Пересечение - Елена Катасонова

Андрей спорит всерьез, нисколько не заботясь о том, что оппоненту всего шестнадцать, что он здесь в гостях, что рядом женщина, которая нравится. Оба шумят и машут руками, как маленькие, язвят, обижаются, взывают к Даше, — Екатерина Ивановна, извинившись, ушла уже в свою комнату: она рано ложится.

— Нам, технарям, именно это и интересно, а не страдания Брегга.

— А мне, например, наоборот. И поэтому я считаю, что Брэдбери и Стругацкие серьезнее, чем Азимов!

— Да вы что! — Андрей даже вскакивает со стула. — Даша, что она говорит?

— Оба вы говорите о разном, как и положено у нас на Руси, — утомленно отвечает Даша. — Галя любит фантастику социальную, и это естественно.

Андрей бросает на Дашу быстрый внимательный взгляд и краснеет, как тогда, в погребке.

— Уже одиннадцатый час, простите, я не заметил… Галя, я принесу вам кое-что почитать, хотите?

— Хочу, конечно, спасибо.

Он выходит в маленький коридорчик, который служит в этом доме прихожей. Даша идет за ним, чувствуя только одно: сейчас откроется и закроется дверь и его не будет… Андрей протягивает руку к вешалке, но опускает ее и поворачивается к Даше. Лицо его пылает, глаза смотрят почти умоляюще:

— Дайте ваш телефон… Пожалуйста… Я не могу вас снова потерять.

Даша делает шаг навстречу и оказывается в его объятиях. Голова ее упирается в его грудь.

— Можно я позвоню вам завтра? — шепчет Андрей и касается губами ее волос.

Даша закрывает глаза, молча кивает, ей страшно, потому что это всерьез. Андрей бережно отстраняет ее от себя.

— Пишите ваш телефон…

И Даша пишет номер своего телефона.

— Спасибо за все. Надо, наверное, попрощаться с мамой?

— Не надо. Она уже спит.

— Тогда передайте ей, что ее оладьи — чудо…

Дверь закрывается. Даша остается одна, без Андрея. И сразу такое острое одиночество, а ведь рядом мать и дочь. Как же так? Ведь жила она без него! Ну нервничала, терзалась, видела его во сне, но жила… А теперь не может. Завтра… Так невыносимо долго! Что было бы, если б не сбежала она тогда из кино, не спустилась в тот погребок? Страшно подумать — не было бы Андрея… Телефон! Какое счастье! Но это звонит Света.

— Света, милая, ты послушай!

— Подожди… Женя тебе не звонил? Не знаешь, где он?

Голос глух и невыразителен, на одной ноте, без модуляций.

— Нет, не звонил, — пугается Даша: вот но, началось! — Светик, он, наверно, в своем институте, в библиотеке — знаешь как бывает…

— Знаю, — усмехается Света в трубку. — Уложила ребят, а его все нет. Может, что-то случилось?

— Ничего не случилось! — Даше больно за ее тревогу. — Засиделся в библиотеке…

«Все-таки я предательница… Надо поговорить с ней, как-то ей намекнуть… Нет, невозможно, лучше я поговорю с Женей…»

— Данечка, ты мне что-то хотела сказать? — Света будто подслушала ее мысли…

— Я ничего… Он нашел меня, представляешь?

— Кто?

— Андрей.

— Да ну? Так не бывает.

— А вот бывает.

Молчание.

— Света?

— Хорошо тебе, Даша, — печально звучит Светин голос. — Что-то все время у тебя случается: расставания, встречи, статьи, удачи и неудачи, твоя смешная война с завкафедрой… А мне, знаешь, все надоело, муторно на душе.

— Зато у тебя есть Женя, — бормочет, стыдясь себя, Даша.

— Да, Женя есть, — не очень уверенно соглашается Света, или Даше так только кажется? — Ну пока, а то вдруг как раз он и звонит.

Рушится, разваливается на глазах счастливый семейный дом — единственный, какой знает Даша.

Она спит беспокойно и просыпается рано, словно боится что упустить. Дергает тонкий шнур бра — зажигается желтоватый свет. Еще совсем темно, в соседней комнате спят мама и Галя. Даша завороженно смотрит на телефон, хотя ждать в такую рань звонка глупо. «Вставай! — велит она себе. — Он, может, вовсе не позвонит…»

Даша встает, надевает стеганый уютный халат, неслышно проходит в кухню, ставит на плиту чайник. А вдруг он позвонит, пока она принимает душ? Даша пускает воду и стоит под теплым каждодневным дождиком, оставив дверь ванной открытой. Теперь если будет звонок, то она услышит.

Когда-то в юности они спорили в аудитории: как узнать, что вот это, например, любовь, а то — просто влечение. Пришли тогда к выводу, что распознать невозможно, остается метод проб и ошибок. Дурачки они были: любовь узнаешь сразу. Но раз любовь, значит, будет и боль, без нее уж не обойдешься. Да что там, она уже есть…

Даша делает кофе, варит яйца всмятку, завтракает, приводит себя в порядок. Все, задерживаться причин больше нет. И тут — наконец-то! — звонит телефон.

