Шафрановые врата - Линда Холман

Пройдя дальше, я наткнулась на человека, сидящего на земле перед тряпкой, усыпанной вырванными зубами. Они были разной величины, некоторые испорченные, а некоторые целые, с длинными и острыми корнями. Он поднял ржавые щипцы, когда увидел, что я смотрю на его коллекцию, затем постучал щипцами по своим передним зубам, раскрывая и закрывая этот металлический инструмент. Его собственные зубы были ужасными, и я поспешила от него прочь. Я достаточно насмотрелась всего на Джемаа-эль-Фна.

Я шла по одному из переулков, которые расходились от площади, как спицы в колесе от ступицы. Теперь я оказалась на базаре и, поминутно оглядываясь, пыталась запомнить дорогу назад, к площади. Здесь были бесконечные прилавки и крошечные магазинчики, перед каждым стоял мужчина. Вскоре я поняла, что на марокканском базаре в одном переулке торговали тканями, в другом — изделиями из серебра и так далее. Здесь продавали ковры, там — парфюмерию. Я увидела конусообразные горы пряностей всевозможных оттенков красного, желтого, оранжевого, зеленого, коричневого; их запахи смешались. Мужчины сновали взад-вперед, негромко окликая друг друга, а порой и меня:

— Madam, venez, Madam! — Подходите, мадам!

До этого я смутно себе представляла, как буду останавливать женщин и спрашивать, не знают ли они Манон Дювергер, а с первых же минут моего пребывания в медине стало очевидно, что это невозможно. Женщины поспешно проходили мимо меня, иногда что-то говоря из-под покрывала сопровождающей их женщине, их темные глаза смотрели на меня с осуждением, было понятно, что я для них всего лишь чужестранка.

Я остановилась, посмотрела назад, затем вперед — налево или направо я повернула на последнем перекрестке? Я посмотрела вверх, надеясь увидеть башню Кутубии, но все, что было видно сквозь рваные тростниковые навесы, — это полоска лазурного неба.

Смогу ли я найти дорогу назад? Я сворачивала в разные стороны. Мне казалось, что глаза всех мужчин устремлены на меня, а каждая женщина, проходившая мимо, норовила толкнуть меня, задев плечом или бедром, как будто предупреждая о чем-то.

Я шла теперь ближе к прилавкам, подальше от средины переполненных людьми узких улиц. Торговцы оживлялись при виде меня, заговаривали на арабском или французском, предлагая мне купить шарф, или красивое ручное зеркало, или сумку, сделанную из засушенных бутонов роз, или мешочек мяты для чая. Каждый раз я спрашивала о Дювергерах. Некоторые мужчины пожимали плечами — то ли потому, что они не знали Дювергеров, то ли, возможно, потому, что не говорили по-французски, то ли просто не желали отвечать мне, раз я у них ничего не покупала. Некоторые качали головами. Большинство просто игнорировали мой вопрос, продолжая предлагать товары.

Было слишком жарко, хотелось пить, и у меня закружилась голова. Прийти сюда было ошибкой, как и искать наобум неизвестную мне женщину. Мне мерещилась моя тихая комната в отеле; мне нужно было во что бы то ни стало вернуться в безопасный французский квартал. Все мужчины и женщины, казалось, испепеляли меня взглядами, и я снова остановилась и попыталась сориентироваться.

Вдруг кто-то с силой дернул меня за юбку, и я замерла, затаив дыхание. Трое маленьких детей — не старше четырех или пяти лет — стояли вокруг меня, показывая маленькими грязными пальчиками на свои открытые рты и пронзительно крича:

— Manger! Manger, Madam![52]

Я открыла кошелек, чтобы дать им несколько мелких монет, и в этот момент один малыш подпрыгнул, явно намереваясь отобрать кошелек. Я прижала его к груди, а ребенок жалобно закричал:

— Bonbon, Madam, bonbon![53]

— Подожди, подожди, — сказала я. — У меня нет конфет.

Я бросила на землю несколько су, потому что было невозможно положить их им в руки, ведь они вцепились в мою юбку и прыгали вокруг. Когда они стали поднимать монеты, я поспешила прочь, но вдруг еще больше детей побежали за мной, снова хватая меня за юбку. Я пыталась не обращать на них внимания, потому что в моем кошельке осталось всего лишь два су: я не догадалась взять с собой больше денег.

— Non, поп![54] — выкрикнула я, пытаясь высвободиться из их рук, и вдруг, завернув за угол, я увидела, что снова оказалась на Джемаа-эль-Фна.

Но дети все еще преследовали меня, и когда я отрывала их маленькие ручки от своей юбки, возле своего уха я вдруг ощутила будто порыв ветра и что-то тяжелое на своем плече. Потрясенная, я повернула голову и уставилась на крошечное сердитое лицо рядом с моим. Я невольно вскрикнула, и маленькое создание тоже закричало в ответ, да так громко, что я сразу же оглохла. Это обезьяна, говорила я себе, всего лишь обезьяна. Дети все еще просили у меня что-то и толпились вокруг меня, дергая за юбку. Обезьяна тянула меня за волосы. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Затем какой-то мужчина что-то выкрикнул на арабском языке, и дети разбежались. Я стояла, вся дрожа, лицо было мокрым от пота, обезьяна все еще сидела у меня на плече.

— Мадам, о, мадам, какая удача! — воскликнул мужчина, отогнавший детей. Он держал в руке длинную цепочку, к другому концу которой был прикреплен кожаный ремешок, обвивавший шею обезьяны. — Я Мохаммед, а моя обезьяна Хаси выбрал вас, — пояснил он. — Если вы дадите су, всего лишь одно су, мадам, ваша удача утроится. Да благословен будет этот день, потому что Хаси выбрал вас! Он выбрал вас, так как знает, что у вас добрая душа. Этот Хаси знает. Он идет только к хорошим.

Я знала, что обезьяна прыгнула бы на любого, на кого указал бы Мохаммед. Теперь Хаси соскользнул на мою руку и смотрел на меня. Я видела, что ремешок врезался в его тоненькую шею, шерсть вытерлась под ним и растерлась кожа. Обезьяна обнажила острые зубки в гримасе, протягивая свою крошечную лапку ладошкой вверх.

— Мадам! — упрашивал Мохаммед. Глаза у него были маленькими и заплывшими. — Вам, должно быть, необходима удача. Только глупец упустит такую возможность. Скажи этой доброй леди, Хаси, скажи ей, что она не должна упускать эту возможность!

Хаси зловеще рассмеялся, его пальцы — не больше спичек — дергали меня за рукав.

Я полезла в сумочку и положила один су в эту маленькую, почти человеческую ручку и была вознаграждена пронзительным визгом. Хаси вскарабкался по моей руке мне на плечо и перескочил одним длинным прыжком Мохаммеду на грудь. Один из его когтей оцарапал мне шею. Привычным движением обезьяна засунула монету в карман жилетки, которую Мохаммед носил поверх халата. Затем Хаси прижался зубами к уху Мохаммеда, снова гримасничая и тихо смеясь. Мохаммед серьезно кивнул.

— Мадам, Хаси сообщил мне, что в вашей жизни произойдут перемены. Важные перемены. Именно здесь, в Марокко.