Отрочество - Сусанна Георгиевская

Яковлева слушала, и все больше света появлялось в ее глазах. Дом светлел, и, казалось, не осталось в нем ни единого затемненного, не пронизанного светом угла.

Елена Серафимовна замолчала. Она о чем-то задумалась, уронив руку на подлокотник кресла и рассеянно глядя на белый кафель печки. Потом она вздохнула.

— Не печальтесь! — повторила она. — Что же делать! Вы говорите, что не учились, боясь отнять время у своих детей… А вот у меня нет детей. Когда-то мне казалось, знаете, что личные привязанности могут отвлечь от дела. Это… это тоже было неправильно. Нынешние ученые — мои ученики, они… у них на все хватает сил и времени. Советский человек — человек гораздо более широкий, чем были люди в прежние времена. Им принадлежит будущее. Ну что ж, были бы только счастливы… как вы это сказали?.. вы это отлично сейчас сказали: «Они — наши сыновья!..»

Словно опомнившись, Елена Серафимовна неловко усмехнулась и тихонько пожала Яковлевой руку:

— Жалко, что я не могу к вам зайти ни завтра, ни послезавтра. Я вполне понимаю вашу тревогу, но до четверга я очень занята. Вот как мы сделаем: я сейчас напишу письмо Дане, а вы передайте или опустите его в почтовый ящик, как по-вашему лучше. Может быть, так даже будет правильней.

Елена Серафимовна присела к столу. Перо быстро летало по бумаге. Яковлева терпеливо и молча ждала.

Глава VIII

Мама куда-то ушла и пропала. Даня был в комнате один. Бедняга уже устал вертеться в кровати, переворачиваться и перекатываться с боку на бок, устал лежа проделывать свои ежедневные физкультурные упражнения — развивать мышцы спины и живота, поднимать кверху ноги и с силой выбрасывать их вперед. «Пятнадцать… семнадцать… двадцать…» А ну-ка, начнем сначала. Раз-два! Бодрей! Веселей! Еще раз, еще раз!

Физ-культ-ура!!!

И вдруг на парадной раздался звонок. Кто-то из соседей открыл двери. Послышались шаги, шорох у вешалки, стук брошенных калош.

— Можно?

Он не ответил и в первую минуту даже не был в силах осмыслить, кто вошел. Он понял это только по ударам сильно-сильно заколотившегося сердца.

Гостья застенчиво сказала:

— Здравствуйте!

И он не столько увидел, сколько угадал в темноте очертания вязаной шапочки. От девочки пахло морозом: студеной свежестью, которую она принесла с собой.

* * *

Они условились встретиться у парадной Яковлева — Лида, Таня и Вера (председатель отряда). Сбегав к Вере на следующий день после посещения Саши, Лида Чаго вызвала ее в коридор. Там они шептались добрых полчаса.

Случай был сложный. Если бы Яковлев был из третьего или второго класса, то можно было бы принести ему лото, добыть у Олега «Конструктор». По человеку было тринадцать лет, и они ума не могли приложить, как его поддержать морально во время каникул.

Во-первых, навещать — ну, это ясно. Во-вторых, книги, — но неизвестно, можно ли все время читать, если у тебя высокая температура.

В конце концов решили раздобыть патефон и купить в складчину репродукции картин из Русского музея.

План созрел, а Петровский не приходил и не приходил. Девочки ждали его три дня — первого, второго и третьего. Они уже достали патефон и купили в складчину картинки. Но Саша все не шел.

Тогда они отправились в мужскую школу и сами, без всякого Саши, узнали там адрес Яковлева.

После этого Лида сказала, что приступить к поддержке надо немедленно, а девочки — что с завтрашнего утра, потому что сегодня, с пяти часов, — лыжный кросс на островах Кирова.

«Это эгоистично, — говорила Лида горячо, — это очень-очень эгоистично с вашей стороны!»

И, как всегда, настояла на своем.

Условились встретиться ровно в шесть у парадной Яковлевых.

Лида пришла первая.

Шесть. Шесть десять. Шесть двадцать…

Все ясно! Им, конечно, веселее прогуливаться на островах, чем сидеть у постели больного товарища. Развлечение, прогулку они предпочитают долгу. А еще пионеры! Не умеют, не хотят держать слово!

От обиды и огорчения у Лиды даже навернулись слезы на глаза.

Что же ей делать? Вернуться домой и начать поддержку с завтрашнего дня? Нет, ни за что!..

Она отворила тяжелую дверь и стала медленно подниматься по лестнице. «После каникул поставлю вопрос на звене», — думала она, а сердце билось. Оно билось изо всех сил.

Когда открыли дверь, она сказала решительно!

— К Яковлеву, Даниилу!

