Свет мой. Том 3 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

быть дальше.

«Вот люди! – подумала Анна. – Ты пришла за делом – и нет ответа тебе, не способствуют ему. А мечутся по пустякам таким, – вспомнила она допрос. – Но мы еще живые. А он, Василий? Я плачусь вот… А какая жизнь была у него? Погиб в сорок пять лет. Почти десять лет провел в войнах. Работал в колхозе, как вол, а его подозревали в чем-то; члены ревизионной комиссии цеплялись, посадить хотели – был он поперек им горла…»

– И ты ему ничего не сказала? – спросила Полина.

– Ну, что я скажу? Пожала плечами – и повернулась к выходу.

– Ну и зря спустила…

– За то, наверное, таких людей – работничков помахивал Василий мой.

Так на том и кончилось ее, Анны, замужество, кончилось без почестей, наград и памятников – обычная история.

– Я вот о чем хочу поговорить с тобой, Аннушка, – приглушенно между тем сказала Поля, наклоняясь поближе к Анне. – Ты уж извини, не бросай мою мать, хоть она и сильно досадила тебе, – ты терпеливая, я знаю, да и сына не оставь, если что…

Анна тихо ахнула, раскрыв рот и прикрыв его рукой:

– Что ты, что ты, Полюшка, родимая… Может это тебе показалось так?

Вроде б она не случайно тогда, при угоне, на большаке смерти себе желала: то вновь повторилось; даже не желала она ее, а просто исживала, с достоинством могла встретить ее.

– Не, я знаю, Аннушка… Точно знаю…

– Ты хочешь сказать: скрипучее дерево больше живет? Что я всех переживу?

– Что ты! Я скажу тебе, что нас закалила жизнь. Но за нее-то ты плати когда-нибудь. Плати и… не греши…

В золовке было что-то от брата Василия. Теперь Анна могла лишиться своей последней опоры. Это было бы ударом для нее.

Отчего же можно умереть в полжизни? В самом расцвете лет своих. Все – причина и следствие. Женщина эта, как никто, все принимала близко к сердцу своему, болела, голодала, тащила все физически; и она прошла через такую жизнь во время немецкой оккупации – с игрой смерти… под дулом пистолета или карабина. Отчего ж еще ей умереть? Она как дерево была – крепкая. Сухопарая. С ухваткой мужичьей и бесстрашием, точно воин. И все тянула, тянула на себе.

«Печально, – думала Анна. – И кому ж она передаст жар сердца своего?»

И словно в подтверждение ее мысли Поля сказала, что жаль: не воспитала сына как следует. Сказала дальше:

– Пальцы сводит. Как понервничаю.

– Господи!

– Их вывертывает у меня. У-у! Руки отключаются, и все.

– Так что же: спазмы сосудов?

– Сердце… Колит, как иголками. И вот оттираю их. Не знаю… Наверное, ревматизм тоже… Все время от плеча правая рука болит. Сейчас на работах почувствовала.

– Может, от копки этой?

– От выселения эта заработала в наследство. А может, оно и раньше было, да прибавилось что-то еще… Кто знает.

Мимо шел куда-то Голихин. Как ни в чем не бывало, не помня ничего из старого, поздоровался, спросил:

– Две кумушки сидите и судачите?

– Ишь заважничал как: устроился на заработки на железную дорогу.

– Что? – переспросила Полина.

– Я говорю: две кумушки сидите – и судачите себе?

Ни Анна, ни Полина уже не ответили ему, занятые таким важным разговором друг с дружкой.

И самим существованием их ныне.

II

Они вынесли уже и тяжесть первоначального восстановления колхозного хозяйства.

Обязательная копка земли вместе с обработкой ее вручную, хотя все от мала до велика и втянулись уже в нее, изматывала до предела возможного – нету сил. Намахаешься, накидаешься и накланяешься за день – о-о! Гудят, ломят спина, плечи, руки, ноги – не разогнуться всласть; ладони – в мозолях сплошных от лопаты, пальцы загрубели, что наждачные стали; в глазах красные круги плывут, жучки прыгают; горят лица, накаленные земным паром, – нечем смазать их, чтобы защитить их от горения; побаливал живот – от того, что надрывались, и от пищи худой, отрубной. А дома – что? – еще свой план вскапывали, сажали картошку, свеклу (откуда-то семян понавезли – мешками), капустную рассаду, рожь посеяли. И Анна, Дуня, Поля ждали-считали дни, когда подымется зеленая ботва, чтобы ее можно было в варево пустить. Для подспорья.

– Бедненькие, до того устали вы, – сжаливалась Анна, как всегда, около своих, наработавшихся ребят, с готовностью подхватиться и бежать куда-то для того, чтобы сделать для них что-нибудь облегчительное. И когда ж только обзаведется колхоз лошадьми да тракторами? Будет же, наверное, возвращено что-то за тот колхозный скот, что был эвакуирован тогда, в сорок первом? Ненароком вы не слышали?

Саша только засмеялся:

– Мама, тебе бы председателем самим работать – не пойдешь? Все ты знаешь!

– Ну, так это, небось, каждому известно. – Анна не обиделась. – Для того же скот эвакуировали: возврат должен быть какой-нибудь. Так тяжело!

«Да, видно, назло это все, – подумала она, уверовываясь уж в закономерности всего происходящего. – Как мне говорил боец пребойкий, хоть и чахлый: «Да ты даже и внимания на себя не оборачивай, все норови – на других, в том кроется истинный смысл жизни. Другим еще тяжелее, чем тебе, учти; об этом нужно думать денно-нощно – тогда станет легче всем. Тяжести поровну разделятся, как и кусок хлеба. А мы, родненькая, всех переживем, что ты! Вон мое сердце с двадцать седьмого, нет, раньше – с двадцать шестого года, уже бьется-бьется, как мышь пойманная, а я все живу; представь себе, я еще не брыкнулся долой с катушек – прыгаю. Дружно – не грузно, а врозь – хоть брось. Дружно – хвори одолеешь все».

Анна только и сказала ему, что у нее в двадцать шестом году первяшка – дочка Наталья – родилась и что с тех пор она была занята детьми. Бессменно при них. Никуда не отлучалась. Ни на фронт, ни в тыл. Увольнительных никто ей не давал.

Часто моргая глазами, Полина сказала, что взялись они вчетвером – три площадки там, за выгоном, и мотанули. Чуть пробороновали.

– Я, пожалуй, сделаю плужок самоходный, похвастался Саша. – Чтобы он пахал.

– Как ты сделаешь? – спросила Анна. – Какой умный!

– Не бери меня на пони, мам. Моторчик и колесики прилажу – будет люкс.

– Ну-у, какой ты шустрый, погляжу. Надо б раньше делать – не ломалась бы.

– А что, строил же наш батька всякие-превсякие такие механизмы и приспособления, и даже круподерки, мельницы…

Все: слетела с его языка растрава матери; сейчас тенью на нее хмурь опять найдет – вспомнится ей он, а также то, что с ним. Антон испугался за нее