Полведра студёной крови - Артем Мичурин

Тот окольным путём доковылял до спасительной щели и попытался в неё протиснуться. Лыжи при этом этот идиот не снял да и с автоматом расстаться не поспешил.

– Иех! – потянул я своего напарника за «калаш», который он зачем-то держал в руках. Голова и жопа прошли, одна лыжа, оставшись среди деревьев, тут же лопнула, раздавленная ими, а вторая разделила её участь чуть позже, когда мы уже вдвоём барахтались в глубоком снегу на опушке.

– Бля! – только и смог выдохнуть Ткач.

Страх заставляет человека двигаться, но никогда не способствует мыслительному процессу. Конечно, одномоментно кто-то и цепенеет от накатившей волны ужаса, но потом она всё равно гонит человека прочь. А вот думать при этом он даже не пытается. Казалось бы, остановись, прими единственно верное решение, но нет, продолжает бежать куда глаза глядят. А в нашей ситуации ничего другого и не оставалось, хотя без лыж продвигались со скоростью плетущейся на погост клячи. Хорошо ещё Красавчик притащил двух жирных тетеревов и одного зайца. Определённо судьба решила вознаградить нас за все мытарства последних дней, а может быть, кто-то там, наверху, решил ещё немного понаблюдать, как эти два червячка извиваются на иголочке. Пожалуй, неделя-другая и я тоже стану слезливым и набожным. Вон Ткач, забравшись в тёмный тоннель рудника, молится украдкой. Этот заброшенный рудник пришёлся как нельзя кстати для двух почти замерзших и выбившихся из сил бродяг. Местность тут совершенно не способствовала ночлегу под открытым небом. Тайга к вечеру сменилась перелесками из полярной берёзы с кривыми, будто скрюченными артритом стволами, перемежающимися зарослями багульника. Ветру раздолье. Ни костер развести, ни за деревом укрыться. А постоянные спуски и подъёмы вымотали почище дневного барахтанья в глубоком снегу. Так что, преодолев последнюю впадину, мы едва дотащились до небольшой расселины, оказавшейся входом в шахту. Остановились недалеко от входа, чтобы не угореть. Кое-как развели костёр из наломанных по дороге веток. Сквозняк хорошо вытягивал наружу дым, а из тёмного чрева старой шахты тянуло затхлым и сырым, но тёплым. Висящие вниз башкой летучие мыши и ползающие по стенам чёрные слизняки в ладонь величиной лишали это место ощущения необитаемости. Какие-никакие, а соседи.

Говорить о том, что произошло с нами, не было ни сил, ни желания. Тем более не имело смысла пытаться хоть как-то объяснить необъяснимое. К агрессивной фауне мне не привыкать, но вот флора пыталась со мной покончить впервые. Видимо, прав был тот шаман насчёт чертовой Золотой Бабы, и напрасно я поскупился стерве на дары. Теперь выживает нас из тайги, всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытается не пропустить халявщиков к цепи камней, среди которых прятался тот самый, с брюхом, набитым добром, которое сделает нас сказочными богачами.

Времени варить горох или тем более зайчатину уже не было совершенно, поэтому уснул я с недожёванным куском вяленой дряни в зубах, даже не чувствуя её вкуса. Утром пришлось пожалеть, что спирт закончился и нечем прополоскать рот, в который будто кошки насрали.

– У меня для тебя хорошая новость, – заявил я Ткачу, как только он продрал глаза и сел.

– Не может быть, – зевнул напарник. – Жрачки на два дня, патронов на полчаса боя, тонны снега вокруг, и тьма тьмущая голодных до человечины тварей. Это ты называешь хорошей новостью?

– Всё так, да, но до нашей цели, Алексей, осталось дня два пути.

– На лыжах или без?

– Хороший вопрос. На лыжах, конечно.

– А без лыж сколько топать?

– Нисколько. Спешу тебе сообщить, что до того соснового бора, что нас едва не схарчил накануне, минут двадцать бодрого бега. Ну, может, про двадцать я и загнул, – поспешил оправдаться я, глядя на удивлённую рожу Ткача, – но полчаса точно. А шли пешком мы с тобой, если ты помнишь, полдня.

