Горсть патронов и немного везения - Олег Приходько

Решетников предположил, что молодой адвокат унаследовал от отца не только профессию и «Форд», но и темные делишки, которые тот проворачивал с Ямковецким и его подельниками Потоцких и Бесом, в миру — Николаем Николаевичем Щусем, сотрудником КГБ, позже — ФСК и ФСБ. В этом случае выезд Мезина-старшего в Антверпен запрограммирован наркомафией, а гибель в Милане была отнюдь не случайной.

«Уж не с итальянцами ли они собирались объединиться? — подумал Решетников. — И не Майвин ли эту цепочку оборвал? Даром, что ли, оказался в это время в Италии?..»

Он посмотрел в окно на освещенный двор, задернул шторы. Внимание его привлек ящичек с картотекой в шкафу. Размышлять было некогда. Стеклянные дверцы оказались запертыми. Подковырнув створку ножом, Решетников сломал маленький встроенный замок и перенес ящик на стол. Предположение его подтвердилось — на карточках мелькали сплошь знакомые фамилии государственных мужей, истории болезней были разными, но диагноз один: наркомания.

Первым делом Решетников пролистал карточки на букву М, их было всего пять, но фамилия Мезин отсутствовала. Что именно искать, он не знал, а потому решил просмотреть все, машинально отсчитывая количество пациентов. Среди прочих попадались фамилии известных артистов кино и эстрады; стань они достоянием «четвертой власти», в России произошла бы революция, но Решетникова это дерьмо не интересовало: он искал кого-нибудь, кто так или иначе мог быть связан с молодым адвокатом. По закону подлости и в соответствии с алфавитом такая фамилия оказалась самой последней:

«ЯМКОВЕЦКАЯ ИЛОНА БОРИСОВНА

15 сентября 1976 года рожд., г. Кимры, ул. Р. Люксембург, д.7б. Поступила 14 апреля 1997 г. с диагнозом ОПИЙНАЯ ТОКСИКОМАНИЯ. Выраженная психопатическая реакция. Нанесение самоповреждений, разрушительные тенденции, агрессия. После введения налорфина (3 мг) выявлена морфинная абстиненция, набл. головокружение, сужение зрачков, замедление дыхания… Судороги конечностей, повышение артериального давления, субфебрильная температура (37,8), тахикардия 110 уд./мин. Жалобы: рвота, нарушение пищеварения, боли в животе. Рекомендации: лечение в специализированном стационаре. Деморфинизация (25 дней). С учетом развития коллапса — субкоматозные дозы инсулина. 10 %-ный раствор хлорида кальция внутривенно. Общ. курс в стац-ре — не менее 5 м-цев…»

Дочитать историю болезни Ямковецкой до конца Решетников не успел.

— Что вы здесь делаете?! — раздался строгий голос.

Он оглянулся. На пороге стоял бородач. Не запирая двери, он грозно двинулся на непрошеного гостя:

— Как вы сюда попали?! Кто позволил…

— Тихо, док! — вполголоса сказал Решетников, уперев ему в грудь мгновенно извлеченный из-под пальто «генц» с глушителем. — Заткнись и сядь. Выстрела никто не услышит.

Бородач замер с открытым ртом, попятился и сел в кресло у стола. Решетников вынул ключи из замка, захлопнул дверь. Затем забрал историю Ямковецкой, сложил пополам и спрятал в карман пальто.

— Кто вы такой и что вам здесь нужно? — быстро справился с испугом врач.

В дверь неожиданно постучали: «Семен Григорьевич! Вы у себя?»

Он покосился на дверь, затем поднял на Решетникова вопросительный взгляд.

— Скажи, что ты занят, — сквозь зубы приказал Решетников.

— Я… занят! — крикнул врач. — Зайдите попозже, Мария Николаевна!

Шаги удалились.

— Когда выписали Илону Ямковецкую? — спросил Решетников.

— Ямковецкую? — удивленно вскинул брови врач. — Насколько я знаю, ей до выписки еще далеко.

Решетников убрал пистолет и сел:

— Как это — далеко? — не понял. Она что, здесь?

— Могла бы быть выписана под амбулаторное наблюдение, но кто-то, как выяснилось, поставлял ей наркотики, и в результате рецидива наступило тяжелое осложнение. Положите карту на место, она вам не нужна. К тому же все данные введены в компьютер, и мы можем их распечатать.

— Хоть массовым тиражом, — кивнул Решетников. — Это мне на память о нашей встрече. Вы не ошибаетесь, док? Может быть, ее все-таки выписали?

Бородач усмехнулся и посмотрел на часы:

— Если только в последние два часа. Во время вечернего обхода она еще лежала в третьем изоляторе во втором корпусе.

Решетников все еще не мог поверить:

— Давно?

— Что давно?

— Давно она… в изоляторе?

— Месяц.

