Марш обреченных - Владимир Свержин

– Тяжело сказать, – медленно произносит Бирюков. – Ответ напрашивается один, и он – увы! – Не самый приятный.

– Ты имеешь в виду одноразовое использование?

– Именно. Суди сам. У твоего знакомого и своих головорезов, и все же он пытается нанять тебя. Почему? Но, по-моему, есть ещё одна причина. Точнее – две. Во-первых, как, очевидно, показали его исследования, человек ты в армии практически неизвестный. Тех, кто знает тебя по службе – раз два и обчелся. Во-вторых, со структурой ты вроде бы как не связан. То есть, конечно, спецназ ГРУ и все такое, но к самому ГРУ ты имеешь такое же отношение, как погранвойска к КГБ. Банникову нужен кто-то из армии. Понимаешь, к чему я клоню?

– Полагаешь, объект моей опеки из войск?

– Скорее всего. Тогда варианта два. Либо все у вас пройдет гладко, тогда, возможно, ты получишь обещанные деньги и место. Если же вдруг что-то срывается, ты должен будешь прикончить своего принципала, а некто, нам покуда неизвестный, тебя самого. Впрочем, такой вариант возможен и в первом случае. Нам до сих пор ничего неведомо о том, каким образом наш подопечный желает тебя использовать. Есть у тебя предложения на этот счет?

– Покуда нет, – качаю головой я. – Полагаю, сегодня все прояснится.

– Или дождик или снег, или будет или нет. – На лице моего друга явственно читается сомнение. – Это ещё те темнилы.

– Доживем – увидим. Ладно, не будем торопить события. Давай лучше покажи, что у вас нового?

– Да уж, кое-что есть. Хотя, признаться, оптимизма мне все это никак не прибавляет. Да что там, сам посмотри.

Я смотрю. Передо мной папка, родная сестра той, в которой хранилось дело Мухамедшина. Досье на Эдварда Мюррея, точнее, не столько на него, сколько на сообщество, созданное им. Переворачиваю картонную обложку. Фотографии, вырезки из газет, прорисованная схема родственных и дружеских связей с кратким пояснением под каждой персоной. Прямоугольников с именами и должностями значительно больше, чем на листе из той самой папки «№ 2». То ли в первом случае в наши руки попал список основных персонажей нашей драмы, то ли эти имена были получены уже позже. А вот и наш загадочный Макс Коулер, черти бы его побрали. Пояснительная справка, расположенная под рамкой, почти пуста. Больше всего места в ней занимает непропорционально большой вопросительный знак. Похоже, периодическое попадание в поле зрения Сухорука этого американского гражданина, никоим образом не прослеживающегося в самой Америке, всерьез раздражало скрупулезного контрразведчика. Я перелистываю одну за другой несколько страниц с характеристиками сообщников Мюррея и взгляд мой натыкается на лист, аккуратно исписанный мелким канцелярским почерком, каковым обычно обладают люди дотошные, но несколько нудноватые. Вверху официального рапорта на имя начальника третьего главного управления КГБ рукой Сухорука сделана надпись: «Обратить внимание! Первый Визит!» Следуя настойчивому требованию своего предшественника, я тотчас же углубляюсь в чтение.

«Сегодня, 8 февраля 1991 года, рейсом авиакомпании „Панамерикан“ прибыл неизвестный, прошедший по зеленому коридору мимо таможни и погранпоста. Документов прибывший не предъявлял, но в списке пассажиров числился только один, не отмеченный на границе – Макс Коулер.

В Шереметьево-2 прибывшего встречали три сотрудника Комитета Государственной Безопасности под начальством полковника Баландина Б.А. Они провели вышеупомянутого Макса Коулера к служебному автомобилю, который отбыл в направлении Москвы. Вечером того же дня он отбыл в Вашингтон рейсовым самолетом „Боинг 747“ той же кампании „Панамерикан“. По моему распоряжению была проведена оперативная фотосъемка. Фотоснимки прилагаются.»

Пакет со снимками действительно лежит тут же. Я высыпаю их на стол и начинаю раскладывать в хронологическом порядке. Четверо мужчин неопределенного возраста, ничего не говорящие стандартные костюмы, пароходная походка, рассекающая толпу с равнодушным безразличием. С ходу и не отличить, где заморский гость, а где наши искусствоведы в штатском. Следующий снимок. Ясно видно лицо одного из сопровождающих. Взгляд настороженный. Может быть, почувствовал наблюдение? Не исключено. Однако объектив он все-таки не увидел. Стоп! Где я видел это лицо? Видел совсем недавно.

– Слава, ты фотографию Яковлева обработал?

– Яковлева? – Бирюков открывает сомкнуты негой взоры и пытается сфокусировать на мне взгляд. – А, да. Возьми, там на столе лежит.

