Кладбище мертвых апельсинов - Йозеф Винклер

Невинен, по-моему, не тот, кому недостает сил для греха, а тот, кто способен грешить без угрызения совести. Художник, прочтя в газете о названном там убийстве на сексуальной почве семнадцатилетним домашним воспитанником девятилетнего мальчика, которого мертвым извлекли из лодки, и чье лицо уже было изуродовано пиявками, сказал: «Наконец пиявки снова попали в газету!» Так как семнадцатилетний парень после преступления прикасался к половым органам мертвого мальчика, восемь присяжных единогласно признали его виновным по всем четырем пунктам обвинения: попытка развратных действий в отношении малолетнего, совершение попытки принуждения к развратным действиям, убийство и сокрытие трупа. Он был приговорен к двенадцати годам лишения свободы и возмещению судебных издержек. Журналист газеты «Корона» написал: «Убийца девятилетнего Акселя: бледное лицо. Психиатр говорит: «Миттерленер умственно отсталый, почти слабоумный и выглядит соответствующе, не так, как сегодняшние семнадцатилетние, Его звали «Фредди», а не Альфред, и это имя ему подходит. Фредди Миттерленер, парень с лицом четырнадцатилетнего, еще без растительности на лице, спокоен и замкнут. Не сознавал жестокости своего поступка, не понимал, как ужасны были последние три минуты жизни Акселя Фишера, – Аксель Фишер сказал бы, точнее, попытался бы сказать: «Убийцы выглядят по-другому». Но когда-то, еще в раннем детстве, что-то сдвинулось в мозгах этого Фредди Миттерленера, у него развились отклонения с гомосексуальными тенденциями. Наконец, 22 октября 1987 года произошел слом этой нарушенной личности, и как раз в этот момент на его пути встретился светловолосый Аксель Фишер…» Вместо журналиста в больницу для умалишенных преступников был направлен Фредди Миттерленер.

* * *

В одном австрийском кинотеатре, называемым «Инвалидный кинотеатр», за экраном повесился девятнадцатилетний каринтиец. Лишь много дней спустя, когда стал явственно ощутим трупный запах, самоубийца был обнаружен. «Смерть в синематографе!» – написала одна из каринтийских газет.

* * *

В Каринтии сорокалетний каменщик при помощи аппарата для забоя скота убил свою жену и своих троих детей, опасаясь, что в результате депрессии угодит в психиатрическую клинику. За неделю до этого он сказал жене: «Раз я все равно закончу жизнь в сумасшедшем доме, то умрем мы все». 3 сентября 1989 года, в четыре часа утра он многочисленными выстрелами в голову убил свою жену, а затем своих двоих детей Петера и Харальда. Чтобы убедиться, что мальчики действительно мертвы, он ножом вскрыл им вены, на руках вынес окровавленные трупы из детской комнаты и положил их на кровать рядом с мертвой женой. До самого утра он просидел на стуле рядом с мертвыми, держа на коленях аппарат для забоя скота. В девять утра мать убийцы вошла в дверь дома, приведя его слабоумную дочь от первого брака, которая ночевала у бабушки. После того как старуха ушла, он привел девочку к мертвым в спальню и застрелил. После этого он лег поверх своей убитой семьи и покончил с собой.

* * *

В день святого Иоанна мать с ребенком поднялась на холм, чтобы увидеть восход солнца. Она сказала мальчику: «Если будешь внимательно смотреть, то увидишь, как солнце три раза подпрыгнет и появится окровавленная голова Иоанна Крестителя!» О божественная голова, ты вся в ранах и синяках! Вы, острые тернии, как вы посмели впиваться и ранить моего Спасителя? Спрячьте свои острия и влейтесь лучше в мою грешную голову, чтобы я почувствовал, что претерпел за меня мой Спаситель. Голова осужденного скатилась с эшафота прямо в толпу зевак, и прохожий кинул ее в проезжающую мимо карету. На следующий день ничего не подозревающий кучер, убирая в своей карете, обнаружил отрубленную голову с торчащим изо рта языком, во время движения голова каталась из стороны в сторону и испачкала кровью весь экипаж. Большим количеством мыльной воды кучер отмыл от крови карету. Но на следующий день от пережитого волнения кучер, у которого было больное сердце, скончался от сердечного приступа. Через несколько часов после того, как преступник на открытой рыночной площади разломал облатку, на которой водяным знаком стояла голова также обезглавленного Иоанна Крестителя, его обезглавили без суда. Казнь происходила возле церкви San Giovanni decollate – Иоанна Крестителя обезглавленного.