— И что, она все это время не выходила?

— Почему? У нас не тюрьма. Но после того, как у нее под матрацем нашли шприц и ампулы с морфием, не выходила. Острый психоз — приходилось пристегивать ремнями во время приступов.

— Когда ей запретили выходить?

— Кажется, с конца прошлого месяца. Ямковецкая под патронажем главврача, как и все больные, содержащиеся в изоляторах. Не убраться ли вам подобру-поздорову, любезный? Я к ее лечению отношения не имею. Разве что по выходным во время дежурства.

— Главврач здесь?

— Здесь. Приехал часа полтора тому назад.

— Ее кто-нибудь навещает?

— Бабушка, один раз — сестра.

То ли врач был не в курсе, то ли темнил: бабушка Илоны, Панафидина, судя по тому, что утром Решетникову рассказала Полина Евграфовна Подлесова в Кимрах, умерла седьмого августа, а до этого понятия не имела, куда замелась ее непутевая внучка; что касается сестры, то ее и вовсе не было, иначе Подлесова непременно упомянула бы о ней.

— Разве у нее есть сестра?

— Я не в курсе. Во время моего дежурства к ней приезжала старшая сестра. Так она назвалась.

— Когда это было?

— Числа шестого… да, шестого, в прошлую субботу.

— Она не могла передать ей наркотики?

— Исключено. Во-первых, наркотик у Ямковецкой обнаружили до того, а во-вторых, я не разрешил свидание: ей тогда вводили феназепам, и она спала в течение трех суток.

— Вы знаете всех больных?

Врач мотнул головой и отодвинулся вместе с креслом на колесиках к шкафу.

— Нет, конечно. Их тут восемьдесят шесть человек.

Решетников насчитал семьдесят восемь карточек, но уточнять не счел нужным.

— Но Ямковецкую вы знаете, — констатировал.

— Она долгожительница, оттого и знаю. Почти полгода у нас.

— Лечение здесь, как я понимаю, платное? С доплатой за конфиденциальность?

— Что-то вроде этого.

— И какой же организации принадлежит этот так называемый «пансионат»?

— Это частная клиника. Профессор Нечаев здесь представляет коллектив соучредителей. Больше мне ничего знать не полагается.

— А кто платит за лечение Ямковецкой, вы тоже не знаете?

— Разумеется, не знаю. Спросите у главврача.

Решетников видел, что бородач нервничает — взгляд его стал суетлив, он снова отодвинулся и оказался в углу между шкафом и стеной, правая рука опустилась, а на лбу заблестели капельки пота.

— Как выглядела женщина, которая назвалась ее сестрой, можете описать?

Бородач пожал плечами:

— Ну, подробно не помню. Элегантная дама лет сорока. Помню платье — коричневое, строгое, с воротником а-ля Питер Пэн. Волосы черные с проседью, глаза темные, скуластая, крупные пухлые губы. Чем-то похожа на артистку Неелову. Выспрашивала о здоровье Ямковецкой, по-моему, разбирается в медицине.

Решетникову ни о чем не говорило имя Питера Пэна, пошившего воротник неизвестной, и нарисованный наркологом портрет не напоминал никого из знакомых. Их разделяло метра три, правое плечо эскулапа закрывал угол шкафа, но это не помешало Решетникову заметить, как его рука соскользнула вниз, в сторону. Поравнявшись с ним одним прыжком, Решетников вытряхнул из рукоятки дубинку и огрел хитреца по плечу. Тот вскрикнул, но вдруг с неожиданной энергией бросился на сыщика, норовя схватить за горло. Отшагнув в сторону, Решетников с силой ударил его головой о стол, затем еще и еще раз, опустил дубинку на спину, отчего халат лопнул и на белом фоне проявилась кровавая полоса. Эскулап упал на колени, завалился на бок и обмяк.

Между шкафом и стеной Решетников обнаружил белую, едва заметную кнопку, служившую для вызова не то санитаров, не то охраны. Больше здесь нельзя было задерживаться ни на секунду. Быстро погасив свет, он прислушался, убедился, что коридор пуст, и выскользнул за дверь.

На территории стало спокойнее, музыка уже не звучала, опустела стоянка за клумбой — осталось четыре машины, среди которых Решетников отметил массивный «правительственный» «ЗИЛ-117» и «Форд» Мезина. Адвокат был еще где-то здесь, на территории, и нужно было действовать с повышенной осторожностью. С Ямковецкой явно произошла какая-то путаница, ведь Столетник говорил, что десятого она приходила к нему в офис, а одиннадцатого находилась на Сиреневом вместе с Майвиным. Значит, либо ее здесь не было, либо бородач лгал, что она нетранспортабельна, и уйти, не проверив этого, Решетников просто не имел права: как наличие, так и отсутствие Ямковецкой в клинике сейчас приобретало важное значение.