Печать и колокол (Рассказы старого антиквара) - Юрий Кларов

Но я слушал вполуха, не в силах оторвать глаз от шёлкового портрета, вновь и вновь удивляясь тонкости и виртуозности мастерства безвестных вышивальщиц, необычному таланту такого же безвестного, как и они, художника, гармоничности колорита и сдержанной силе рисунка.

— Будем пить чай? — спросил Ефимов, кивнув на стоящий в углу комнаты самовар.

— Что?

— Чай, спрашиваю, будем пить?

— Да, пожалуй, не стоит, — сказал я и спросил: — А Мэйла и его секретаря вы тоже арестовали?

Ефимов и Борисов переглянулись: видимо, я что-то прослушал.

— Мистер Мэйл, — сказал Ефимов, — после беседы в Московском уголовном розыске, которая была с ним там проведена по нашей просьбе, решил от поездки в Петроград воздержаться.

— И всё-таки приехал?

— Нет.

— Ничего не понимаю! Ведь ты только что говорил, что Сибирцева приехала к Мэйлу в гостиницу и он собирался приобрести у неё все ценности, похищенные из тайника.

— Правильно, — невозмутимо подтвердил Ефимов.

— Что правильно?

— Все правильно. Действительно Сибирцева не сомневалась, что разговаривает с Мэйлом. И, доставленная в Петрогуброзыск, крайне была удивлена тем, что Мэйл вовсе не Мэйл, а наш работник…

На мгновение я даже забыл про портрет Бухвостова.

— Кто?!

— Наш работник, — повторил Ефимов, — небезызвестный тебе Сергей Сергеевич Борисов. Тот самый Борисов, который сейчас сидит перед тобой и напрасно ждёт, когда ты в знак благодарности догадаешься наконец пожать ему руку. А роль секретаря американца сыграл — и, по мнению Сергея Сергеевича, совсем недурно — агент третьего разряда Вербицкий. Как видишь, сотрудники третьей бригады Петрогуброзыска умеют выполнять свои обещания. А ты небось сомневался?

* * *

Василий Петрович вложил в папку документы и старую фотографию. Взглянул на часы:

— Однако мы с вами засиделись…

Он поставил папку в один из ящиков картотеки. Разминая затёкшие от долгого сидения ноги, прошёлся, ссутулясь, по комнате. Устало и буднично сказал:

— Вот, пожалуй, и всё. Суд состоялся незадолго до годовщины Рабоче-крестьянской милиции, в октябре 1922 года. Тарковского и Сибирцеву судили по статье 188-й Уголовного кодекса РСФСР за сокрытие памятников старины и искусства, подлежащих передаче государству. Их осудили условно. Одновременно в соответствии с циркуляром Наркомюста № 14 со всех осужденных, в том числе и с налётчиков, были взысканы в пользу голодающих весьма солидные штрафы. По справке Комиссии Помгола, которую мне показывал Ефимов, эти деньги дали возможность спасти от голодной смерти около ста человек.

Так что первый русский солдат с помощью сотрудников Петрогуброзыска отличился и на фронте борьбы с голодом…

Что же касается портрета, то он после реставрации был выставлен в музее «Общества поощрения художеств и популяризации художественных знаний при Российской Академии материальной культуры»

Я поинтересовался дальнейшей судьбой портрета.

— Погиб, — сказал Василий Петрович. — Осенью двадцать четвертого года во время наводнения в Петрограде. — И, словно оправдываясь перед кем-то, объяснил: — Ничего нельзя было сделать. Тогда снесло несколько мостов, и музей оказался совершенно отрезанным. Погибли не только картины, но и люди. От одних воспоминаний сердце сжимается. И всё же… И всё же за те полтора года, что портрет Бухвостова находился в нашем музее, он доставил радость тысячам петроградцев, ту великую радость, которую даёт лишь подлинное искусство.

КОГДА АНГЕЛ ИГРАЕТ НА АРФЕ…

В рассказе Василия Петровича присутствовали: фаворитка французского короля мадам Помпадур, алхимик и парфюмер Лоренцо Менотти, с одинаковым искусством изготовлявший самые ароматные духи и самые надёжные яды, русская императрица Елизавета Петровна и бесподобный маг Фальери, который умел превращать зиму в лето, а весну — в осень. В нем было всё, кроме ангела, играющего на арфе… Но, во-первых, рамки любого рассказа ограничены, а во-вторых, оказавшийся в заглавии ангел всё-таки присутствовал во время нашей беседы. Он пристроился на старинном хрустальном флаконе с остроконечной пробкой. А именно этот флакон и послужил поводом к рассказу.

— Для духов, разумеется, создавались и более изящные сосуды. Но ни у одного из них не было такой богатой биографии, как у нашего флакона, — сказал Василий Петрович и, одобрительно кивнув неутомимому ангелу, который уже два века не расставался со своей арфой, спросил: — Как вы думаете, сколько лет насчитывает искусство косметики и парфюмерии?

— Представления не имею.

— А все же?

По весёлому блеску в глазах Василия Петровича легко было понять, что на столетия скупиться не следует.

— Веков десять — пятнадцать?

Он отрицательно покачал головой.

— Два тысячелетия?

— Нет, побольше.

— Четыре тысячи лет?

Василий Петрович был явно не в восторге от моей фантазии.

— Палочки губной помады, — назидательно сказал он, — были найдены археологами в доисторических пещерах, голубчик. Да, в пещерах. Чем люди научились пользоваться раньше, огнём или помадой, — это ещё вопрос. Во всяком случае, неандертальцы знали по меньшей мере семнадцать косметических красок, а это, согласитесь, не так уж мало. «Четыре тысячи лет»! Четыре тысячи лет назад был золотой век косметики.

Древнеегипетские красавицы, чьи мумии ныне покоятся в различных музеях мира, пользовались великолепными розовыми и красными лаками для маникюра, румянами и помадами.

А о парфюмерии и говорить не приходится. Благовония, которые чаще всего приготовляли из цветов, считались необходимой принадлежностью дома. Во время пиров у Клеопатры лепестками роз усыпали пол, а гирляндами этих цветов украшали стены и колонны. Розовой водой струились многочисленные фонтаны, а гости в розовых венках возлежали на розовых подушках и пили розовое вино из увитых розами кубков…

Дань косметике отдали Финикия, Египет, Эллада, воинственный Рим и Византия.

Первая модница своего времени, византийская императрица Феодора держала при себе целый штат косметологов и парфюмеров. На сделанном из цитрусового дерева туалетном столике императрицы стояли сотни флаконов и баночек с самой разнообразной косметикой. Выкрашенные в голубоватый цвет волосы Феодоры были усыпаны тончайшей золотой пудрой, а благоуханное туалетное мыло ей специально привозили из Испании…

Кстати говоря, косметика вслед за христианством пришла на Русь из той же Византии.

Наши прабабушки умывались отваром овсяной муки, смешанной с белилами, что, по свидетельству летописцев, делало их лица белыми и лучезарными.