Вторжение - Виталий Абанов

ж им на такое тело кто одежду пошьет. Потому она и была голой, что ее одежда с ней не увеличивается…

Ну хорошо, думаю я, но все же… где поисково-спасательные группы? Это же в Уставе прописано, неужели так трудно организовать? Легкую кавалерию направить, гусар, казачьи полки, тех же черкесов или башкирский полк? Где это все? Как-то неправильно это. Хотя существует возможная причина, почему никто никого не ищет и почему запрещают отправлять поисковые группы. Что-то вроде остаточной радиации, которая превращает такие вот поиски в лишние потери личного состава. И если это так, что нам с бравым кадетом-бароном осталось жить не так уж много.

Я ухмыляюсь про себя. Ничего, думаю я, бог не выдаст, свинья не съест. Эта высокомерная лисица ничего не сказала про остаточное излучение или смертельную болезнь, или сама не знает, или нету таковой. Посмотрим, помирать рановато нам, у нас еще дел полно, у меня вон жен полный дом, а у кадет-барона еще и невесты нет. Правда у него теперь и половины лица нет, но уж столичные целители постараются, а я могу Машеньку попросить вылечить бравого кадет-барона, он все же молодец. Половину лица ему содрало, а он хоть бы хны, и глазом не моргнет. Тем, что остался. Время от времени, когда думает, что я не вижу — кривится от боли, но терпит. Как еще живой остался, не умер от болевого шока или кровопотери — не знаю. Хорошо, рана запеклась сразу же, коагулировались ткани, но это же ожог! Боль должна быть такая, что белый свет с копеечку покажется, а он — светские беседы ведет. Гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей… это про таких как он.

— Скажи, отец… — тихо говорит кадет-барон Унгерн: — если у тебя все тут остались… что же ты нас до города повез?

— Так они уже никуда не торопятся. — отвечает Архип: — а у вас вон, у одного ноги в тряпье каком-то, а у другого половины рожи нету, прости господи. Вас если не довезу, так вы помрете, чего доброго. Моя Танечка была бы недовольна. Ежели можешь спасти душу христианскую, то обязательно спаси — так бы и сказала. А я вас отвезу и назад, к озеру. Крест справлю… а то и могилки-то нету. Не по-людски это.

— Ты… того, отец. — говорит кадет-барон: — не вздумай на себя руки наложить. Слышишь?

— Дак а толку-то с той жизни. — вздыхает мужичок: — что и было, так под водой теперича… приеду обратно, крест выправлю, помолюсь и войду в воду… авось и встретимся тама.

— Церковь говорит, что не встретитесь. Самоубийц в рай не пускают. И хоронят вне освященной земли. — продолжает убеждать его кадет-барон.

— А вы бы, барин о своей душе заботились. — равнодушно отвечает Архип: — а мне сейчас никто не указ. Ни церковь, ни царь-амператор, ни вы со своей рожей дранной. Понапридумывали всякой нечистой да проклятой силы, почитай столько народу одной бонбой погубили… самих вас надо в том озере утопить… а то возьму сейчас вилы и ткну в бок. Мне терять таперича нечего.

— Полноте вам, Роман Федорович. — говорю я, успокаивая вскинувшегося было Унгерна: — оставьте человека в покое, у него горе. Он нас подобрал, уже доброе дело сделал.

— Так он же специально нарывается. — ворчит Унгерн, оседая на дно телеги: — хочет без греха на тот свет уйти за женой и детьми. С-скотина такая. Не стыдно тебе?

— Жаль, что не вышло. — откликается Архип с облучка: — а то бы складно получилось… так сколько еще ждать-то?

— Далеко ли до города, отец? — спрашивает Унгерн, отворачиваясь в сторону: — телега твоя воняет дерьмом каким-то.

— Так полдня ишо. А что дерьмом воняет… так я дерьмо и вожу обычно… Н-но! Залетная!

Глава 25

Глава 25

Пригород удивлял своим контрастом. Вот с какого-то момента закончилась выжженная земля и началась дорога, обычная дорога, по краям которой была вырыта канава и посажены деревья. Деревья тоже пошли обычные, нормальные, стоящие прямо, без согнутых и переломанных стволов, с целыми ветками. Но самый основной контраст был не в тем, что деревья стояли целые, а дома — с застекленными окнами, а в какой-то нормальности всего окружающего. Казалось вот только что мы вместе с кадет-бароном цеплялись за крохи тепла от костра посреди безлюдной равнины, шли в неизвестность, а вот — уже пригород. Каменные и деревянные дома, двух, а то и трехэтажные, окованные железом ворота с вычурной ковкой узорами, из-за ворот лают собаки, навстречу попадаются повозки, телеги и даже один автомобиль, где-то заливается свисток городового или дворника, по улицам неспешно прогуливаются парочки и торопятся курьеры.

Такое ощущение, что никто и не подозревает что в нескольких верстах к востоку от них — выжженая пустыня, куда не кинь взгляд, а посредине — огромное озеро, озеро, которого раньше не было…

Однако через некоторое время я начал видеть и приметы происшествия. На лицах прохожих была написана озабоченность, большинство куда-то торопилось, ускоряя шаг, на углу стоял патруль в военной форме, то ли Семеновцы, то ли Преображенцы, пехотный гвардейский полк, солдаты гренадерской стати с винтовками и строгими взглядами. На стенах домов и на рекламных тумбах были расклеены объявления о чрезвычайном положении, а пробегающий мимо мальчик с пачкой газет прокричал «Сохраняем спокойствие! Так сказал столичный губернатор! Сообщения о жертвах и масштабах преувеличены! Всего три копейки!»

К сожалению, ни у меня, ни у кадет-барона не нашлось трех копеек, потому я проследил мальчика-газетчика взглядом. Огляделся. Выскочил из телеги на ходу и подскочил к толстому господину, который разворачивал только что купленную газету.

— Секундочку! — сказал ему я, забирая газету из его рук: — дайте-ка взглянуть…

— Это возмутительно! — начал было тот, но я просто посмотрел ему в глаза и он поспешно сделал шаг назад. Из остановившейся телеги выбрался и захромал ко мне и кадет-барон Унгерн.

— Владимир Григорьевич, что там пишут? — выкрикнул он, приближаясь к нам и толстый господин побледнел при виде его ранения. Хотя, какое тут ранение, половина лица у кадета и барона фон Унгерна представляла из себя кровавую, запекшуюся маску. Вот уж действительно, краше в гроб кладут.

Я смотрю на передовицу газеты. «Московские Новости». Громадными буквами на четверть страницы заголовок «Ситуация