Печать и колокол (Рассказы старого антиквара) - Юрий Кларов

— Значит, брал?

— Брал.

— А с кем?

— С корешами.

— С кем именно?

Налетчик задумался и наморщил лоб.

— И долго мы будем ждать?

— Долго, — злорадно сказал Вовочка.

— Запамятовал? — с участием спросил Сергей Сергеевич.

— Начисто.

— Не украшает, значит, тебя искренность?

— А я и без украшений парень хоть куда.

— Понятно, — сказал Сергей Сергеевич и перевёл: — Вовочка хочет сказать, что у него провал в памяти, но, посидев немного в арестном доме и побеседовав на очных ставках со свидетелями, он постарается восстановить все подробности происшедшего и рассказать о них. А пока он, как и подобает воспитанному человеку, извиняется за напрасно отнятое у нас время и просит отправить его в камеру. Так, Вовочка?

Вечером мне позвонил Тарковский. Помня о предупреждении Борисова, я ему ничего не сказал, хотя и не понимал, почему следует умалчивать об аресте Этюдника, который признался в ограблении. Впрочем, меня волновало не столько это обстоятельство, сколько другое, более существенное: удастся ли разыскать портрет Бухвостова. К тому времени Ефимов торжественно вручил мне протокол общего собрания сотрудников 3-й бригады, где чёрным по белому было написано: «Заверить красного профессора истории изящных искусств тов. Белова В. П., что в самое ближайшее время портрет С. Л. Бухвостова, который, как явствует из прочитанной лекции, является ценным для пролетариата произведением дореволюционного рабоче-крестьянского искусства, займёт положенное ему место в музее «Общества поощрения художеств и популяризации художественных знаний при Российской Академии материальной культуры», где будет вдохновлять раскрепощённый народ на Всемирную революцию».

«Заверить»…

Мне очень хотелось поверить этому заверению, но ситуация отнюдь не внушала оптимизма.

Свой «провал в памяти» Этюдник, правда, восстановил довольно быстро, чуть ли не на следующий день. Его воспоминания о посещении лавки Тарковского заняли добрых двадцать страниц убористого текста. Налётчик подробно рассказал, как он вместе с Подорожником и Федькой Лысым, который был наводчиком, ограбил лавку, перечислил похищенное, рассказал, где оно хранится (налётчики успели продать лишь незначительную часть добычи). Но среди изъятого в подвале дома по Мало-Царскосельскому проспекту не было ни коллекции старинных монет, ни кружев, ни гобеленов, ни портрета Бухвостова…

Этюдник утверждал, что этих вещей он в лавке даже не видел.

Конечно, в лавке он и не мог их увидеть — они хранились в тайнике…

Тайник? Какой тайник? Разве там был тайник? Нет, ни о каком тайнике он не слыхал. Чего уж тут темнить: семь бед — один ответ. Червонец ему и так и так через решеточку светит. Нет, тайник они не брали. Чего не было, того не было. Как на духу, век свободы не видать. Точно — не знал про тайник, а потому и не шуровали там. Ежели гражданин начальник какое сомнение имеет, пусть у Федьки Лысого, что лавку давал, или у Подорожника справится. Он их заложил, потому выгораживать они его не будут, уж скорей топить зачнут. Так что тут без сомнения, на просвет. Ежели что — заделают. Пусть гражданин начальник справится, а он, Этюдник, с полным чистосердечием и с любовью к Советской рабоче-крестьянской власти колется, как грецкий вроде бы орех колется, на две половинки, без крошек.

«Гражданин начальник» справился — соучастники Этюдника полностью подтвердили его показания: о тайнике они ничего не знали…

«Провал памяти» у всех троих? Не похоже.

Я никогда не считал себя психологом, а тем паче специалистом по психологии уголовников. Но ведь должна быть какая-то логика в поведении арестованных, зачем им врать? Какую реальную пользу могут они теперь из этого извлечь? Да и показания свидетелей не сбросишь со счёта…

Но если все они говорят правду, то тогда что же — тупик?

Мне казалось — и совершенно напрасно, — что Сергей Сергеевич тоже растерян и не знает, что ему дальше предпринимать. Во всяком случае, на все мои недоумённые вопросы он лишь пожимал плечами: существуют-де и другие версии, поживём — увидим.

А что мы увидим?

Ожидание, ожидание и ожидание…

Томительно тянулось время. И никаких новостей — ни больших, ни малых…

* * *

Как в дальнейшем выяснилось, Василий Петрович ошибался; каждый день приносил известия, имеющие прямое отношение к вещам, похищенным из тайника. Но ни Борисов, ни Ефимов не считали тогда целесообразным ставить его об этом в известность.

Предположения Сергея Сергеевича Борисова подтвердились: Тарковский действительно ждал телеграмму. И эту телеграмму ему доставили на квартиру как раз в тот день, когда Этюдник счёл за благо восстановить в памяти все подробности своего ночного визита в антикварную лавку.

Тарковского не оказалось дома, и за телеграмму расписалась Варвара Ивановна, пообещав сразу же вручить её адресату, как только тот появится.

— Только не забудьте! — сказал знакомый почтальон. — Телеграмма-то не какая-нибудь — срочная, из Москвы.

— Можете не беспокоиться, — успокоила его Варвара Ивановна, — не забуду. Пока на память не жалуюсь.

Однако домоправительница Тарковского, видимо, всё-таки забыла…

Полученная ею телеграмма не была передана хозяину ни в тот день, ни на следующий…

А четыре дня спустя вернувшемуся после допроса из Петрогуброзыска Тарковскому пришлось самому разогревать себе обед: Варвара Ивановна уехала навестить свою внезапно заболевшую тётку, жившую где-то на окраине Петрограда.

Но у тётки Варвара Ивановна в тот день не была.

Выйдя на улицу, она, видимо, в последнюю минуту раздумала. Варвара Ивановна отправилась не к больной, а в противоположную сторону, к гостинице «Европейская».

Со стороны Невы дул сильный ветер. И пока Варвара Ивановна дошла до гостиницы, она до костей промёрзла. Тем не менее она вовсе не торопилась поскорей войти в тёплое помещение и ещё долго стояла, закутавшись в платок, на ветру у подъезда.

Только окончательно убедившись, что за ней никто не наблюдает, домоправительница Тарковского юркнула наконец в подъезд.

Последний раз Варвара Ивановна была здесь вместе с мужем лет десять назад, вскоре после того, как они вернулись в Россию из Парижа. Здесь останавливался старший брат мужа Павел, сибирский золотопромышленник, приехавший в Петербург провернуть какое-то дельце, а заодно и покутить. Что-что, а кутить Павел умел — с блеском, сибирским размахом и европейским изысканным шиком. Павла в гостинице хорошо знали и к его приезду заранее готовились. К его услугам всегда были лучший номер, свежие спаржа и артишоки, старый португальский портвейн в узкогорлых бутылках и волжская паровая стерлядь кольчиком.