях, которых видел, ничего толком сказать не мог:

— В шкурах и говорят не по-нашему.

И как на острове оказался — не помнил. Из воды вылетел как пробка. Перевернувшись, ударился оземь. Очнувшись, увидал над собой волосатого, смуглого человека. Тот что-то испуганно пробормотал и, в ужасе взмахивая руками, кинулся прочь.

С возвращением брата Гусельниковы повеселели. Стаскивая плавник, Степша с ухмылкой допытывался у брата, куда тот девал косатку.

— Какую косатку? — недоуменно хлопал глазами Матвей.

— А на которой плавал…

— Я в бочке плавал… — растерянно разводил руками Матвей.

— А бочку кто толкал?

— Ну кто, ветер, наверно.

— Все бы так — ветер! — захохотал Степша, и все вдруг задумались. Играл зверь, толкая к берегу бочку, или надоумил его кто-то свыше?

— Я насоветовал, — хохотал Барма. Верили и не верили, но взирали на него с суеверным почтением.

— Может, уж хватит плавнику-то, Митрий? — спросил Егор у капитана.

— Хватит так хватит. Примемся за плот, — кивнул Митя. И застучали на острове топоры, а дня через три большой, в два слоя плот был сшит. Но спустить на воду его не успели: к острову прибило истрепанный ураганом дощаник. Первым земли коснулся Михайла Першин.

— Слово и дело! — заблажил он, уставясь на Барму единственным, безумно горящим глазом.

— Ретив! — усмехнулся Барма жалостливо: ведь сколько вытерпел человек, чтобы выкрикнуть это! — Хватил страху, мученик?

Першин безмолвно рухнул и захрапел, видимо истратив последние силы. Оставшиеся в живых матросы были не в лучшем состоянии. В трюме метался и выкрикивал бессмысленные команды Фишер. Его перенесли в землянку, но в сознание он уже не пришел.

— Ну вот, отплавался, — невесело заключил Барма. Давно ли этот баловень хвастался знакомствами с разными европейскими государями! Вот и в России при дворе был принят. Желал многого, а кончил жизнь на безымянном острове. — И ты так же кончишь, Михайла!

Труп Фишера поглотили волны. Команда, помянув его разошлась.

Першин, размазывая пьяные слезы, твердил:

— Мои вы — догнал! Мои-и!

— Твои ли, боговы ли — кто знает, — мрачно возразил Барма и налил поручику ухи. — Давно не едал, мученик?

— С неделю. Матросы забрали еду. Нас с Фишером впроголодь держали.

— Как псов перед охотой, — не выражая сочувствия, кивнул Барма и заключил: — Этот островок вам дарим. Живите тут в мире. Наскучит — вот плот. Куда-нибудь на нем доплывете. А нет, дак рыбам пожива будет. Дощаник наш, не обессудьте.

— Стойте! Стойте! — увидев, что беглецы грузятся на дощаник, закричал Першин. — Я не пущу вас!

— Экой ты настырный! — удивился Барма. — Связать бы его, а? А то ведь пешком за нами кинется.

Поручика связали, поручили матросам.

Суденышко отчалило. На следующий день поднялся шторм, и дощаник прибило к соседнему острову. Жители его, бросив оленей и чумы, ударились прочь.

— Видно, крепко кем-то напуганы, — сказал Митя.

— Матюхой, — подмигнул Степша. — Кем же ишо?

Нанося остров на карту, Митя назвал его Иванковым. Переждав непогоду, снова собрались в путь, но малыш простыл, и пришлось остаться. Потом Гонька хворал. Болел долго, мучительно, до самого ледостава. Выздоровев, записал в журнале:

«Занемог я шибко. Жил, как во сне. Но слава господу, проснулся живым. Вокруг люди родные, Иванко! Славный такой Иванко!»

12

Спиря прозрел. Это иногда случается: юродивый становится пророком, слепой — ясновидцем, косноязычный — златоустом.

Началось это в маленьком острожке Сургутском. Пьяный остяк, прослышав, что пиво варят из ячменя, купил с ведерко зерна и начал разбрасывать по болоту. Вот тут-то Спиря и удивил:

— Гы-гы… Земля-то не пахана!

— Все отно к утру вырастет! — убежденно возразил остяк. — Мне пива нато! Колова полит, в прюхе сухо.

— Ячмень, так-эдак, к осени токо поспеет, — внушал темному Спиря.

— Слыхала? — Пикан толкнул в бок Фешу. — Спиря-то наш каков!

Устроились на отдых под соснами, неподалеку от дома, стоявшего за стенами острога. На завалине дремал старый казак. Отслужил свое, отмаялся. То остроги рубил, то стерег кандальников. Устал и решил поселиться в Сургуте.

«Как мало я спал! Все ходил, да ездил, да воевал. Теперь посплю», — думал старик сквозь дремоту.

Пикан пожалел казачину, будить не стал. Отыскав в ограде соху-староверку, впряг в нее лядащенького меринка, распахал крохотную кулижку. За ним ходили по пятам Тишка и сыновья, огорчались, что урожай придется ждать до осени.

Потом боронили, потом сеяли.

А казак спал.

— Ну вот, — молвил Пикан, хлопнув по плечу Тишку, — теперь жди, когда поспеет. Зерна брошены…

И услыхал крик Фешин. Она ушла подальше, когда начались схватки. И теперь рожала.

13

Перебравшись через залив, наткнулись на самоедского князька Янгурея, прогнавшего на острова слабый, обнищавший род. Этих-то людей и спугнул Матвей на Иванковом острове. Янгурей запродал шесть упряжек оленей. Но поутру запуржило, и олени то ли залегли, то ли разбежались.

— Помоги разыскать, Янгурей, — упрашивал Митя князя.