Гроза на Шпрее - Юрий Дольд-Михайлик

Подняв воротник пальто и глубоко нахлобучив шляпу, Григорий шел по Леопольдштрассе. У городского парка он свернул в какую-то боковую улочку в поисках кратчайшего пути к набережной. Мюнхен сохранился в памяти таким, каким Гончаренко видел его во время войны. Современный, хорошо распланированный город с многоэтажными красивыми домами, бульварами и скверами, с огромными парками, раскинулся широко и привольно, как и положено столице земли Баварской. Новые кварталы на левом берегу Изара окружили старый город с его кривыми узкими улочками и тупичками, сжали с двух сторон, но оставили нетронутыми, отдавая дань старине.

Бертгольды жили где-то в северной части Мюнхена, в аристократическом районе Швабинга. Любопытно, сохранился ли их дом? Союзные войска в конце войны подвергли Мюнхен особо интенсивной бомбардировке. Следы ее заметны повсюду. Посреди улиц, словно вырванные из челюсти зубы, зияют отверстия. Их маскируют колоссальные щиты реклам. Там же, где промежутки слишком велики, развалины прикрыты высокими заборами, над которыми иногда высятся вновь строящиеся дома, но их мало, слишком мало по сравнению с тем, что было сметено шквалом войны.

Наконец, впереди блеснула серая ленточка Изара. Григорий вырос у Днепра и в любом городе, куда забрасывала судьба, его прежде всего тянуло к реке, как к чему-то родному, оставшемуся далеко позади. В бурном или спокойном течении воды ему виделись очертания любимых уголков, милых сердцу берегов: то пологих, поросших лозою, то крутых с одинокими красавцами дубами, с вершин которых, возможно, еще запорожцы обозревали далекие луга и плавни, наблюдая, не крадется ли где-нибудь коварный и лукавый враг.

Изар ничем не напоминает Днепр. По обоим его берегам высятся здания — город давно уже перешагнул водный рубеж. Река, через которую переброшено несколько мостов, летом, видимо, очень украшает город. Недаром же Мюнхен прозвали Изарскими Афинами. Но сейчас деревья и кусты, сплошной лентой окаймляющие берега, оголились, сквозь безлистные ветви хмуро проглядывают ободранные дома вперемешку с развалинами — они, словно проказа, разъедают когда-то гармоничные ансамбли. И кажется, реке самой хочется как можно скорее миновать их, поэтому она и катит так быстро свои свинцово-серые волны. Облокотившись на парапет, Григорий жадно вдыхает сыроватый воздух. Не тот, застоявшийся и туманный, которым дышишь в центре города, а острый, холодный, сдобренный ароматами водорослей, листвы, коры деревьев, — всего того, что, словно дань старшему брату Дунаю, несет с собою река, рожденная среди далеких горных хребтов.

Хороший сон и утренняя прогулка освежили голову. Медленно шагая вдоль набережной, Григорий восстанавливает в памяти разговор с Геленом, собственно, не весь разговор, а те многообещающие слова о новом широком размахе работ, которого заслуживает Фред Шульц. «Вам придется путешествовать во всех направлениях и по всем зонам… Для работы, которую мы собираемся вам поручить, это имеет первостепенное значение…» Две эти фразы не выходят из головы. Григория давно уже гнетет недовольство собой: слишком долго он вживается в новую среду. Правда, завязано много знакомств — это поможет установить, где ведется тайная работа, направленная против его Родины, против сил демократии немецкого народа, против стран социалистического лагеря. Эти подонки скрываются под вывесками различных ведомств, бюро, землячеств, союзов ветеранов войны, союзов по трудоустройству переселенцев, а зачастую просто за фасадами обычных лавчонок или филиалов каких-либо акционерных обществ. Именно теперь, именно здесь, в Германии, Григорий в полной мере осознал, как важно для всего человечества не дать прорасти отравленному семени.

Во время войны было легче: по одну сторону враг, по другую — Советская Армия. Ты обязан сорвать вражеские планы, приблизить час победы. И ты действовал как мог, направив все силы для осуществления поставленной цели. Направленность к единой цели рождала и прямолинейность действия, к каким бы маневрам ни приходилось прибегать. Теперь не так. Теперь ты не знаешь, где притаился враг, кто те потенциальные сообщники, на которых этот враг рассчитывает. В душах немцев разброд. Позор поражения, тяжесть вины, от которой поскорее хочется избавиться, униженная национальная гордость, сладкие воспоминания о совсем недавнем победном марше почти по всей Европе — на такой почве легко взрастить идею реванша, отравить вымышленными лозунгами и лживыми призывами сознание тысяч и тысяч людей, отвыкших мыслить самостоятельно. Ты должен учесть все это и действовать быстро, ибо вопрос времени — один из решающих факторов, когда речь идет о растлении души народа. Но об этом уж много думано и передумано, зачем же снова возвращаться к этой теме? Подумай о том, как побыстрее вернуться в Берлин. А для этого поскорее надо разыскать опостылевшего Хейендопфа. По данным Готгарда, «Техническое бюро» помещается в районе Хайтгаузена. Очевидно, прежде всего надо ознакомиться с географией города. Может быть, где-то рядом и улица Эйнмиллерштрассе, где живет Хейендопф. Это две ключевые позиции, которые надо взять под контроль. Тогда, может быть, еще до вечера удастся случайно встретиться с этим американцем…

Григорий пошел быстрее, в душе ругая себя за то, что не приобрел карту Мюнхена заранее. Впрочем, Хайтгаузен, кажется, в восточной части города.

