Беллона - Елена Крюкова

"Может, ты мне сын? Может, отец ты мне? Кто ты?"

Кто ты, кто, шептала она сухими губами, и его губы дрожали и двигались в такт с ее. Мать должна плакать над ребенком. Вот и она плачет. Это не горькие слезы. У них другой вкус. Слезы капали танкисту на лицо, на заживающие раны, и он слизывал их губами и смеялся. Этот смех был не обидным. Она бы век слушала этот смех.

Смейся, смейся, шептала она и улыбалась сквозь слезы, это значит, ты выздоравливаешь. Ты мальчишка? Да, я мальчишка, кивал он, лежа пластом на фашистской койке, во всем с этой сумасшедшей сестрой соглашаясь. Но отчего он тоже полюбил смотреть на нее, и как она смешно заправляет черные волосы под белый колпак?

Ты мальчик, ты просто маленький мальчик, говорила она, придвигаясь все ближе, и он не отодвигался, наоборот, прислонялся к ней горячей крепкой ногой, и отбрасывал одеяло, и шептал: ложись, наплевать на всех, ночь, нас никто не увидит. Ночь, какая ночь, шепотом смеялась она, да нас тут и так все видят, и стыдно! Стыда нет, шептал он в ответ, боли нет, ужаса нет, и войны нет, уже нет, понимаешь, от войны остались только рожки да ножки. И он опять беззвучно смеялся, и она смеялась вместе с ним. А потом опять обнимала его, но уже не как мать - как любовница: за плечи, за шею, и наклонялась над ним, глядя на него сверху радостно, победно, и он, вытягивая к ней губы трубочкой, будто хотел свистнуть, за губами протягивал и все лицо, дотягивался до нее и целовал ее.

Я должна, когда ты поправишься совсем, сдать тебя нашим офицерам, офицерам вермахта, ты понимаешь это или нет, говорила она очень тихо, чтобы другие в палате не услышали, и говорила по-русски или по-немецки, она уже не знала. Ты враг, шептала она, и он кивал, соглашался. Ты враг, и ты убийца, и я тебя должна ненавидеть! А он шептал: ты моя жена, я тебя узнал, вот какие дела. Не ври мне, что ты немка. Не прикидывайся. Пожалуйста, не сдавай меня никаким офицерам вермахта. Пожалуйста! Bitte schoen!

Я должна.

Никто! Никому! Ничего! Не должен! Никогда! Нигде!

Он пытался втолковать ей это, брал ее лицо в ладони, долго рассматривал, кивал головой радостно, узнавая иные черты, а потом отпускал, как птицу, и шептал: лети! Иди! Иди куда хочешь! Сдавай меня кому хочешь! Я все равно встану и сам уйду, и ты меня не остановишь.

Однажды он так и сделал. Ажыкмаа пришла к нему ночью, с тарелкой удивительной чикагской тушенки, стащенной доктором Штумпфеггером из вещмешков у раненых американцев, и даже покрошила в тушенку зеленый лук, это луковица проросла на окне в ординаторской, - а койка была пуста, аккуратно застелена, как в армии, и блестела никелированная спинка, и горели в ночи серебряные шарики, и сиротливо, до полу, свисало полотенце, с пятнами крови, с пятнами спермы и слез.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПОЛЕТ ВАЛЬКИРИЙ

[дневник ники]

1 августа 1941

Я все спрашиваю себя: а немцы люди или нет? Может быть, они звери в образе людей? Неужели среди них нет добрых, человечных? Неужели они хотят только убивать?

У нас в Гродно, когда война началась, бомбежки были ужасные. Разбомбили всю улицу Карла Маркса, всю Свердлова и всю Социалистическую. И весь Сенной рынок, где дома евреев. Бомба упала на дом бабы Щуси, и дом заполыхал и сгорел. Пламя шло стеной, а тушить огонь воды не было - Сенной рынок на горе, а Неман внизу, не добежишь. Народ из домов вещи вытаскивал на мостовую. Из бабы Щусиного добра уцелел только ящичек с нитками, иголками и пуговицами и два отреза. Бабу Щусю и дедушку Петра посадили на телегу с чужими вещами и отвезли к Казакевичам, это рядом с нами. У нас тесно, комнатка да кухня, и нас в комнатке уже пять человек. Спасибо Казакевичам, деда с бабушкой приютили.

19 сентября 1941

Магазины закрыты. Купить еду негде. И не на что. Денег нет. Хлеб снится по ночам.

Ученицы мамы, Кристина и Ганна, из деревни привозят немножко ржаной муки. Мама замешивает тесто так: натирает на терке картошку, добавляет туда этой деревенской муки и печет лепешечки толщиной в карандаш. Получаются почти драченики. Пальчики облизываем. Сухари размачиваем в чае, получается чайный суп.

Моя сестра плачет постоянно. У нее все время мокрое лицо.

Мой братик орет в кроватке. Он еще маленький, ему полтора года.

10 октября 1941

В казармах около нашего дома живут немецкие солдаты. Однажды вечером я шла мимо казарм. Около входа затормозил грузовик. В кузове лежали большие мешки. Один мешок упал, грохнулся на землю и развязался. Оттуда посыпались сухари. Из кабины выпрыгнул водитель, а из кузова молоденький фашист. Шофер убежал, докладывать начальству, а солдат остался у машины. И я подошла к нему.

Я подошла совсем близко. Я не боялась. Но все внутри меня напряглось. Я показала на пальцах фашисту: фюнф, фюнф лойте. Пять человек. И постучала себя в грудь. И потом растопырила три пальца и крикнула: драй киндер! Эссен!

Фашист ничего не говорил, только глядел на меня. А потом как прыгнет в кузов. И спускает из кузова на землю большой мешок с сухарями. Показывает на мешок и тихо говорит: фюр киндер, ферштейст? А потом как рявкнет: шнель, шнель! И оглядывается вокруг, боится. Ведь он для нас сухари украл!

Я ухватила мешок за хвост и потащила. Он был тяжелый. Я вспотела, пока его до дома волокла. Хорошо, был вечер и темно, и прохожих было мало. На крыльце стояла мама. У нее в глазах застыл ужас. Она думала, меня убили, так долго меня не было.

Мама убрала мешок с сухарями на антресоли. Все говорила: "Это наше спасение, это чудо, бог благослови того солдата". Я молчала и думала: ведь этот солдат убил многих наших людей, а нас вот почему-то пожалел и даже хлебом наградил. Почему? Значит, него есть сердце?

Мама вынимает из мешка немножко сухарей, размачивает их в миске с водой и ставит в печку. Они размягчаются, и очень вкусно, если солью посыпать.

10 ноября 1941

Мне сказала Дора Завадская: немцы ненавидят евреев, потому что евреи говорят на идиш, а идиш - это исковерканный немецкий язык. И немцы думаю, что евреи так над их языком издеваются. Поэтому немцы постановили: убить всех евреев, чтобы они больше не калечили красивый немецкий язык!

По улицам Гродно ходят люди, у них желтая матерчатая звезда нашита слева на лацканы пиджаков, на воротники, на рукава. Иногда желтая звезда нашита на спине или на груди. Это наши евреи. Идут они не по тротуарам, а по дороге, а когда появляются на дороге машины, жмутся к бордюрам. А у нас в Гродно улицы узкие. И бедных евреев чуть не давят колеса машин.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});