Обратная сила. Том 3. 1983–1997 - Александра Маринина

Татьяна была по-прежнему истощенной, но лицо ее посветлело, и глаза оживились. Джеймс Эдуард Фаррел-младший слов на ветер не бросал и выполнял свои обещания быстро и точно. Препарат для ферментозаместительной терапии уже привезли в Москву, и Алисе провели первый курс капельниц. Убедившись, что дочь начала приходить в себя и с лечением внучки вопрос решился, Вера Леонидовна засобиралась к мужу, с которым виделась после отъезда в Москву совсем редко. Олег Семенович, конечно, прилетал при любой возможности, но возможность такая, учитывая его должность, появлялась далеко не каждую неделю.

– Ты еще вспомни, что у меня семидесятипятилетие осенью, – со смехом сказал Александр Иванович, помогая Вере застегнуть туго набитый чемодан. – Если тебя послушать, то Верочке нужно остаться до осени, а потом Новый год, потом Рождество, а там и май не за горами, и все по новой. Отпусти мать, у нее муж там не присмотрен.

Загрузили вещи в новую, только на днях купленную машину Александра Ивановича, отвезли Татьяну домой, чтобы она успела встретить Алису после школы, и поехали на вокзал. Бориса в Москве не было: поняв, что можно больше не заниматься бизнесом, таящим в себе столько угроз и опасностей, он решил довести до конца последнюю заключенную сделку и выйти из дела, к которому и душа не лежала, и способностей не было.

– Буду готовиться к вступлению в адвокатуру, – сказал Борис отцу. – На следствие не вернусь, эти акулы ментовского бизнеса меня просто порвут. А вот адвокатура – как раз то, что нужно. И знаешь, пап, я тут подумал… Хорошо, что все так получилось. Если бы я не был вынужден снять погоны и заняться коммерцией, меня бы уже сто раз посадили бы. Я бы не выжил в этой новой ментовке.

Сын переживал, что не сможет проводить тещу, к которой относился всегда очень нежно и уважительно. Но теплоход с партией машин нужно было встречать именно тогда, когда Вера Леонидовна собралась уезжать, а откладывать встречу с мужем она ни за что не соглашалась. Уже тогда Александру Ивановичу показалось, что у этой торопливости есть еще какая-то причина, но он решил не делать поспешных выводов.

А вот теперь внимательно наблюдавший за тем, как прощаются мать и дочь, Александр Иванович не упустил выражение облегчения, мелькнувшее на лицах у обеих. Неужели между Верой и Татьяной происходит что-то такое, о чем он не догадывался?

Когда Вера Леонидовна снова уселась рядом с ним на переднее пассажирское сиденье, Орлов спросил:

– Веруша, у вас с Таней все в порядке?

Вера Леонидовна усмехнулась.

– Заметил, да?

– Заметил. Расскажешь?

Она помолчала.

– Хорошая у тебя машина. Молодец, что купил. Сам-то доволен?

Орлов понял, что Вера тянет время. Ну ладно, поговорим о машине.

– Очень доволен. Давно мечтал о такой. Но сперва возможностей не было, иномарки у нас не продавались, ты же знаешь. А когда они стали доступны, мы ничего не тратили, на лечение копили, все откладывали.

– Да, – кивнула Вера Леонидовна, – спасибо Фаррелу. Теперь все, что было отложено на лечение, можно потратить на жизнь. За границу съездить не собираешься? Сейчас все в Турцию ездят, говорят, очень недорого и отдых хороший. Опять же с Аллой повидался бы.

– Да куда мне в Турцию в мои-то годы, – рассмеялся Александр Иванович. – В сезон – жарковато для сердечников, в межсезонье там и делать нечего. А у Аллы и так все нормально, она звонит регулярно. Нет уж, если ехать, то куда-нибудь в Европу. Хочу Польшу увидеть, Чехию, Германию, Венгрию. Обязательно поеду. Так что у тебя с Танюшкой-то?

Вера вздохнула то ли удрученно, то ли печально.

– Знаешь, Саша, я ни разу в жизни ни перед кем не извинилась. Ни у кого не попросила прощения. Я же «Верка, которая всегда права». Я привыкла чувствовать себя всегда и во всем правой. А раз я права, то извиняться мне не за что. Не знаю, откуда во мне появилось это качество, само ли родилось или кто-то воспитал, но оно было и есть. Я никогда и ни по какому поводу не испытывала чувства вины. А Танюшка, наоборот, сразу начинает чувствовать себя виноватой, что бы ни случилось. Я сумбурно говорю, да?

– Ничего-ничего, я понимаю. Только не понимаю, в чем конфликт.