На остановке такси, которую Григорий заприметил давно, не было ни одной машины, а пассажиров собралось человек пять. Раздраженные тем, что им приходится ждать, они обменивались отрывистыми репликами, ругали работу городского транспорта, обдирал-таксистов, которые по утрам валяются под перинами, чтобы ночью развозить «ами» с их дамами и грести деньги лопатами… Краем уха прислушиваясь к разговорам, Григорий невнимательно поглядывал на рекламные щиты, заклеенные свежими афишами. Скромные театральные анонсы и сообщения о концертах, как бедные родственники, располагались в самом низу щита, уступая место кинорекламам, с которых призывно глядели золотоволосые красавицы или элегантные убийцы, направляя пистолет прямо вам в лицо. Менее красочные, но тоже очень красноречивые афиши различных кабаре и варьете кричали о смене программ или появлении какой-либо новой звезды. Скользнув по ним взглядом, Григорий уже хотел было отвернуться, но вдруг его взгляд зацепился за что-то знакомое. «Джованна! Очаровательная синьора Джованна поет сегодня только о любви».

«Чушь, — сам с собой заспорил Григорий. — В Италии это очень распространенное имя. С какой стати певичка из второразрядного римского ресторана оказалась в Мюнхене? Может быть, ее звезда поднялась так высоко, что теперь ее приглашают в заграничные турне?» А если еще учесть, что Джованну он в последний раз видел в обществе Хейендопфа… Вот и встреча с ним, все можно о нем разузнать.

Подойдя вплотную к щиту, Гончаренко стал рассматривать вмонтированные в афишу портреты. Клей, просочившись сквозь бумагу, превратил фотографии в темные пятна. А впрочем… Да, в очертаниях головы есть что-то знакомое.

— Кабаре «Цум гольдене Штерн», — приказал Григорий водителю такси, когда подошла его очередь.

Большой плакат у входа в «Золотую звезду», где певица была нарисована во весь рост, развеял все сомнения. То же лицо, та же стройная фигура, та же посадка головы. Итак, Джованна здесь, и привез ее сюда скорее всего Хейендопф. Кажется, Григорию повезло.

Кабаре, как обычно утром, было закрыто для посетителей, и появление Григория было встречено неприветливо.

— Синьора появляется в восемь вечера, — холодно объяснил кельнер, который командовал уборкой помещения. — А где живет?.. — он пожал плечами.

— Герр обер, — остановил его Гончаренко, увидев, что кельнер хочет отойти. — Я привез ей очень важное письмо из дома. Понимаю, что отнимаю у вас время, потому и прошу, как только закончите дела, выпить за мое здоровье, — купюра из бумажника Григория перекочевала в руку кельнера. Тот сразу смягчился:

— Кажется, на Бриеннерштрассе… да, Бриеннерштрассе, 45. Свернете с Леопольдштрассе поблизости Театиненкирхе. Очень вам благодарен, всего доброго!

И вот Григорий уже сидит в небольшом пивном баре, откуда хорошо виден весь квартал, где расположен дом № 45.

Вряд ли Джованна выйдет из дома так рано. Сейчас начало двенадцатого, а легла она, наверно, поздно. И вообще неизвестно, выйдет ли она до вечера. Сидеть в кафе — пустая трата времени. А что если решиться и зайти к ней домой? Но он не так близко знаком с ней, чтобы это выглядело естественно. Узнав о таком неожиданном визите, Хейендопф поймет, что Шульц искал свидания именно с ним. И станет диктовать условия.

Знаменитое мюнхенское пиво безвкусно. Григорий выпил полкружки и ощутил во рту горечь. Да и холодно в баре так, что замерзли ноги. Самое простое — зайти в кабаре вечером. Не хочется! Тогда придется заночевать в Мюнхене. Мария не знает, что он уехал из Берлина, и очень нервничает. Он не мог, не успел ее предупредить, а теперь сам волнуется: его тянет в Берлин, словно в собственный дом. Честно говоря, в какой-то мере он и стал его домом: там Домантович, Мария, где-то в дебрях города затерялся Карл Лютц. Бедняжка Карл. Григорий все время думает о нем, даже написал ему до востребования. Как директор бюро розыска, совершенно официально проверил, забрал ли абонент № 260 свою почту, и выяснилось: все его письма лежат на месте, вот уже три месяца за ними никто не приходит. Значит, и его письма Карл не получил. Уехал куда-нибудь или что-нибудь случилось? Надо разыскать его брата. Используя возможности, какими обладает бюро, сделать это будет не так трудно. Даже не придется самому приниматься за поиски, просто надо написать заявление от чьего-нибудь имени. Как он об этом не подумал раньше? Есть еще один канал — разыскать мать Курта, но это опаснее, чем брата. Не может быть, чтобы Курт не написал Лютцу о своем намерении переехать в Германию. Может, эти двое уже встретились и теперь тоже его разыскивают?