Кукла старого Адама - Марина Владимировна Болдова

же мать она ей. Варя ее совсем не помнит?

– Нет, и всю жизнь считала мертвой! А толку ей рассказывать, как жили Шуйские, если они ее бросили совсем ребенком. И не нужна была, значит, если даже не интересовались, как растет. Хорошие люди, ничего не скажешь!

– Так неизвестно, почему они так поступили. Может, причина какая веская была, – робко произнесла мать.

– Это ты и себя заодно сейчас пытаешься оправдать? – подозрительно посмотрел на нее Иван.

– Мне нет оправдания, – поникла она, а Иван испытал чувство раздражения. Нет, до конца он ее никогда не простит… Но звонить Строкову все же придется.

– Ладно, я следователю сообщу, пусть решает, что дальше с этой информацией делать. Подожди… с какого года ты знаешь Шуйских?

– В две тысячи втором они переехали в наш дом, почти вслед за нами.

– А где до этого жили, не спрашивала?

– Так на квартире у кого-то, на съемной. Потом уж эти хоромы купили, Тихон Тарасович заработал. В Тюмени они с девяностых, Анна сама рассказывала, что приехали из Москвы на заработки, думали, что на время, а остались навсегда. Только выходит, не москвичи они, а местные?

– Про Тихона ничего не знаю, а Анна якобы погибла при взрыве машины в девяносто втором. Наверное, и он каким-то таким же образом «умер». Смылись в Москву, несколько лет там перекантовались, потом в Тюмень. Варьку бросили, чтобы не таскать за собой в бегах.

– Странно как-то, Ванечка. Ребенка бросили, а ее куклу за собой возили? На кой она им?

– Не то слово – странно. Психиатрическим диагнозом попахивает…

– Тебе виднее, Ванечка, ты – доктор! – с гордостью произнесла мать.

«Да, доктор… – подумал Иван о своих безмолвных пациентах. – Живых-то лечить смогу?» – вдруг засомневался он, вспомнив, что решил пойти работать в местную больницу.

Мысли о кукле не отпускали, он встал из-за стола и направился в спальню матери. И вновь ему показалось, что кукла как-то уж очень живо смотрит на него, даже следит взглядом.

– Ну, красотка, давай-ка я тебя осмотрю. – Он взял куклу в руки. Открыв ящик в станине швейной машинки, Иван достал мерную ленту и измерил ее рост. «Пятьдесят восемь сантиметров, не маленькая». – Он повертел ножки и ручки, оказалось, они могут сгибаться в коленях и локтях. Одежда была чистой и выглаженной. И, видимо, «родной», с фабрики, потому что ткань платья выцвела, белый некогда передник пожелтел, а кружевной воротничок был аккуратно заштопан. Здесь явно постаралась матушка. Он расстегнул кнопки на спинке платья и попытался найти клеймо производителя или какой-нибудь намек на страну, где была сделана игрушка. Но не нашел. Поясок передника показался ему сшитым заново, он совсем не подходил ни к платью, ни к самому фартучку. Сумочка из переплетенных нитей местами была порвана, с белых башмачков почти облез лак, на правом не было застежки. Шляпка обтрепалась по краям, а в шляпной булавке пустовала оправа для камешка. Но личико куклы было почти в идеальном состоянии. Иван провел рукой по локонам и приподнял их.

– Ваня, ты вроде в куклы-то не играл никогда, – шутливо заметила мать, зайдя в комнату.

– Мам, посмотри. «Журавлевъ и Кочешковъ» – это фабрика в России, где ее сделали. Год, видишь, 1915. Антикварная кукла, наверное, немало стоит. В интернете посмотрю.

– Я не буду ее продавать, Ваня! Это – память о Юлечке!

– Никто и не заставляет. Просто интересно, почему Шуйские ее возили за собой. Тоже – память о дочери? Тогда зачем подарили?

Иван энергично тряхнул куклу и собирался положить на стол, но ему послышался какой-то шуршащий звук внутри кукольного туловища. Он потряс еще сильнее – точно, внутри что-то было.

Одинцов смотрел на пожелтевший, свернутый в трубочку лист бумаги, который только что извлек из туловища куклы. Похоже, это был какой-то бланк, текст был на немецком, которого он не знал. Иван перевернул лист и разочарованно вздохнул. Корявый детский рисунок изображал лесную дорогу, упирающуюся в поляну среди деревьев, как будто специально высаженных ровным кругом. Между двумя деревьями начиналась узкая тропа, немного в стороне от которой был нарисован огромный валун. От камня вправо шел ряд сосен. Одинцов сложил бумажку, как было, но тут же развернул ее вновь. «Зачем-то ведь спрятали этот рисунок в кукле? Или это схема?» – подумал он.

– Мам, лупа есть?

– Да, на вот, – мать взяла с тумбочки у кровати футляр и протянула ему. – Читаю я с ней, а то видеть совсем плохо стала…

– Есть! Иди сюда, – позвал он мать. – Смотри, на третьей сосне от камня наверху крестик. Она помечена! Под ней наверняка клад! А! Каково!

– Наверное, и вправду клад. Только как найти, где эти сосны растут, сынок? – резонно заметила она.

* * *

Воронин говорил с человеком, которого называл Яковом, беседа была дружеской, с теплом в голосе Евгений Павлович поинтересовался сначала здоровьем собеседника, затем, видимо, жены его Сарочки и успехами сына Ильи. Отвечавшего Воронину Строков не видел, но голос явно принадлежал человеку пожилому. Заключительным аккордом вежливости прозвучало сожаление о том, что беспокоит в выходной день (суббота, шаббат), и только после этого перешел собственно к просьбе:

– Яков, помнишь, ты говорил, что у тебя имеется полный список местных жителей, которые служили полицаями во время оккупации фашистами Львова и его окрестностей. Да, меня интересует такое село – Балка. Есть? Посмотри, нет в списке фамилии Шуйский? Да, я подожду. Яков Моисеевич Резник – химик по образованию, историей оккупированного Львова занимается всю жизнь как хобби, – пояснил Воронин, немного отодвинув в сторону ноутбук.

– Давайте угадаю – вся его семья погибла…

– Да, расстреляны мать, бабушка, старшие сестры. Его, младенца, спасла соседка по коммунальной квартире. Ее сын, чуть старше Якова, по случайному совпадению накануне умер, они с матерью Якова поменяли детей в кроватках. Женщина даже спрятала документы семьи Резник, надеясь, что ее, по рождению наполовину немку, не тронут. К тому же муж ее был украинец, воевал в ОУН, но погиб в перестрелке при отступлении Красной армии из Львова. Риск разоблачения, конечно, все равно оставался – в бывшую комнату семьи Резник поселился немецкий офицер. Но обстоятельства были на стороне Якова и его названой матери. Немец даже проявил о них заботу, одаривая продуктами. Вот такая история… Да, Яков, слушаю внимательно, диктуй. – Воронин сделал знак, чтобы Строков записывал, и протянул ему ручку. – Шуйский Адам Васильевич, восемнадцатого года рождения. Жена Леся Миколовна Белец, двадцатого года рождения, дочь Аделина, тридцать восьмого года рождения. Задержан? Нет? Пропал без вести, со слов жены и односельчан, еще до прихода советских