Я знаю, что ничего не знаю - Сократ

Очи раскрыв, будто Бога видишь?»

Мысль глубока, свободой манящая,

Понятна юность, хоть целый свет не мил.

Тогда склоняется мудрец

От красоты, не от старости.

(Пер. А.В. Маркова)

– Клянусь Зевсом, – сказал Филипп, – мне очень хотелось бы посмотреть, как наш народный вития, Писандр, будет учиться кувыркаться между мечами, когда он теперь из-за того, что не может выносить вида копья, не решается даже с другими участвовать в походах.

Писандр – афинский политик, над трусостью и конъюнктурностью которого смеялись все Афины.

После этого танцевал мальчик.

– Вы видели, – сказал Сократ, – что мальчик хоть и красив, но все-таки, выделывая танцевальные фигуры, кажется еще красивее, чем когда он стоит без движения?

Здесь позиция Ксенофонта отличается от позиции Платона, для которого вершиной красоты был обнажившийся мальчик, а не танцующий мальчик, хотя исходная точка сравнения, щегольски одетый мальчик, была та же самая.

– Ты, по-видимому, хочешь похвалить учителя танцев, – заметил Хармид.

– Да, клянусь Зевсом, – отвечал Сократ, – ведь я сделал еще одно наблюдение, что при этом танце ни одна часть тела не оставалась бездеятельной: одновременно упражнялись и шея, и ноги, и руки; так и надо танцевать тому, кто хочет иметь тело легким. И мне, сиракузянин, – прибавил Сократ, – очень хотелось бы научиться у тебя этим фигурам.

Фигура (греч. «схема», букв. «удерживаемое», как мы говорим «держать осанку», «изящно держаться») – поза в танце, но также риторический термин, «фигура» как языковой образ, «фигуральная речь» как «образная речь». Сократ опять иронически хочет превзойти риторов, показывая, что их фигуры – не единственные, которые могут быть убедительными.

– На что же они тебе нужны? – спросил тот.

– Буду танцевать, клянусь Зевсом.

Тут все засмеялись.

Сократ с очень серьезным лицом сказал:

– Вы смеетесь надо мной. Не над тем ли, что я хочу гимнастическими упражнениями укрепить здоровье? Или что я хочу есть и спать с большей приятностью? Или что я стремлюсь не к таким упражнениям, от которых ноги толстеют, а плечи худеют, как у бегунов, и не к таким, от которых плечи толстеют, а ноги худеют, как у кулачных бойцов, а желаю работать всем телом, чтобы все его привести в равновесие? Или вы над тем смеетесь, что мне не нужно будет искать партнера и на старости лет раздеваться перед толпой, а довольно будет мне комнаты на семь лож, чтобы в ней вспотеть, как и теперь этому мальчику было довольно этого помещения, и что зимой я буду упражняться под крышей, а когда будет очень жарко – в тени? Или вы тому смеетесь, что я хочу поуменьшить себе живот, который у меня не в меру велик? Или вы не знаете, что недавно утром вот этот самый Хармид застал меня за танцами?

На семь лож – семь посадочных мест для пира (хотя на ложе могли лежать двое, но при торжественном приеме каждому могли отвести отдельное ложе), иначе говоря, весьма скромное жилье, где нельзя устраивать почетные приемы.

– Да, клянусь Зевсом, – сказал Хармид, – сперва я было пришел в ужас, – испугался, не сошел ли ты с ума; а когда выслушал твои рассуждения вроде теперешних, то и сам по возвращении домой танцевать, правда, не стал, потому что никогда этому не учился, но руками стал жестикулировать: это я умел.

Жестикуляция применялась и в танце, и в публичном выступлении. Смысл слов: «Я и после беседы с тобой не стал философом, а остался ритором». Для Сократа танцевать – это и значит добиваться от себя настоящей искренности и выразительности, одновременно иронично изображая желания и заблуждения своих собеседников, поэтому танец оказывается шуточным прообразом философии.

– Клянусь Зевсом, – заметил Филипп, – и в самом деле, ноги у тебя как будто одного веса с плечами, так что, думается мне, если бы ты стал вешать перед рыночными смотрителями свой низ для сравнения с верхом, как хлебы, то тебя не оштрафовали бы.

Не очень пристойная шутка основана на наличии на рынке хлеба как стандарта, которому по весу должны быть равны все продаваемые хлебы.

Тут Каллий сказал:

– Когда ты вздумаешь учиться танцам, Сократ, приглашай одного меня: я буду твоим партнером и буду учиться вместе с тобою.

– Ну-ка, – сказал Филипп, – пускай она и мне поиграет; потанцую и я.

Он встал, прошелся на манер того, как танцевал мальчик и девушка. Так как мальчика хвалили, что он, выделывая фигуры, кажется еще красивее, то Филипп прежде всего показал все части тела, которыми двигал, в еще более смешном виде, чем они были в естественном виде; а так как девушка, перегибаясь назад, изображала из себя колеса, то и он, наклоняясь вперед, пробовал изображать колеса. Наконец, так как мальчика хвалили, что он при танце доставляет упражнение всему телу, то и он велел флейтистке играть в более быстром ритме и двигал всеми частями тела, – и ногами, и руками, и головой.

Когда наконец он утомился, то ложась сказал:

– Вот доказательство, друзья, что и мои танцы доставляют прекрасное упражнение: мне, по крайней мере, хочется пить; мальчик, налей-ка мне большую чашу.

– Клянусь Зевсом, – сказал Каллий, – и нам тоже: и нам захотелось пить от смеха над тобой.

А Сократ заметил:

– Что касается питья, друзья, то и я вполне разделяю это мнение: ведь в самом деле вино, орошая душу, печали усыпляет, как мандрагора людей, а веселость будит, как масло огонь.

Мандрагора – растение, употреблявшееся в античности для наркоза.

Однако, мне кажется, с людьми на пиру бывает то же, что с растениями на земле; когда Бог поит их сразу слишком обильно, то и они не могут стоять прямо, и ветерок не может продувать их; а когда они пьют, сколько им хочется, то они растут прямо, цветут и приносят плоды. Так и мы, если нальем в себя сразу много питья, то скоро у нас и тело и ум откажутся служить; мы не в силах будем и вздохнуть, не то что говорить; а если эти молодцы будут нам почаще нацеживать по каплям маленькими бокальчиками, – скажу и я на манер Горгия, – тогда вино не заставит нас силой быть пьяными, а поможет прийти в более веселое настроение.

На манер Горгия – риторика Горгия злоупотребляла множеством гипербол (преувеличений) и литот (преуменьшений), что Сократ считал слишком грубым приемом, выдающим одни вещи за другие.

С этим все согласились; а Филипп прибавил, что виночерпии