Вторжение - Виталий Абанов

с другой — приходилось менять положение, сидеть то правым боком к костру, то левым. В конце концов я даже согрелся, хотя к утру все равно забылся коротким сном и упустил костер, который тотчас погас.

Меня растолкал кадет, он уже собрался в путь. Небо на востоке порозовело, солнце вот-вот выйдет из-за горизонта, говорят самое холодное время — перед рассветом.

— Вставайте, господин полковник. — сказал Роман, засовывая за пояс длинный пехотный тесак, он же полковой штык: — нам надобно к людям сегодня выйти.

Я кивнул, вставая и кутаясь в лохмотья, которые остались от моего кителя. Слабость, легкий жар, кружится голова. Если я правильно понимаю симптомы, то действительно лучше бы нам сегодня дойти хоть куда-нибудь, или на худой конец теплой одежды раздобыть или убежище отыскать. Потому что скорей всего после второй такой же ночи я никуда уже не пойду.

— Полноте, вам, Роман Федорович. — говорю я ему: — мы же еще вчера постановили — без чинов и по имени. Чай не старики, почти ровесники.

— Забыл. — пожимает плечами он: — но и правда, пора вставать, Владимир Григорьевич…

То, что моя частичная неуязвимость к холоду и сверхсила покинули меня — я уже понял за вчерашний день. Немало было моментов, когда и то и другое мне бы пригодилось. Да что там, будь я прежний Неуязвимый Отшельник — я бы просто прыгнул бы, сперва вверх — чтобы увидеть куда следовать, а потом — выбрав себе направление — поскакал бы как кузнечик в ту сторону. Силовой бег, кажется так называла это Маша Мещерская. Кстати… как она? Наверняка сейчас где-то в госпитале трудится, она не станет от своего долга уклоняться, с ног поди сбилась всех лечить. Беспокоится обо мне, конечно, беспокоится, но не дает себе расклеится, работает.

Кадет Унгерн подбирает свой кавалерийский карабин и вещмешок. У меня нет поклажи, и я предлагаю ему свою помощь. Он отрицательно качает головой, и мы выдвигаемся дальше на запад, но на этот раз — вдоль берега. Солнце наконец начало показываться из-за горизонта, восток заалел как на картинах Васнецова, и я увидел аккуратный, словно выверенный по линеечке — край берега. Словно гигантской бритвой полоснули. Как торт разрезали. Эта кромка берега не похожа ни на что, сделанное человеческими руками… да, по краям она начала осыпаться, легкая рябь, идущая по воде, подмывает ее, но изначально она была сделано безупречно. И только сейчас края начинают менять очертания. При мысли о том, сколько энергии нужно было затратить, чтобы вырезать из земли такой огромный кусок… я качаю головой. Невероятная мощь. Портальная бомба, это изобретение очень быстро станет оружием массового поражения… уже стало. Такое оружие изменит историю этого мира… и неизвестно в лучшую ли сторону. Да, эта бомба уничтожила Демона, но одновременно — уничтожила целый город и несколько сел. Пока мне неизвестно, сколько всего человек погибло, но просто глядя на озеро, которое разлилось на месте населенных пунктов, уже понятно, что это тысячи. Десятки тысяч. Может быть больше… как бы лекарство не оказалось хуже болезни.

Раздается сухой кашель. Потом еще. Я оборачиваюсь и вижу, что кадет Унгерн издает странные звуки и его плечи трясутся, словно он в пляску Святого Витта ударился. С запозданием понимаю, что эти странные звуки — смех.

— Кхех, хе, хе… — запрокидывает голову назад и смеется он: — Вы не понимаете, да? Владимир Григорьевич? Не понимаете? Что это значит? Не помните, о чем мы спорили тогда, в гостиной, на приеме? Нет?

— Кажется запамятовал. — говорю я, чувствуя, как слабость волнами накатывает на меня: — что-то о магии и военном искусстве, если не ошибаюсь. О кораблях и артиллерии и как маги могут им противостоять.

— Я Унгерн. Роберт Николаус Максимилиан фон Унгерн-Штернберг. Барон из старинного остзейского графского и баронского рода, имеющий происхождение от Ганса фон Унгерна, который в 1269 году поступил на службу рыцарем. И у меня нет способностей. Почти никаких. Всю свою жизнь я убеждал всех вокруг что человеческий гений выше магии и что люди рано или поздно обретут могущество не из-за магических способностей, но силой своего разума и воли. — говорит он, глядя на водную гладь: — потому что верил в это. Я считал, что человек встал выше природы не потому, что он имеет магические способности, а потому, что он имеет разум. Имеет и умеет им пользоваться. Я считал, что рано или поздно станет ясно, что у магии есть свои пределы и ограничения, но у разума таких пределов нет. Что люди станут равными богам по силе и могуществу именно благодаря разуму, а не магии. И вот… — он делает жест, словно обводя все окружающее рукой: — взгляните. Что вы видите? Какой маг мог сотворить такое? Ни один маг на свете, даже Ханьские Императорские Отряды, даже лучшие боевые маги Европы и Амазонии — не смогли бы сделать такое за доли секунды. Человеческий гений сотворил это, Владимир Григорьевич. В момент, когда рванула эта странная бомба, в этот самый момент, на короткий миг человек стал равен богам! И это не магия, данная нам свыше, не какие-то способности от предков или богов, нет. Человек сам взял свою судьбу в свои руки! Отныне магия будет вспомогательной, исчезнет необходимость в боевых магах, прекратятся войны и на всей планете установится мир!

— С чего это вы так решили, Роман Федорович? — я разворачиваюсь и следую за ним: — что будет везде мир?

— А вы посмотрите назад. — говорит он: — что вы видите? Я вижу ужас. Если бомбу создать так легко, если вообще возможно — значит такие бомбы скоро будут на вооружении у всех, шила в мешке не утаишь. А если у всех стран будут такие бомбы, то никто не осмелится напасть на соседа, потому что одна мысль о такой вот войне будет внушать ужас. Никто не решится начать войну, никто не решится на такой риск! Ведь если начать — то можно и все человечество уничтожить, планету расколоть! И там. Где гражданский человек, светская девица — видит кошмар и ужас, я вижу — надежду! Начнется золотой век человечества. Расцвет искусства, науки и духовных поисков! — он поворачивается ко мне и его единственный уцелевший глаз горит огнем: — Владимир Григорьевич! Вы понимаете⁈

— Концепция взаимного гарантированного уничтожения. — киваю я: — как не понимать, Роман Федорович, понимаю. Только