* * *

Тело умершего через несколько дней после рождения еврейского ребенка выкопали из могилы. Моэль взял член мертвого ребенка, одной рукой потянул на себя его крайнюю плоть, а другой задвинул назад головку и член. Он наложил на кожу серебряный фиксатор, чтобы закрепить ее и не поранить при обрезании головку и плоть. Ножом он обрезал кожу, которую тут же положил в сосуд. Затем глотнул вина и стал сосать окровавленную головку члена. Сплюнул кровь на землю и подумал, что так как он сделал уже больше сотни обрезаний, то его рот после смерти не станут жрать черви. Присутствующий здесь же поп в парадном облачении произнес: «Славен будь Господь Предвечный, Царь мира, сотворивший зародыш в материнском чреве, за сорок дней разделивший его на 248 частей, вдохнувший в него душу, облачивший его в плоть и кровь, укрепивший его костями и жилами, кормивший и поивший его, приставивший двух ангелов хранить его во чреве матери». Затем член мальчика перевязали, а труп положили в могилу.

* * *

Утром кардинал Камерленго Печчи во главе одетых в траур кардиналов подошел к мертвому телу папы, дрожащими руками откинул белую вуаль с лика умершего, трижды постучал серебряным молоточком по его восковому, желтому лбу и трижды громко произнес мирское имя папы: «Джованни Мария!» Полуоткрытый рот Джованни Мария Мастай-Ферретти не дал ответа, одетый в черное кардинал, отложив серебряный молоток, объявил: «Папа Пий IX мертв!» Его тело в траурном экипаже, запряженном четверкой лошадей, из собора святого Петра повезли по мосту Ангелов, через весь город на Кампо Верано. За экипажем ехали четыре кареты с князьями церкви. Процессию замыкала толпа из двухсот римлян. В домах на левом и правом берегах Тибра горели огни, и женщины, мужчины и дети с балконов и окон бросали на гроб цветы. Но еще у собора святого Петра собирались банды, выкрикивающие: «Да здравствует Италия! Смерть папе! Смерть священникам! В реку со свиньей! В Тибр с кардиналами!» Помню, сколько страданий причинили тебе, когда били палкой по твоей святой голове, и острые шипы терновника впивались в нее до самого мозга, так что они торчали из висков.

* * *

Гелиогабал, приказавший тащить рыбу из пруда при помощи волов, разрушил надгробия, которые мешали его запряженному четверкой слонов экипажу, проехать в Ватикан. Позже, когда его преследовали собственные солдаты, он в смертельном страхе прыгнул в выгребную яму и нырнул в экскременты. Гелиогабала вытащили за волосы, чтобы убить его мечами и вместе с его также убитой матерью при свете факелов бросить в Тибр жалкие, уже истекшие кровью, но все еще испачканные дерьмом и кровью лохмотья плоти. О Иисус, пусть же та драгоценная кровь, что ты пролил из своего святейшего сердца для того, чтобы смыть грехи всего мира, омоет мое окаменевшее сердце и прольет на всех несчастных грешников, чтобы очистить наши души и освятить к вечной жизни. Красс оплакивал смерть своей любимой мурены, надев траур и приказав похоронить ее с почестями. Нерон приказал убить свою мать Агриппину и вспороть ей живот, чтобы посмотреть, где он лежал девять месяцев. В Аркуа, неподалеку от Падуи, английский турист взорвал саркофаг Франческо Петрарки и вытащил плечевую кость поэта.