– Да нет никакого конфликта! Просто мы с ней разные, мы не понимаем друг друга. Танюшка чувствовала себя виноватой в том, что мне пришлось бросить Олега и жить в Москве. И чем дольше я жила в Москве и помогала ей, тем больше виноватой она себя чувствовала. В какой-то момент я вдруг заметила, что она тяготится моим присутствием. Можешь себе представить, как мне стало обидно? Я бросила мужа, работу, учеников, налаженный быт и примчалась, чтобы помочь ей, а она явно сторонится меня, избегает, радуется, когда я ухожу.

– Ты ничего мне не говорила…

– Люсенька болела, ты сидел с ней неотлучно, мы с тобой виделись только тогда, когда я приезжала, чтобы освободить тебя и дать возможность навестить Лисика. В общем, у тебя было забот выше головы, и я ничем таким с тобой не делилась. Но я много думала, все пыталась понять, что же такое происходит у меня с дочерью. Почему оно происходит? Так ничего и не придумала, поэтому просто взяла и спросила.

– Ну и правильно сделала. Что она ответила?

– Что чувствует себя виноватой в той истории с деньгами, в болезни Люсеньки, в том, что я бросила мужа и примчалась в Москву. Короче, во всем подряд. Больше она ничего мне не объяснила, а я не поняла, какая связь между ее чувством вины и тем, что она не радуется моему присутствию. Только потом до меня дошло. Суть именно в том, что я не понимаю. Не понимаю, потому что сама никогда не чувствовала себя виноватой. Я не знаю, что это такое: испытывать чувство вины. Оно мне неведомо. И я, вся из себя такая уверенная в себе и всегда и во всем правая, постоянно мельтешила перед глазами у Танюшки, которая, наоборот, чувствовала себя кругом виноватой. Ей и так трудно, тяжело, беспросветно, а тут еще я – вечный раздражитель, живое напоминание о ее вине. Я не могу понять, что она думает, что ощущает, потому что не была на ее месте. А она никогда не была такой уверенной, как я, и тоже не может меня понять. В общем, как говорится, сытый голодного не разумеет.

Орлов молчал. Что тут скажешь?

– И еще я много думала о том, почему Танюшка выросла не такой, как я. Вроде бы моя родная дочь, и я ее воспитывала, всегда была рядом, подавала пример. А она получилась совсем другой.

– Веруша, но это же совершенно понятно, – улыбнулся Александр Иванович. – Если ты живешь рядом с человеком, который всегда и во всем прав, то автоматически выходит, что любое твое мнение, не совпадающее с его мнением, – неправильное. Любой твой поступок, не одобренный этим правым, – неправильный. То есть ты не прав и виноват тотально, всегда и каждую минуту. Вот тебе и вся причина. У уверенного в себе родителя просто по определению не может быть такого же уверенного в себе ребенка.

Вера грустно рассмеялась.

– Похоже, что ты прав. А если наоборот? Если родитель не уверен в себе и часто испытывает чувство вины, тогда как?

– Тогда именно наоборот. Ребенок видит, что родитель сомневается, признает ошибки и извиняется. И думает: «Если мама или папа передо мной извинились, значит, они не правы, а прав как раз я». И получаются уверенные в себе, ни в чем не сомневающиеся детки. Насмотрелся я на них, когда брал защиту малолеток. И на них, и на их родителей.

Орлову удалось найти удобное место для парковки перед вокзалом. Состав уже подали, но вагоны еще не открыли. Александр Иванович и Вера Леонидовна стояли на перроне, поеживаясь на ветру: апрель был холодным и сырым.

За стеклом двери показалась фигура проводницы, послышался лязг дверных петель. Можно было заходить в вагон. Поставив чемодан под полку в двухместном «спальном» купе, Александр Иванович обнял Веру.

– Ну что, давай прощаться, путешественница.

Вера крепко расцеловала его в обе щеки. Орлов уже перешагнул порог купе, когда Вера тронула его за руку.

– Саша, а это очень плохо, что я не умею чувствовать себя виноватой?

Он улыбнулся.

– Это тебя спасло, Веруша. Иначе ты бы просто не выжила во время войны, да и потом тоже. И не было бы у тебя Танюшки. И вообще, ничего бы не было. Счастливой дороги!

Он прошел вдоль платформы, вышел на привокзальную площадь, сел в машину. Правильно ли он ответил Вере? Правильно ли жить без чувства вины? Он не знал. Так же, как не знал, где граница между недопустимой правдой и допустимой ложью. Если бы не его ложь, Алиса до сих пор не получила бы лечения. Но если бы он не лгал, она, вполне возможно, давно уже лечилась бы в Израиле или где-то еще. Если бы…

Но история ведь не знает сослагательного наклонения.

И все всегда происходит именно так, как должно происходить.

Он завел двигатель и нажал кнопку магнитофона, в который еще со вчерашнего дня была вставлена компакт-кассета с любимыми записями. И самой первой на этой кассете была записана песня Шуберта «Мельник и ручей». Колыбельная, под которую засыпали Ольга Раевская и ее сын Саня Орлов.