Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

когда он будет у нас.

– Я знаю, что он охотится за мной, но он не найдет нас, если на свете есть хоть какая-то удача. Вот. – Я порылась в кармане, где держала остатки денег, и протянула ему три шиллинга. Он начал возражать, но мы оба знали, что это бесполезно и что ему так или иначе нужны деньги. Помолчав, он вздохнул и положил их в карман.

– Я пришлю еще, когда смогу, – пообещала я.

– Господи, только будь осторожной.

– Я осторожна, не так ли? В ту ночь, когда я вернулась, она была рядом со мной, и ты этого не заметил. Если бы только мог познакомиться с ней, Эйб! Ты бы сразу полюбил ее.

Он показался мне очень старым; морщины вокруг его глаз резко углубились.

– Это неправильно, Бесс. Лучше бы ты не делала этого. Посмотри, какую кашу ты заварила. Не лучше бы ей было оставаться в уютном гнездышке, где она выросла? Что за жизнь ты можешь ей дать? Тебе следовало оставить ее там, где она была.

Я ощутила мгновенный приступ ярости.

– Она жила с матерью, которая не любила ее и не хотела знать! Она жила как в тюрьме, Эйб. Она никогда не выходила на улицу. Может быть, я могу иметь один шиллинг за душой, но я ее мать!

– Само собой, девочка, но ребенку нужен еще и отец. На что ты собираешься жить?

– Я уже сказала: Лайл нашел работу для нас обеих. Девочка уже достаточно взрослая, чтобы работать. Господи, да ты сам приставил меня к лотку после того, как умерла мама; какая тут разница? Все это время у меня был только ты, и у нас все получалось, верно?

Он снова покачал головой. В этот момент одна из крашеных дверей на площади отворилась, и вышла служанка с мусорным совком. Она жестко посмотрела на нас, высыпала совок на мостовую и задержалась с уходом в дом. Я представила, как мы выглядим: двое бродяг в поношенной одежде, которым здесь нет места. Я с вызовом посмотрела на нее, отвернулась и повела Эйба обратно в переулок.

– Сейчас мне нужно уходить, но я хочу сказать тебе, что у меня все в порядке, и мы снова встретимся… ох, не знаю, когда мы встретимся, но это обязательно произойдет.

Я обняла отца. От него пахло Биллингсгейтом, который был для меня вторым домом. Безмерность моего поступка и моего ухода обрушилась на меня, как удар; я крепко прижала его к себе и постаралась не плакать, когда он обнял меня в ответ. Нам больше не было нужды о чем-то говорить. Мы вместе просыпались, вместе ходили на работу. Я могла расхаживать по городу вокруг кофеен, таверн и других рынков, но всегда возвращалась к нему, и каждый раз меня дожидалась новая корзинка с креветками. Наше общение заключалось и в том, как он снимал тарелку с моих коленей, когда я засыпала от усталости, и в том, как я передавала ему шляпу, когда мы выходили из дома. В наших тихих воскресных посиделках, когда на улице шел дождь, и мы заваривали спитые чайные листья уже неизвестно по какому разу.

Я не знала, увижу ли снова свой дом, и не могла представить себе тот день, когда пройду по двору и распахну знакомую дверь. Но я никогда не забуду его: половицы, где я училась ползать, и покатые потолки. Картинки, которые я в детстве вешала на стены, теперь уже выцветшие и покоробленные. Я подбирала их на улице и не могла читать подписи, но там были девушки на фоне сельских полей, девушки с томными взорами и такими же темными волосами, как у меня. Грязная кружевная занавеска на окне, стул со старой красной подушкой, где сидел Эйб, дверь спальни, где мы смеялись, мечтали и перешептывались с Недом, эмалированный умывальный кувшин и сундук моей матери с резными розами.

– Желаю удачи, Бесс, – сказал Эйб, и его голос сорвался. – Следи за своей спиной, ладно?

– Спасибо.

Я клюнула отца в щеку, стараясь не заплакать. Я больше не могла смотреть на него: стыд и сомнение в его мутных глазах отражали мои собственные чувства. Напоследок я еще раз крепко обняла его и растворилась в толпе.

К тому времени, когда часы показывали половину одиннадцатого, мы были готовы к уходу. Понадобится еще больше часа, чтобы добраться через город до Вестминстерского моста, а на улице пошел моросящий дождь. Мы собирались идти вдоль реки, держась справа от нее и следуя ее изгибу в форме перевернутой табачной трубки. Я снова собрала холщовую сумку, и мы с Шарлоттой были хорошо закутаны от ветра и дождя. Мысль Уильяма сделать Шарлотту похожей на мальчика была хороша, хотя она жаловались, когда мы заплетали ей волосы и закалывали их шпильками, чтобы убрать под один из беретов Мозеса, а потом одели ее в штаны и курточку Джонаса.

– Ну прямо маленький джентльмен! – воскликнула Кезия, и Шарлотта нахмурилась, отчего мы рассмеялись еще громче. Мальчики с озорным весельем наблюдали, как я застегивала ей курточку и шнуровала ботинки. Когда часы пробили десять, мой живот завязался в узлы, и я снова перебрала наши вещи: платья, шали и панталоны, два одеяла, несколько свечных огарков, две оловянные кружки и миски, бутылка пива, игральные карты Шарлотты и ее экземпляр «Бидди Джонсон». Я попросила Кезию купить ей апельсин в качестве лакомства, которое я собиралась приберечь до прихода на место. Во всем этом была какая-то ужасная завершенность, как будто мы собирались совершить долгое путешествие в чужую страну, а не пройти несколько миль от того места, где мы находились.

– Ты уверена, что Уильям не должен проводить вас? – спросила Кезия.

– Спасибо, но нет. Лучше мы будем вдвоем, правда? У тебя же нет времени сопровождать нас? – обратилась я к Уильяму, и тот покачал головой. Сегодня вечером у него не было работы, и он собирался посидеть в товарищами в таверне за пивом и тушеной требухой. Шарлотта, ощущавшая общую атмосферу, отказывалась от еды; тогда я вышла из себя и сказала, что если мы собираемся работать с раннего утра, нельзя приступать к делу на пустой желудок. Потом я рассердилась на себя. Мне нужно было уложить ее в постель с куклой, а не тащить на прогулку по ночному Лондону. Но перспектива настоящей постели выглядела слишком отдаленной – простая вещь, которую я больше не могла воспринимать как должное.

Пока она хныкала и жаловалась, в самом темном уголке