— Даша, это я, Андрей! До планерки не решался вам позвонить: боялся, что спите. А сейчас набирал номер и волновался — вдруг вы ушли? Главный наш как заведется, стоп-краном не остановишь! Знаете что, пойдемте вечером в театр? Есть такой, не очень известный, но, говорят, хороший. Играют в Лосинке, в клубе, я и билеты купил, в метро.

— Хорошо.

— Я очень хочу вас видеть! Значит, в шесть у ВДНХ.

Весь день Даша только о нем и думает, и, когда выходит из метро и видит Андрея, такое нетерпение охватывает ее, что она почти бежит к высокой фигуре, стоящей у подземного перехода. Минут десять они едут в автобусе, с легкостью находят клуб, потому что везде указатели, и идут в парк, подсвеченный желтоватыми фонарями, — время у них еще есть.

В природе глубокая тишина, как всегда после долгого снегопада. Скамейки с высокими спинками завалены снегом, в белых шапках по обеим сторонам аллеи деревянные резные воины. Никого — ни людей, ни птиц, ни зверюшек, только они, Андрей с Дашей, только скрип их шагов. И под этот скрип, в этой тишине вокруг Андрей рассказывает о самом главном:

— Прошло три года, но я все помню… Тоже была зима, лютые стояли морозы, а я хоронил Надю, жену. Помню поминки, соседка сделала все сама, мы сидели, сидели, и я боялся, что все уйдут и я останусь один. Два года, самые длинные в моей жизни, сходил с ума, потом отпустило немного…

— У вас есть дети?

— Нет, Надя всегда была слабенькой. Простите, Даша, не стоит об этом, конечно, не стоит: мы ведь пришли в театр… А хорошо, что у вас есть дочь и надо о ней заботиться, можно с ней говорить. Вы, Даша, вырастили себе друга.

Они зашли в самую глубь парка, пора возвращаться. Андрей останавливается, поворачивает Дашу к себе, прижимается щекой к ее холодной щеке. Через два толстых пальто колотится его сердце. Сейчас, вот сейчас скажет он что-то очень для нее важное…

И он говорит:

— Поехали после театра ко мне, я привез из командировки такое вино…

Господи, как просто… Так вот к чему рассказ о жене! Ты мне нравишься, и я свободен, и еще — пожалей меня, я страдал… Ну да, понятно: он ведь давно один, и потом — всем сейчас некогда, что ж попусту тратить время?.. Если б кто-нибудь сказал сейчас Даше, что она может и ошибаться, что ни о чем таком Андрей даже не думал, ничего не планировал, она бы все равно не поверила: уж очень горько ей было. Вадим когда-то поспешил тоже и все испортил — близость с того самого первого раза стала мучением. Даша скрывала, что мучается, притворялась даже, но Вадим чувствовал, обижался: «Тебе хорошо? У тебя все было?..» «Да-да», — торопливо отвечала она, не понимая толком, о чем ее спрашивают.

Как брезгливо он ей сказал — никогда этих слов она не забудет: «Разве ты женщина? Ты — рыба. И еще ты филолог…» Зачем он так? За что? Вадим бросал ее с такой злобой, будто это она бросала его. И ушел к первой встречной девчонке, прожил с ней года два, а теперь и вовсе один… И как она только не умерла тогда! Она ведь и филологию свою возненавидела, и тело свое — униженное, жалкое, никому не нужное, и душу — одинокую, потрясенную и пустую… Если б не Света, что было бы с ней? Так же валил снег, они сидели в кухне, не зажигая огня, вечной была зима. Даша говорила и говорила, захлебываясь слезами. Самое интимное, смутное, непонятное было сказано в темноте.

— И это у вас называлось любовью? — ахнула Света. — Даша, милая, не жалей, не убивайся так, очень тебя прошу! Хорошо, что ушел Вадька, освободил тебя: ничего у тебя еще не было, а значит, будет. Никто, понимаешь, никто не проживет без любви. Даша, ты его не любила!

Даша все плакала, Света ее обнимала, просила за что-то прощения, а потом повторила упрямо:

— Увидишь вот, я права.

И Даша увидела. Там, в Прибалтике, в мастерской художника, куда пришли они всей компанией посмотреть его работу — деревянную скульптуру Эгле, королевы ужей. Они говорили об искусстве, о влиянии на людей красоты, ели вкусную балтийскую рыбу и пили горький бальзам, бородатый силач серьезно и молча смотрел на Дашу. А потом все исчезли, и они остались одни.

Светила в окно огромная желтая, как апельсин, луна, смотрела мимо них на эту луну красавица Эгле, и под бережными руками бородача Даша остро почувствовала свое молодое, заждавшееся, душистое от ледяного моря тело — покорное, гибкое и отныне свободное, высвобождающееся в эту светлую ночь из поразительного невежества, о котором Даша не знала.