* * *

«Той зимой усердно махало поветрие платом по избам сыпало – тифом, оспой, ознобами, – и с первопутком приехали кержаки, привезли гробы. День был к сумеркам, серый гробы были сосновые, всех размеров, лежали в розвальнях, горами один на другом. Кержаков на Черных Речках увидели еще за околицей, у околицы встретили бабы. Гробы раскупили в един час. Кержак отмеривал баб саженью, давал четверть по ходу. Первым к торгу подступился старик Кононов-Князьков». Варвара Васильевна! В ответ на твои слова: «Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью!» возвращаю тебе твой рассказ о твоем украинском детстве и о депортации в Каринтию. А в ответ на твои слова: «Если бы я знала, что ты – гомосексуалист!» я возвращаю тебе также твои рассказы и о твоей теперешней жизни в горной каринтийской деревне, а также истории, которые случились с тобой или которые ты слышала. Возвращаю тебе историю о старой батрачке, презираемой почти всей деревней и повесившейся как раз в тот момент, когда в доме был человек, бесплатно чинивший ей водопровод, который сломали соседи, задорого продавшие ей ее хибару и желавшие теперь получить ее почти задаром. Говорят, что внук нашел ее повесившейся на кухне и побежал по всей деревне, крича: «Бабушка повесилась! Бабушка повесилась. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью, если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Я возвращаю тебе историю госпожи Кабау, которая на втором этаже своего дома варила отцу кофе на кухне, в то время как этажом ниже ее дочь возилась у водопроводного крана того же стояка, когда в крышу угодила молния и, пройдя по водопроводной трубе, одновременно убила мать на втором и дочь на первом этаже. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Я возвращаю тебе историю фрезахского конюха, жившего прямо в конюшне, в нечеловеческих условиях и повесившегося, сидя в конюшне, на дверной ручке. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Я возвращаю тебе историю графини фон Мильштатт. Мнимая умершая, которая – уже положенная могильщиком в гроб – встала из гроба и, пробудившись к жизни, прожила еще семь лет. Когда с ее пальцев захотели снять кольца, оказалось, что кольца вросли в пальцы, и, чтобы снять кольца, пришлось их отрубить. Мнимая покойница встала в гробу и рассматривала свои отрубленные пальцы. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Я возвращаю тебе историю женщины, что, заснув летаргическим сном, была похоронена и проснулась в гробу, когда яму уже засыпали. Были слышны удары по крышке гроба, но никто не отважился сразу же раскопать могилу и открыть гроб. После того как несколько часов спустя, по распоряжению священника, раскопали могилу, она, уже мертвая, с вырванными волосами и обкусанными ногтями лежала в гробу на животе. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Я также возвращаю тебе историю священника, нарядившегося чертом, чтобы пугать неверующих, не пришедших на воскресную службу. Один неверующий, увидев перед собой одетого Люцифером священника, испугался, выхватил нож и с криком: «Если ты – черт, я – покойник! Если ты и не черт, ты – покойник!» убил священника в маске. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Я возвращаю тебе историю об уже виденном на болоте твоими детьми, когда он обвился вокруг ноги коровы и пополз вверх, чтобы запустить зубы в ее вымя и напиться молока. Я склонился над спящим на кухонном диване шестнадцатилетним Петром, чтобы вдохнуть запах его тела и поближе рассмотреть его, когда ты Варвара Васильевна, вошла в кухонную дверь. Я замер в этом положении, потому что испугался, что если я внезапно уйду, то моя склонность к мальчикам скорее бросится в глаза, но случилось как раз наоборот, именно потому, что я продолжал стоять в этом положении, ты испуганно остановилась в дверях, но тебе не хватило духу сказать: «Оставь мальчика в покое!» Я пошел в комнату Петра, откинул с его кровати одеяло и стал искать пятна его спермы, которые нашел на смятых носовых платках на его ночном столике. Я жевал носовой платок до тех пор, пока не ощутил вкус засохшей спермы. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Ятакже возвращаю тебе историю польской батрачки Явдохи, которая, когда ты уже была батрачкой в каринтийской горной деревне, увела у тебя золотые сережки, подаренные тебе твоим украинским дядюшкой-ювелиром. По воскресеньям привезенные из России и Польши батрачки устраивали пикники в горах и вместе шли гулять. Явдоха попросила тебя примерить золотые сережки, а потом не захотела их возвращать. Три или четыре раза ты ходила к крестьянину, У которого работала Явдоха, требовала отдать серьги, прежде чем тебе удалось получить назад единственную память об Украине. