Мастера детектива. Выпуск 9 - Барнеби Росс

– Но разве вы обязаны в своих обзорах писать о всех парижских спектаклях?

– Конечно, нет, но я стараюсь держать своих читателей в курсе всей театральной жизни Парижа.

– Если вы не любите цирк, почему вы оказались там снова именно в тот вечер, когда убили Штута?

– Я не говорю, что не люблю цирк, просто я предпочитаю театр. Позавчера вечером я пошел в Цирк-Модерн лишь потому, что ни в одном театре не было «генералки». Чтобы не терять вечер, я завалился в цирк, и мне повезло – попал на представление поистине сенсационное!

– Повезло?

– Конечно, повезло! Для репортера это такая неожиданная удача! Я воспользовался ею и написал небольшой репортаж очевидца. Но только в «Газету Вара» я его не послал. Он заслуживал лучшего. Я предложил его «Эспуар».

– Так это вы автор анонимной заметки в этой газете? Прочел я ее и как раз перед вашим приходом сказал своему коллеге: «Ну и ахинея!» Простите меня за прямоту, даже, пожалуй, за резкость, но профессия обязывает, не правда ли…

Ошкорн улыбнулся. Ничего подобного Патон ему не говорил. Наоборот, сказал, что статейка показалась ему весьма забавной.

– Почему же – ахинея? – спросил Жан Рейналь. – Конечно, я расписал все довольно живописно, но, в конце концов, я описал то, что видел.

– Вы не видели всего того, что описали.

– Естественно, но расспросил одного, другого… Это уже становилось интересным, и Патон попросил журналиста повторить все, что рассказали ему «один» и «другой»… Жан Рейналь находился – и он не отрицал этого! – в запретной части кулис за несколько минут до убийства.

Патон заставил его описать – поскольку имен журналист не знал – всех, кого он встретил в коридоре.

Число лиц, имеющих алиби, росло. Но Патон отнюдь не был убежден, что показания Жана Рейналя прольют свет на некоторые темные места. Скорее, наоборот!

– Заметьте, – сказал Жан Рейналь, – что я не стал в своей статейке изображать из себя журналиста-детектива. Я просто хотел сделать репортаж очевидца. Мои соображения об этом деле – тема уже другой статьи, и, я надеюсь, она произведет сенсацию. Вы извините, но пока я не стану рассказывать вам о ней.

– Разве я сказал, что меня интересуют ваши соображения? – высокомерно спросил Патон.

Этого писаку, казалось, очень забавлял разговор. Однако он значительно утратил свою веселость, когда Патон спросил у него его домашний адрес. Он был искренне удивлен.

Ошкорн за все время разговора так еще и не открыл рта. Шагая по комнате, он не спускал глаз с Жана Рейналя. Тот явно упивался своей ролью человека, участвующего в таком сенсационном деле.

Внезапно Ошкорн остановился и уставился взглядом на чемоданчик, который стоял меж ног Жана Рейналя. Его хозяин явно смутился, потом сделал вид, будто не замечает инспектора.

– Вы куда-нибудь уезжаете? – спросил Ошкорн. Жан Рейналь смутился еще больше, сказал, нет. Но Ошкорн настоял, чтобы он открыл чемодан. В нем оказалось множество коробочек с лакрицей, какие-то проспекты и дюжина экземпляров «Эспуар». Жан Рейналь густо покраснел.

– Поймите, эта публикация для меня очень важна! Это мое стремя, которое поможет мне вскочить в седло, во всяком случае, я надеюсь на это!

– И вы намереваетесь обойти редакции всех газет, чтобы пристроить свое будущее творение?

– Конечно, ведь у меня уже есть трамплин, отличный трамплин!

– И, естественно, ваш нынешний разговор с инспектором Патоном тоже найдет отражение в вашем опусе?

– Я журналист, а журналисты…

– Вы журналист или торговец лакрицей?

– И то и другое, господин инспектор… В некотором роде, я веду двойную жизнь. Журналистика – моя слабость, лакрица – работа…

Патон явно проявлял нетерпение, но Ошкорн отнюдь не торопился закончить разговор. Он остановился перед журналистом.

– Скажите, месье Рейналь, почему вы пришли к нам сами?