В коридоре ей послышалось, что за дверью кто-то крикнул «Физкультура!»

Это немножко удивило ее, но почему-то придало бодрости.

Сняв у вешалки калоши, она минуту-другую потолкалась у дверей, отогревая замерзшие ноги.

— Можно?

Ей никто не ответил.

Тогда она решительно толкнула дверь и переступила порог. Глаза, привыкнув к сумеркам, разглядели в углу, на оттоманке, смутные очертания лежащего под одеялом человека. На белой подушке виднелась запрокинутая голова, знакомые темные вихры…

Он был один.

— Здравствуйте! — сказала она робко.

Он не ответил.

Она прошла вперед тихим шагом и стала около оттоманки.

— Мы должны были с Таней, — сказала она, — не Верой… — Она секунду помолчала. — Но они обе подвели, и вот я решила…

— Лида? Лида? — сказал он, словно не смея поверить, что она тут. — Ты на меня не сердишься? — В его голосе слышалось счастье.

И в первый раз в жизни она поняла, до чего это хорошо, когда тебе радуются, до чего это хорошо, когда ты можешь обрадовать кого-то тем, что пришел.

И вдруг оба они засмеялись.

— Ты знаешь, у вас ужасно темная парадная, — ни к селу ни к городу сказала Лида. — Ужасно темная парадная…

— Да-да, очень темная, — с готовностью согласился Даня. — И раньше даже все время горела синяя лампочка, а теперь уже горит обыкновенная, но ее отчего-то зажигают только по ночам… Да садись, Лида, что же ты не садишься?

Она села рядом на стул, и его обдало запахом свежести, мороза и улицы. Истомившийся одиночеством, укорами совести и недовольством собой, до чего же он обрадовался ей!

Теперь он видел ее красную шапочку, ее праздничное шерстяное платье и белый воротник, широко ложившийся на плечи.

— Понимаешь, наши девочки достали для тебя патефон и пластинки. Пластинки не особенные, но все-таки… И потом, мы еще достали репродукции из Русского музея. Но все у Таньки, а они пошли на кросс… — И вдруг она добавила лукаво: — А мне тебя развлечь совершенно нечем. Я боюсь, что ты соскучишься, а Саша так просил…

— Не говори мне, пожалуйста, о нем! — перебил Даня сурово.

Она не ответила, но мальчик увидел, как удивленно расширились ее светлые глаза, повернутые в сторону окошка.

— По-че-му? — сказала она медленно.

Он уткнулся в подушку лицом. Так он лежал долго.

— Но почему же? Почему? Даня…

Робко, словно неточно зная дорогу, потянулась вперед рука девочки и легла рядом с его головой на подушку: было ясно, товарищ страдает…

— Вы поссорились?

Он молчал.

— Но ведь это же глупо! — сердито сказала она. — Вот у нас с Танькой… Ну ладно, в общем, папа нас помирил, потому что это глупо… Но я, конечно, понимаю… — голос у нее смягчился, — я все, все понимаю… В тот день, когда мы были в ссоре, я места себе найти не могла. Я даже почему-то не могла разговаривать с другими девочками — все не то: не Танька и не Танька! Ну, а потом мы помирились. Знаешь, по-моему дружба — это верность, верность и верность, и если дружить, так уж дружить, а если нет, так не дружить… А если уж начали дружить…

Она запуталась.

— Лида, — перебил он ее с таким выражением глубокого горя в голосе, что у нее сжалось сердце, — я тоже думал, что если уж дружить, так дружить, и все такое… А Саша…

— Но ведь он же был у меня тридцать первого вечером… — она сосчитала по пальцам, — всего четыре дня назад. Он мне сам сказал, что ты болен, что ты его лучший друг и на коньках очень здорово бегаешь, и все такое… Он даже моего адреса не знал и разыскал его у какого-то дворника.

Даня слушал, полуоткрыв рот.

И вдруг он крикнул:

— Когда?

Она испугалась.

— Когда он приходил?

— Тридцать первого, — повторила Лида. — Ну… ну, в общем, под Новый год.

— Лида!.. — Он так и подскочил на постели. — Тридцать первого? Какая же я свинья!.. Лида, Лида, зажги свет! Вон там выключатель…

Она повернула выключатель. Вспыхнула лампа под розовым абажуром. Лида увидела его испуганное и счастливое лицо.

— Лида, вон там в шкафу мои башмаки. Я должен сейчас же, сию минуту… Немедленно!.. Сашка!.. Сейчас же…

— Не пущу! — ответила она строго. — Ты с ума сошел, у тебя температура! И никаких башмаков я тебе, конечно, не дам.

— Тогда я побегу босой! — завопил Даня. — Лида, родная, голубушка, вон там… ну, в нижнем отделении… скорей!

— Не путцу!..