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебябью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Возвращаю тебе историю польской батрачки Полины, которая была необычайно работяща и прилежна, но не чиста на руку. Однажды ее поймали на краже и доставили в местную полицию. Полицейские ивовыми прутьями высекли ее по голым ягодицам. Вскоре после этого она покончила с собой на сеновале. В вечер смерти она убрала в стойле: накормила животных, подоила коров, веником из ивовых прутьев подмела пол и пошла на сеновал. Она закинула на балку телячью веревку и испытала ее на прочность. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Историю эсэсовца, замахивавшегося на тебя плеткой, когда ты, четырнадцатилетняя девочка, пригнанная с Украины, в горной каринтинской деревне шла за парой тянущих плуг волов, я тоже возвращаю тебе. Эсэсовец, идя за плугом, проверял борозду и начинал орать, когда волы останавливались и не хотели идти дальше: «Гони их! Бей их!» Эсэсовец замахивался плетью на тебя, пока ты, как ты мне рассказывала, в диком испуге на пару шагов забегала перед мордами тяжело дышащих волов. Видимо, ужас перед волами, который он видел в глазах четырнадцатилетнего ребенка, если использовать твои выражения, удерживал его от того, чтобы ударить тебя плеткой. Выяснилось, что волы не могли идти потому, что плуг перекосило, и он стал тормозить. Позже, как ты мне рассказывала, этот эсэсовец потерял на войне руку, которой поднимал плетку на четырнадцатилетнюю украинскую девочку. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Историю мамы, крестьянки с горного подворья, через десять лет после смерти ставшей твоей свекровью, которой ты спустя два месяца после депортации с Украины сказала: «Год здесь, и я умру!» Мама ответила: «Барбара, ты не умрешь!» А когда ты прожила год на каринтийском горном подворье мама сказала тебе: «Смотри, Варя, сегодня год, как ты живешь здесь, и не умерла!» Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты – гомосексуалист! Историю о яичном белке, которым ты хотела заклеить конверт, чтобы отправить письмо матери в Россию я тоже возвращаю тебе. Ты уже пару месяцев прожила на каринтийском горном подворье, но еще не могла, как ты выразилась, рассказывая мне эту историю, сказать по-немецки, что ты хочешь написать письмо матери и тебе нужен конверт, а ты не смогла его найти в доме. Взяв у мальчиков, идущих в школу, листок бумаги, ты сложила конверт. Тогда ты накормила кур и понесла к завтраку яйца. И тебе в голову пришло заклеить сложенный конверт яичным белком, потому что ты нигде не могла найти клей. Ты украла яйцо, поднялась по лестнице в свою комнату и положила его в сундук, где лежали твои украинские платья. Пару дней спустя, написав письмо, ты открыла сундук и хотела достать яйцо, но его там не было. Возможно, его взяла другая батрачка. С этого момента ты боялась показаться маме на глаза, полагая, что батрачка рассказала ей о краже. У тебя не хватало знания немецкого объяснить маме, что тебе нужен яичный белок, чтобы заклеить письмо матери в Россию. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Возвращаю тебе чудовищные слова бабушки твоего мужа, которая, узнав, что внук хочет на тебе жениться, сказала: «Если Йодль женится на этой русской, я на свадьбу не приду!» Историю батрачки, до самых родов скрывавшую свою беременность, для чего она затягивала в корсет живот, я тоже возвращаю тебе. Ребенок родился с расплющенным лицом и шести лет умер в детской кроватке, ни разу не встав на ноги. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Возвращаю тебе и историю крестьянки, ненавидевшей своего старшего сына, который по старому крестьянскому обычаю должен был наследовать подворье, и она приказала его убить. Оба его брата зарубили его топором во время ссоры, чтобы любимый младший сын мог унаследовать хозяйство. Эта крестьянка и двое ее сыновей смогли перед полицией и судом при распятии и двух горящих на столе свечах представить все случившееся как самооборону. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Историю вечно пьяного беззубого старика, из-за пьянства признанного недееспособным, который во время войны был летчиком и сбросил бесчисленное количество бомб на гражданское население, я тоже возвращаю тебе. «Я убил так много людей! Я убил так много людей!» – плача говорил он, приходя к тебе, то воздевая руки к небу, то роняя их на колени. