Шафрановые врата - Линда Холман

Дойдя до средины переулка, я остановилась. Я уехала из Олбани больше месяца назад. У меня было достаточно времени. И я не трусиха, я это много раз доказала себе, с тех пор как покинула Юнипер-роуд.

Я вернулась и снова стала перед воротами. Неосознанно я приложила к ним ухо, но ничего не услышала.

Затем я ухватилась за тяжелую хамсу, подняла ее и опустила раз, и два, и три. Стук получился тяжелым и суровым.

Глава 20

По ту сторону ворот было тихо. Я снова постучала, на этот раз с большей силой ударяя хамсой по дереву. Наконец я услышала шаги и дверь со скрипом отворилась.

В узкую щель выскользнула женщина, придерживая хик, чтобы лицо было прикрыто, к чему я уже привыкла. У нее были большие темные глаза; она часто заморгала, удивленно глядя на меня. В одной руке она держала металлическое ведро. В нем лежала тряпка, намотанная на палку. С нее на землю стекали белые капли. Я приняла эту женщину за служанку.

— Bonjour, мадам, — сказала я в надежде, что она говорит по-французски. — Я ищу мадам Малики. — До меня доносился резкий запах извести.

Когда она не ответила, я подумала, что она не понимает. Я поприветствовала ее на арабском языке: «Ассаламу аллейкум», — «Мир вам», — а затем медленно произнесла имя: «Манон».

Она продолжала изучать меня, теперь ее глаза стали необычно тусклыми, их свет погас. Я была ей благодарна за то, что она не достала амулет, как сделала женщина, живущая на этой улице. «Может быть, она слабоумная», — на секунду засомневалась я. Но хотя она молчала, в ее глазах светился ум, когда она изучала мое лицо. Она сделала шаг назад и поставила ведро. В эту секунду она ничем не отличалась от любой из закутанных женщин, которых я встречала в переулках Марракеша.

— Мадам Малики, — сказала я снова, пытаясь не выказать своего недовольства.

— Зачем вы ее ищете? — спросила женщина на безупречном французском языке, ее голос был слегка приглушен хиком.

Я сразу же расправила плечи.

— О! — воскликнула я, почему-то удивившись ее строгому тону и мелодичности ее голоса. Как могла я подумать несколько секунд назад, что она глупа? — Я… я пришла поговорить с ней, — пояснила я, не желая открывать причину, по какой я стояла в этом темном переулке.

— Что-нибудь случилось? — спросила она, и снова тон ее голоса внушил мне надежду, но все же меня раздражало то, что марокканская служанка полагает, что я буду говорить с ней о своих проблемах.

— Мадам Малики не о чем беспокоиться, — сказала я. — Извините, мадам, но я преодолела очень длинный путь, чтобы найти ее. Если она дома, мне бы очень хотелось с ней поговорить. Вы можете позвать ее?

Женщина вытерла руку о полу хика. У нее были длинные пальцы и овальные ногти с закруглениями в форме полумесяца.

— Проходите, — сказала она, шире открыв дверь, и я, затаив дыхание перешагнула через ведро с известью и зашла во двор. Я внимательно осмотрела все вокруг, каждый уголок. Чего я ожидала? Увидеть Этьена, сидящего посреди двора? Или следы его пребывания здесь: знакомый пиджак, книгу с лежащими на ней очками?

Но ничего такого я не увидела. В полном разгаре была уборка, по всему двору стояла мебель: диваны, стулья и длинные узкие матрасы, обтянутые разноцветной тканью, которые, как я знала, использовались, чтобы сидеть на них днем и спать ночью. В центре двора, вымощенного плиткой, находился фонтан, но вместо воды в нем были только мертвые сухие листья и застывшее тельце маленькой желтой птицы с крошечными, торчащими вверх лапками. В нескольких больших глиняных горшках росла пыльная герань. Крутые узкие кафельные ступеньки вели на второй этаж; окна, закрытые ставнями, выходили во двор.

Женщина продолжала изучать меня.

— Закройте дверь, — сказала она и посмотрела, как я это делаю.

Затем она повернулась и медленно пошла через двор, покачивая бедрами под хиком. Я не знала, то ли мне идти за ней, то ли остаться у ворот. Ребенок лет четырех или пяти выбежал во двор из дома.

— Maman! — позвал он, но женщина не обратила на него внимания и села на один из матрасов.

А затем в дверях появилась девочка. Ей было лет десять или одиннадцать, ее кожа была цвета кофе с молоком. Она была болезненно худой, одета в простую муслиновую сорочку. Ее колени и локти казались чересчур большими для ее ног и рук, а челюсть была слишком узкой.

Ее правая рука была вся в синяках, один глаз затек, а веко опухло. Голова была повязана платком в цветочек, а волосы — такого же цвета, как и ее кожа, — были туго заплетены в косы, свисавшие на грудь. Она держала в руке щетку для побелки и открыто смотрела на меня.

Я не могла понять, был младший ребенок мальчиком или девочкой; густые черные волосы были ровно подстрижены как на затылке, так и на лбу, они почти закрывали большие глаза, которые были такими же черными, как и волосы. Кожа ребенка была светлой. На нем был какой-то балахон, слишком длинный, чтобы быть рубашкой, и слишком коротким как для платья, и льняные штаны, порванные на коленях. Ребенок был босым.

— Кто эта леди, Maman? — крикнул ребенок. — Кто она?

Как и у матери, его французский был безупречен. Он подошел и стал передо мной; его голова на длинной и тонкой шее отклонилась назад — он пытался рассмотреть мое лицо.

— Пожалуйста, мадам! — окликнула я женщину. — Пожалуйста! Не могли бы вы попросить мадам Малики выйти во двор?

Мое сердце сильно стучало. Я понимала, что, если заговорю громче и если Этьен в доме, он может услышать мой голос. Я посмотрела на окна второго этажа, но ставни были закрыты.

— Как вас зовут, мадам? — спросил меня ребенок без тени смущения.

— Мадемуазель О'Шиа, — растерянно сказала я, все еще глядя на женщину. Почему она не делает того, о чем я прошу?

— Я Баду. — Как и внешность, имя ребенка не раскрыло его пол; этим французским именем называли как мальчиков, так и девочек.

— Мы белим стены внутри. Я помогаю, — гордо сообщил Баду. — Я с Фалидой передвигаю мебель.

Женщина сказала что-то на арабском, и Баду с девочкой, которая опустила свою щетку на землю, принялись с усердием толкать тяжелый табурет из пробкового дерева, пока тот не оказался напротив женщины. Я подумала, что сестра Этьена, должно быть, добрая женщина, раз позволяет служанке присматривать за детьми. Или, возможно, это такой марокканский обычай — то, что мать и дети работают вместе. Я не знала.

— Садитесь, — сказала мне женщина, вяло махнув рукой на пробковый стул.

Баду забрался ей на колени и прижался к ней, но она не обращала на него никакого внимания. Девочка — как я поняла, это и была Фалида — снова вернулась к двери и взяла свою щетку, все еще глядя на меня.