Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

— Я много раз спрашивала тебя: что нам надо в этой стране? Среди этих скотов! Ведь мы могли бы спокойно жить в Швейцарии, в Англии, в Америке… Хочешь, я покажу тебе фотографии Рио-де-Жанейро?.. Самый красивый уголок в мире. У нас есть деньги, и мы не такие уж старые. Ты тоже еще не старик. Почему ты упрямишься?

Вольман этого ждал. Он встал и наклонился к ней.

— Ты, Клара, прекрасно знаешь, чем мы здесь владеем и что мы должны здесь спасать. И ты также знаешь, что я запрещаю тебе вмешиваться в то, чего ты не понимаешь, о чем ты рассуждаешь не головой, а…

— Может быть, ты хочешь, чтобы и в любви я рассуждала головой?

— В любви особенно.

— Так, как рассуждал ты… Теперь я понимаю маму.

— Неправда! — крикнул Вольман. — Ничего ты не донимаешь!

— Зачем ты кричишь, папа?.

— Я кричу? — вежливо спросил Вольман. — Прости меня… Я устал… Может быть, ты оставишь меня одного?

— Ты гонишь меня?

— Понимай, как знаешь. У меня ужасно болит голова.

Клара встала и вышла, не попрощавшись. Вольман даже не взглянул на нее. Он подождал, пока за ней закрылась дверь, потом вынул из кармана пиджака ключик и открыл ящик, в котором хранил дневник Анриетты.

Чтение дневника было своего рода самобичеванием. Каждый раз, когда он сознавал, что совершил ошибку, он уходил в свою комнату и принимался листать дневник Анриетты.

Он открыл его наугад.

22 августа.

Как всегда, сижу одна. Проплакала всю ночь.

27 августа.

Случайно наткнулась на переписку Эди с папой. Когда папа сказал мне, что в четыре часа я должна буду выйти замуж, я не поняла, что меня продали. Только теперь, читая их переписку, я это поняла. Никогда бы я не могла подумать этого об Эди. Приведу полностью его письмо, чтобы когда-нибудь, если этот дневник попадет ему в руки, он осознал, каким бесчеловечным он был.

Уважаемый господин Ле Гар.

Я, как всегда, буду краток, к чему вы, вероятно, уже привыкли.

1. Я узнал, что Анриетта больна гораздо более серьезно, чем я предполагал. Подумайте о том, что я буду вынужден переносить все ее припадки. Поэтому не считайте, что я заключил бог знает какую выгодную сделку. Вопреки предыдущему письму я не отказываюсь ни от 14 %, ни, разумеется, от красилен в Берне.

2. Я просил бы вас не афишировать этот брак. В первую очередь потому, что это может повредить репутации вашего зятя.

3. В течение двух недель необходимо приступить к продаже недвижимого имущества, записанного на имя Анриетты, и купить акции Викерс.

Эдуард Вольман

2 января.

Только Вальтер поздравил меня с Новым годом. Эди сказал, что это обычай нищих.

7 января.

Сегодня он опять привел женщину. А я не могу даже потребовать у него отчета. Зачем? Чтобы он сказал мне, что боится, как бы в постели у меня не начался припадок? Я очень несчастна. Если бы не Клара, не было бы никакого смысла жить.

18 марта.

Он сказал мне, что построит мне виллу в Монясе. Конечно, он хочет, чтобы я была подальше от него. Вальтер принес мне свежие цветы. Хотела поговорить с ним, но он извинился и ушел. Странный парень этот Вальтер.

19 марта.

Пыталась поговорить с Эди о Вальтере. Он перевел разговор на другую тему. Что-то здесь не так. Мне показалось, что Эди боится его. Надо будет открыть тайну Вальтера.

27 мая.

И отец и дед Вальтера были на службе у Вольманов. Дед Вальтера был капитаном австро-венгерской армии. Он работал в главном штабе. Насколько я поняла, он был своего рода агентом императорского двора при Вольманах…

В дверь постучали, на пороге появился Вальтер. Вольман спрятал дневник в ящик.

— В чем дело, Вальтер?

— Пришел господин Албу.

— Пусть войдет.

Албу влетел в комнату, как вихрь. Подождав, пока за слугой закроется дверь, он сел в кресло, в котором только что сидела Клара.

— Что-нибудь случилось? — спросил Вольман, скрывая свое волнение.

— Да. То есть и да и нет. Бэрбуц не приходил?

— Нет.

— Я так и думал. Трус. Боится Хорвата. Сегодня принято окончательное решение собирать станки. Надеюсь, теперь вы уже не будете сопротивляться.

— Я не бродячий торговец, господин Албу, и не торгуюсь. Я уже высказал свое мнение по поводу сборки станков.

— Это ваше последнее слово?

— Да.

— Тогда будет чем поразвлечься. У Бэрбуца нет другого выхода, как проводить решение уездного комитета.

— Но я не понимаю, как это произошло?..

— Эта свинья Хорват…

— Что в конце концов надо этому Хорвату?..