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Я также возвращаю тебе историю о внезапной смерти мамы, случившейся через год после твоей депортации в Каринтию. Вместе с другой батрачкой, Фане, ты в вечер ее смерти много часов через сумрачный лес спускалась в долину, чтобы привести врача к умирающей, которая уже начала задыхаться, потому что во всей округе в то время не было ни одного телефона. Но врач не захотел ехать в ту же ночь на своем мотоцикле в горы, а обещал приехать только на следующее утро и дал тебе лекарство, но когда ты вместе с другой батрачкой в два часа ночи подошла к дому, уже издалека было видно, что в доме горят все огни, зажжены все свечи. Взрослые и дети причитали и плакали. На кровати были соседские Лыжи, на них мешок соломы, поверх которого в белых платках и цветах лежала мама. Ты не могла понять, почему плакальщицы, всю ночь сидя у гроба, пели ритуальные песни. В следующее воскресенье ее гроб поставили на запряженную лошадью сенную телегу и повезли на кладбище. Слева и справа шли дети, неся свечи, на плечах у них были черные ленты со свастикой. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Возвращаю тебе историю сына лесоруба, который хотел бросить в водопад троих крещенных по евангелическому обряду детей. Когда мама захотела выйти замуж за сына лесоруба, католический священник дал ей понять, что обвенчает их, только если и трое их внебрачных, крещенных в протестантстве мальчиков примут католическую веру их отца, сына лесоруба… Мама заявила, что родившихся после венчания детей окрестит в католичество, но хочет, чтобы крещенные по евангелическому обряду оставались протестантами. Священник отказался их венчать, и сын лесоруба бросил ее с тремя детьми. Мама спросила у сына лесоруба, вскоре после этого обвенчавшегося с другой по католическому обряду, что делать с его тремя незаконнорожденными детьми. «Ты же знаешь, где ущелье!» – ответил сын лесоруба. Она должна была бросить их в водопад у хижины Глинцнера. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Явозвращаю тебе и историю смерти твоего старшего сына, упавшего с восьмиметровых строительных лесов и сломавшего обе ноги, а через пару дней умершего от кровоизлияния в мозг в реанимационном отделении в зальцбургской больнице. Хотя его наставник знал, что ученик не должен работать на лесах выше полутора метров, он послал его работать на высоте восемь метров. Когда мальчишка с переломами ног лежал в больнице, к нему пришел наставник и сказал: «Я дам тебе сто миллионов, если ты никому не расскажешь, что упал с восьмиметровой высоты». Мальчишка взял деньги и сказал медсестре, составлявшей протокол происшествия, что упал с невысоких строительных лесов. Получив сообщение из больницы, ты поехала в Зальцбург и хотела пройти в реанимационное отделение, чтобы, как ты выразилась, посидеть у его постели и облегчить его смертные муки. Тебя не пустили в реанимационное отделение больницы под предлогом, что в мужском отделении реанимации больные лежат на кроватях обнаженными и женщинам туда входить нельзя. «Я должна стыдиться обнаженного тела моего умирающего сына!» – сказала ты врачам. Но врачи оставались непреклонны. Ты никогда не увидела своего мертвого мальчика, потому что в деревню доставили закрытый гроб, и ты даже не знала, говоря твоими же словами, кого мы там похоронили! Поддерживаемая под руки своими детьми, ты по снегу и льду шла за гробом. Если я застану тебя на сеновале с Петром, я тебя убью! А если бы я знала, что ты гомосексуалист! Я также возвращаю тебе историю твоей депортации с Украины. В два часа ночи полицаи, ткнув тебе под ребра винтовочное дуло, приказали тебе подниматься. В гольфах на резиновых подвязках под коленом, без нижнего белья, в одной сорочке до колен тебя и твою сестру Лидию Васильевну, под крики твоей матери, Ганки Давыдовны, погрузили в поезд и отправили в Черновую, где уже ждали другие пленные из соседних деревень. На следующий день твоя мать появилась в Черновой с твоим школьным табелем в руках, думая, что в Австрии ты будешь продолжать учиться. Она также принесла два литра самогона и еды, в надежде, что ты вместе с сестрой сможешь подкупить охранника. «Не надо вина, мама, – кричала ты, – я вернусь из Германии, не надо вина». «Нет, – кричала Ганка Давыдовна, – я тебя больше не увижу!» «Дети! Дети! Мои дети!» – закричала мать, когда поезд тронулся. После продолжавшегося целый месяц путешествия в скотском вагоне через Киев, Перемышль, Вену и Грац перемещенных украинцев и поляков выгрузили из вагонов на вокзале в Виллахе и, словно стадо скота, погнали через весь город к бирже труда. На площади перед зданием биржи их выстроили перед уже ждущими их тамкрестьянами. Крестьяне осматривали и ощупывали нас словно скотину, выясняя, на что мы можем сгодиться! Один крестьянин подошел к Лидии и сделал руками движения будто доил корову, и спросил ее, умеет ли она доить корову. Крестьяне дали нам хлеб с салом и вместе с нами пешком пошли в Моосвальд, где остановились на подворье Штамнеров, откуда окрестные крестьяне разобрали перемещенных польских и русских детей и взрослых по своим подворьям.