– Пиздец! И это ты называешь хорошей новостью?

– Таки да. Потому что лыжи у нас будут!

– Твоя американская шлюха из Солей на вертолете пришлёт?

– Нет. У местных разживёмся. – Я поманил напарника пальцем. – Гляди сюда. Видишь?

Ткач подошёл к небольшой нише, выдолбленной в стене, и инстинктивно прикрыл лицо тыльной стороной ладони.

– Воняет.

– Правильно! Потому, что подох недавно. И подох не своей смертью, – кивнул я в сторону полуразложившегося трупа, застывшего в позе с заведёнными назад руками и воткнутым в макушку необычным ножом.

– Костяной, – морщась при виде вываливающихся наружу мозгов, прокомментировал мой напарник, пока я со скрежетом вынимал клинок из черепушки безвременно усопшего.

Покойник, похоже, сам из местных, и перед смертью с ним явно не церемонились. Одет он был не то что не по погоде, а в домашнее: драные кожаные боты, обмотанные во что-то типа онучей ноги, рубаха до колен и никакой шапки.

– Прямо из дома взяли и везли, думаю, недалеко, ибо нахера далеко везти, чтобы убить?

– Ну и как мы их найдём? – Ткач с сомнением посмотрел на проветривающий мозги труп.

– Красавчик их уже нашёл, – показал я пальцем на зверюгу, радостно виляющую жопой возле выхода. – И, судя по его животу, осталось только пойти и собрать то, что нам принадлежит по праву.

– А если их там целая деревня? Не мог же твой ублюдок сожрать целую деревню.

– Сожрать нет, – я поднял руку, останавливая Красавчика, готового прыгнуть на Ткача, – а вырезать запросто. Если аборигены используют костяные ножи, стрелковки у них явно нет, а без стволов десятку-другому гуманоидов против нашего парня делать нечего. И перестань называть Красавчика ублюдком. Я его не на помойке нашёл, а в столичной теплотрассе. Быдло ты колхозное.

Ткач что-то пробухтел в ответ, но обострять не стал, и мы отправились вслед за моим питомцем, кубарем скатившимся с обратного склона этого высокого холма, который можно было назвать и маленькой горой. Там, внизу, снова начинался лес, в который мы благоразумно заходить не стали, а потащились вдоль, по его опушке. Красавчик в нетерпении наворачивал круги по окрестным кустам, оставив нас наедине с тоннами снега и собственными мыслями.

Смерть. Жаль, что никто никогда не поделится своими впечатлениями об этом таинстве, не расскажет за рюмкой, как случилось умереть и понравилось ли оно ему. Тот жмур в заброшенной шахте получил ножом в репу – подумаешь, великое дело! Таких, воняющих нутряным салом и сопревшей оленьей кожей, шляется по местным лесам навалом. Одним больше, одним меньше. Однако умело обработанная медвежья лопатка, превращённая в острое лезвие, взорвала, расщепила на атомы целый мир, наполненный страхами и желаниями, заботами и радостями. Она превратила в разлагающуюся массу детские воспоминания, юношеские мечты и весь накопленный годами опыт. Погиб целый мир, целая вселенная перемешалась с грязью на сыром каменном полу тоннеля. Да и хер бы с этим оленеводом. Там мирок так себе. Вот когда в пьяной разборке во Владимире пуля вынесла мозг местного оружейных дел мастера, была похерена жизнь не одного десятка семей, кормившихся с этого бизнеса в городе. Потому что, можно сказать, целую отрасль владимирской промышленности разбрызгало по залитому пивом столу, и конкуренты из Коврова захватили этот рынок, безжалостно вышвырнув местных на помойку. Рук, жоп и ртов в любом месте всегда полно, а вот качественные мозги – они даже не на вес золота. К слову, та же стремительно пустеющая голова Ткача всё ещё содержит столько информации о городах и весях, сколько не сможет себе даже представить какой-нибудь урод, запихивающий в магазин патрон, которому, возможно, суждено продырявить чердак Алексею.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});