– Чтобы поговорить с вами о месье Жане де Латесте. Я не льщу себя мыслью, что представляю для него хотя бы малейший интерес как театральный критик. Так вот, я спрашиваю себя и спрашиваю вас: почему вчера большую часть вечера он провел со мною? Чего ради он потерял столько времени? За этим явно что-то кроется. Не обеспечивал ли он себе алиби? Ведь, по сути дела, я служу ему алиби. Я и правда могу засвидетельствовать, что он весь вечер был со мной. Вернее, почти весь вечер, потому что на самом деле он на несколько минут покидал меня под предлогом, что должен сходить за какими-то фотографиями в архив, это рядом с его кабинетом. Он попросил меня подождать его, но мне не хотелось опаздывать в зрительный зал, и я вернулся на свое место в ложе, а он пришел несколько минут спустя.

– Безусловно вы являетесь алиби для месье де Латеста, а он в равной мере – для вас. Но, если быть точным, оба алиби небезупречны, поскольку несколько минут вы находились поврозь.

– Да, но лично мне не надо доказывать свое алиби. Я не могу быть виновным.

– Это еще надо доказать.

– Доказать легко. Прежде всего, я не был в Цирке-Модерн тридцатого марта, а вы сами сказали, что убийство месье Бержере и убийство Штута совершены одним и тем же человеком, следовательно, поскольку не я убийца месье Бержере, не я и убийца Штута!

– Но доказательств того, что оба преступления совершены одним и тем же человеком, у нас еще нет.

– Допустим. Второе: я не знаком с цирком, с его закулисными помещениями. Никто не сможет утверждать обратное. А для того, чтобы найти там уборную Штута, нужно хорошо ориентироваться за кулисами. Третье: не я предложил месье де Латесту пойти за кулисы. Он сам повел меня туда, хотел представить мадемуазель Престе, и, естественно, у меня не было ни малейших оснований отказаться. Четвертое: зачем бы мне убивать? Штута я не знал и, следовательно, у меня не было никакого повода желать его смерти…

– Восемьдесят тысяч франков исчезли во время первого преступления и очень дорогой перстень – во время второго…

– О, конечно, это достаточный мотив для убийства. Но нет, нет! Вы на ложном пути, я не ваш клиент! Вам надо искать преступника в цирке.

Патон, который некоторое время не вмешивался в разговор, перешел в наступление:

– В общем, вы пришли к нам исключительно ради того, чтобы рассказать, какую любезность проявил по отношению к вам месье де Латест?

– Нет, я пришел сказать вам другое, поставить вас в известность об одном совершенно определенном факте. А именно: как вы знаете, месье де Латест провел меня в свой кабинет. Потом он вышел за фотографиями в архив. Архив, вы это тоже знаете, наверное, находится рядом с кабинетом де Латеста. Я остался стоять на пороге. Тогда я ни на мгновенье не сомневался, что месье де Латест пошел в архив, ведь я не знал, где этот архив находится…

Но сегодня утром одна из газет опубликовала план цирка… Он склонился и посмотрел Патону прямо в глаза: – Покинув меня, месье Латест пошел не в архив, а в коридор, который ведет в уборную Штута.

16

– Это уже меняет дело! – сказал Патон, когда Жан Рейналь ушел, прихватив свой фибровый чемоданчик.

Ошкорна позабавило, с какой поспешностью Патон заявил это. Уже во время следствия по делу Бержере у него подозреваемым номер один был Жан де Латест. Но тогда им так и не удалось найти против него улики.

Жан де Латест защищался тогда с искусно демонстрируемым равнодушием, Казалось, ему и в голову не могло прийти, что его могут заподозрить. И он к месту и не к месту кивал на свою покалеченную руку…

Когда они приехали в Цирк-Модерн, Жана де Латеста там не оказалось, он только что уехал куда-то на четверть часа, и секретарь провел их в кабинет директора. Патон опустился в кресло Бержере и немного в нем покачался.

Это крутящееся и качающееся кресло сыграло немалую роль в расследовании дела об убийстве Бержере.

Прежде всего оно было использовано при реконструкции преступления. Когда месье Бержере сидел за столом, дверь кабинета находилась справа от него. Если кто-нибудь входил к нему, ему, чтобы увидеть вошедшего, надо было значительно повернуться в кресле направо. А вот труп обнаружили в кресле, повернутом налево. Смерть наступила мгновенно, и, следовательно, поворот кресла нельзя было отнести за счет конвульсивных движений при агонии.

Исходя из этого логично было бы заключить, что убийца в цирке был своим человеком, поскольку, когда он вошел, месье Бержере не повернулся.

Еще можно было предположить, что убийца, нанося своей жертве удар, придержал кресло левой рукой, чтобы оно не крутилось. А это предположение, в свою очередь, позволяло отвести подозрение от Жана де Латеста, рука которого висела плетью.