Листок с многократно растиражированным ликом отставного гэбэшника действительно обнаруживается рядом с компьютером. Ну, конечно же! Один из сотрудников, сопровождающих заграничного гостя – подполковник Яковлев. Второй – покуда неизвестный нам Баландин. Однако кое-что по роду его деятельности нам уже известно. Славное соседство для высокого зарубежного гостя.

Очередной кадр – четверо поименованных нами джентльменов садятся в черный «ЗИЛ-117» с начинающимся с ноля комбинатскими номерами. Номер виден хорошо. Видно также, что в автомобиле уже есть шофер. Скорее всего «ЗИЛ» ожидал прилета рейса, не глуша мотор. Бензин казенный, не жалко. А вот – «возвращение высокого блондина», правда, на этот раз суперагент – шатен среднего роста. Та же троица провожающих, но теперь ракурс более удачный, профиль Коулера все-таки схвачен. Не густо, конечно, но все же. На безрыбье и сам раком станешь. Спиной он, что ли, камеру чувствует?!

Ладно. Запомнили. Крутим дальше Материалы разработки шофера Эн из спецгаража КГБ. Стукачество – вещь, что и говорить, противная, но порою весьма полезная. В Комбинате же, для которого институт стукачей является одной из систем жизнеобеспечения, лучше всего быть глухонемым, чтобы не попасть в числе тех, Кто, либо тех, на Кого.

Впрочем, разговор, пересказанный незаконнорожденным потомком Павлика Морозова, лаконичен и сводится к двум фразам:

– Предпочитает ли многоуважаемый мистер отдохнуть после перелета или же сразу за дело?

– Если мне могут уделить внимание прямо сейчас, то я готов.

Похвальная стойкость для человека, полдня проболтавшегося в воздухе и преодолевшего за это время несколько часовых поясов…

Документ, подшитый вслед за доносом шофера Зет на шофера Эн, буквально повергает меня в трепет. Мне хочется моментально сорваться с места и мчаться к ближайшему медиуму, из тех, чьими объявлениями пестрят страницы наших газет, чтобы немедля вызвать дух убиенного подполковника Сухорука и задать ему один единственный вопрос: «Каким образом?!»

Следующий подшитый в деле лист более чем недвусмысленно свидетельствовал о том, что каким-то непостижимым для меня способом кабинет начальника Комитета Государственной Безопасности находился на прослушке, правда, если это можно считать утешением, у своих же «компетентных органов». Борьба кланов? Стремление подсидеть партийного бонзу, усевшегося не в свои сани? Одному Богу известно. В общем не так уж плох был Крючков, чтобы стараться сменить его Бог знает на кого. И все же… Передо мной лежала распечатка магнитофонной записи, сделанной несомненно в Ореховом кабинете начальника КГБ СССР, превращенным ещё Юрием Владимировичем в бункер внутри бывшего здания страхового общества «Русь» на Лубянской площади имени Дзержинского.

– Итак. – Голос говорившего идентифицировался, как голос Крючкова и, согласно записи, оригинал кассеты прилагался к делу. – Я слушаю вас. Можете говорить здесь вполне откровенно.

– Для того я и приехал. – Русский язык Макса Коулера почти безукоризнен. Акцент, подобный этому, я слышал у русских, детьми выехавших в Штаты. Я не удивлюсь, если вдруг окажется, что на поверку о какой-нибудь Максим Колеров или что-то в этом роде. – Буду только говорить: в нашей встрече не предусмотрено никаких писем, уведомлений, протоколов и всего прочего.

– Оставьте, – я давно уже перерос эти шпионские штучки, – Похвальное качество для начальника спецслужбы, вполне веское основание для перевоза в управдомы или цековские секретари. Наше счастье. Не все в Комбинате разделяют воззрения начальства.

– Если вы намекаете, что надо выключить магнитофон, то в моем кабинете этим не занимаются. Я слушаю – это значит, что слушаю только я. Так что, к делу.

«Большая ошибка», – как говаривал Арнольд Шварцнеггер в роли последнего киногероя.

– Я хотел лишь предупредить, что абсолютная секретность встречи в наших общих интересах, господин генерал. Впрочем, к делу так к делу.

После взаимного уверения в серьезности намерений следует двухстраничная политинформация, вся секретность которой заключена в том, что в ней озвучены глубокомысленные сентенции о том, что Горбачев более не владеет ситуацией в стране и это крайне беспокоит Соединенный Штаты. Лавирование между интересами различных политических группировок неизбежно должно привести к краху. Глубокомысленные замечания аналитиков из Ленгли[49] полны политической мудрости где-то на уровне среднестатистического пивного ларька. Единственное, о чем там, пожалуй, не услышишь – это о тех негативных последствиях, которые могут проистекать для мирового сообщества из краха Советского Союза.