— Не знаю, что ему надо. Может быть, он хочет попасть в уездный комитет? Из кожи вон лезет.

— Что, если бы я сам занялся Хорватом?

— Это было бы очень… Что вы хотите этим сказать?

— Ничего… Вот что, Якоб. Будем говорить откровенно.

— Откровеннее, чем мы говорили до сих пор, нельзя.

— Можно. В Женеве на твое имя открыт счет. Позволь мне заняться Хорватом. Дело не только в станках. Речь идет о моем престиже… Мне кажется, нигде во всей стране люди не задрали так высоко нос, как на моем предприятии. Я хотел бы…

— Я ничего не знаю… Вопрос о Хорвате меня не интересует.

— Спасибо, дорогой Якоб. Ты не хочешь повидать Клару? Она очень одинока и грустит,

— Конечно, хочу. С превеликим удовольствием. Вы оказываете мне честь, господин барон… Где она?

Вольман кивнул головой на дверь, которая вела к Кларе. Через полчаса после ухода Албу Вольман позвонил Вальтеру.

— Вы звали меня, господин Вольман?

— Да, Вальтер. Сядь. Что ты думаешь о теперешних временах?

Вальтер нахмурил брови.

— Я не понимаю вопроса, господин Вольман.

— Хорошо нам жилось после прихода русских?

— Нет, господин Вольман.

— Я тоже так думаю. У меня к тебе большая просьба, Вальтер.

— Приказывайте, господин Вольман.

— Тебе придется поступить ко мне на фабрику.

— Очень хорошо, господин Вольман.

— Господин Прекуп подыщет тебе хорошее место… А потом увидим. Ты сходишь к Албу, он заготовит тебе документы.

— Очень хорошо, господин Вольман. Я могу идти?

— Да. — Он протянул ему руку. — С завтрашнего дня мы не знакомы.

4

Вальтер остановился у ворот фабрики. Одетый в простой костюм, он походил на крестьянина, впервые купившего себе городскую одежду. На его широкой, как у атлета, спине, сукно растянулось и готово было вот-вот лопнуть по швам. Вахтер смерил его взглядом, потом, видя, как он растерянно озирается, спросил:

— Откуда ты, братец?

— Из Гурахонца…

— Ты мунтенец?.. А что тебе здесь надо? Хочешь поступить на фабрику?

— Да.

— В палате труда был?.

— Был, — Вальтер показал ему бланк, сплошь покрытый печатями.

— А документы у тебя есть?

— Есть.

— Тогда иди в отдел кадров… Только не поступай в прядильню, там тяжело.

Вальтер поблагодарил, закурил «Национале» и вошел во двор. Однако, пройдя мимо будки вахтера, он пошел не в отдел кадров, а к главному зданию, где находилась контора Прекупа.

Секретарша главного инженера не хотела впускать его. Мужик, однако, уперся и добился, чтобы о нем доложили.

— Как тебя зовут?

Вальтер чуть было не щелкнул каблуками: «Хауптман Вальтер Глюк». Глуповато ухмыльнулся.

— Самуилэ Пырву.

К удивлению секретарши, Прекуп сразу же принял его.

— Здравствуйте, господин Вальтер.

— Меня зовут Пырву, господин Прекуп.

— Отлично. Документы в порядке?

— Да, господин Прекуп.

— Где вы хотели бы работать?

— У пожарников, в охране.

— Ага, чтобы бывать всюду… Очень хорошо. Идите и представьтесь в профсоюзе товарищу Симону.

5

Почему Хорват против того, чтобы нам выдавали полотно в счет заработка? Ему оно, конечно, больше не нужно, достаточно наворовал. Он член фабричного комитета, кто его проверяет, когда он выходит с фабрики? Никто! Разве вы не видите, как он разжирел?.. С чего бы это… Ведь зарабатывает-то он не больше нас. Конечно, растолстел за счет того, что ему дает барон. Мы высохли, у нас все ребра можно пересчитать, наши дети бледные, худые и голые, что птенцы у куропатки, а Хорват выступает против полотна! И еще выдает это за политику партии. Разве коммунистическая партия не говорит, что она борется за благо рабочего класса? Да вы сами подумайте, разве нам не нужно полотно?.. Разве мы, черт возьми, не рабочий класс?.. Я не хочу критиковать коммунистическую партию, ведь я сам рабочий, вы меня знаете, и я прямо скажу вам, я не очень-то люблю Молнара, но вчера, когда он выступал, он вспомнил и о полотне. Напрасно ты морщишься, товарищ Петре, мы открыто обсуждаем эти вопросы. Так вот, наш товарищ Молнар доказал, что, если мы получаем полотно, буржуазия становится слабее. Так и есть. Нас почти шесть тысяч рабочих на фабрике, и, если каждому дать только на двадцать метров ткани больше, чем до сих пор давали, то получится… получится очень много… Тысячи метров ткани… Тысячи метров ткани, доход от которых идет не в карман хозяина, черт его подери, а в наш карман.