Цветок Америки - Жеральд Мессадье

Жена Итье вошла с обеспокоенным видом:

— Хозяйка, вам лучше?

— Все хорошо, Жерсанда, — ответила Жанна, улыбнувшись. — Немного устала от поездки… Я сейчас спущусь.

24

Пляска смерти и пляска жизни

Они пошли туда, где давят гроздья. Их сопровождал Итье. Это должно было происходить в новой большой постройке. Около сорока полных корзин стояли под навесом. Внутри находилась давильня — большой чан, уже заполненный виноградом. По ходу дела в него будут подсыпать новые ягоды. Рядом возвышался отчищенный до блеска бак на четырех подпорках. К нему была прислонена маленькая лестница.

Двое скрипачей и один барабанщик — некое подобие оркестра — сидели в винодельне, ели хлеб с сыром и потягивали вино. Фермерша выметала раскатившиеся по плиточному полу виноградины, Пуза оживленно беседовал с тремя мужчинами, у которых рукава были засучены до локтей.

Два молодых парня без башмаков, закатав штаны почти до бедер, тщательно мыли ноги в чане поменьше. Лодыжки у них славные, сказала себе Жанна. Вошла крестьянка и плеснула в воду уксуса.

Жанна склонилась над давильней, стоящей на земле, и спросила Итье:

— Виноградины не отделяют от гребней?

— Нет, — ответил Итье, — с гребнями вино не такое кислое. Оно становится светлее, и брожение слегка замедляется. А в сусле они добирают свое.

Пуза, подойдя к Жанне и ее спутникам, снял шапку. Вопрос он услышал, поскольку после обычных вежливых фраз объяснил:

— Это из-за гребней наше вино хорошо переносит тряску, хозяйка.

Она поняла, что менее кислое вино не так быстро сворачивается.

— Готовы? — спросил управляющий.

Он хлопнул в ладоши. Музыканты вытерли пальцы о штаны. Четыре пары рук подняли давильню и установили на бак. Босоногие парни один за другим забрались по лестнице наверх. Управляющий вновь хлопнул в ладоши. Музыканты заиграли ритурнель. Мелодия была простой, ритм тоже. Раз, два — три — четыре. Раз — два — три… Давильщики, стоявшие лицом друг к другу, обхватили друг друга за плечи и начали танцевать, передвигаясь по кругу. Под их мощными ногами сотрясались и давильня и бак.

Крестьянки ритмично били в ладоши. Жоашен и Жозеф весело присоединились к ним.

Жанна изумленно посмотрела на них. Дед и внук, которые несколько часов назад общались с потусторонним миром, радостно хлопали, как простые крестьяне, никогда не видавшие ничего подобного! Она повернулась к улыбающемуся Францу Эккарту.

Он понял ее удивление.

— Вино, — сказал он, — это душа земли.

Слова медленно проникали в ее сознание.

Цвет мира изменился. Пурпурные ноги давильщиков превратились в бесценные украшения. Виноградины сверкали в корзине. Сотни, тысячи глаз, устремленных в небо.

Минут через десять усталые давильщики прервали работу. Ноги их стали почти черными. Было слышно бульканье: сусло стекало в бак через отверстия на дне давильни.

Жанна воспринимала этот звук как первый писк новорожденного. Здесь появлялась на свет душа земли.

А давильня была жизнью — той жизнью, которая топчет вас, гребни и ягоды нераздельно.

Влетел большой шмель и тоже заплясал в воздухе. Она вдруг ощутила безумное желание пуститься в пляс вместе с ним.

Управляющий поднялся по лестнице, чтобы взглянуть на содержимое давильни, и снова хлопнул в ладоши. Музыканты опять заиграли ритурнель, а давильщики затанцевали бурре.[34]

Это была пляска жизни для них и пляска смерти для винограда. Любая пляска несет в себе два начала.

Она повернулась к Францу Эккарту. Он был волшебником, хотя и не прошел посвящение.

Леонс и Северина обвенчались в Женеве. Весь клан присутствовал на свадьбе, равно как и множество друзей, приглашенных Феррандо, который приехал с сыновьями, братом Танцио, племянниками и племянницами. Только Жоашен и Жозеф не поехали.

— В этих празднествах нет тайны, — объяснил Жозеф Жанне. — Вино и пироги, поздравления, искренние и притворные, — вот и все, правда?

Ошеломленная дерзкой правдивостью этих слов, она рассмеялась.

— Жоашен выглядел бы чужим в этом мире, а меня стали бы спрашивать, когда я женюсь, верно?

Это было почти точным повторением того, что сказал ей много лет назад Франц Эккарт в Гольхейме, когда она упрекнула его за нежелание поужинать в семейном кругу.

— Поэтому разрешите мне остаться. Здесь я чувствую себя легко и свободно. Мы попросим Фредерику приготовить нам крапивный суп на сале и рябчики с тмином. К тому же, как бы вы меня представили родне? Чей я сын, ведь моя мать не была замужем? Вы по доброте своей дали мне имя, — продолжал Жозеф. — Но достаточно поставить меня рядом с Францем Эккартом, а Франца Эккарта рядом с Жоашеном, чтобы все стало ясно. Поверьте, я стал бы стеснять вас.

Одиннадцать лет. Он все понял.

Жозеф провел рукой по волосам — пальцы из слоновой кости в прядях цвета ночи. Этот банальный жест означал очень многое: трудно подобрать слова, чтобы выразить привязанность к Жанне и безразличие к миру.

— Мы с тобой виделись на пруду, Жанна, — сказал он под конец и посмотрел ей прямо в глаза. — Ты понимаешь.

Он постоянно перескакивал с «вы» на «ты»; она к этому привыкла. Поправив очки, которые с некоторого времени ей пришлось носить, она кивнула. И погладила мальчика по щеке.

— Тебя и Жоашена все были бы рады видеть, — сказала она. — Но поступай, как считаешь нужным.

Потом началась обычная перед отъездом суматоха: надо было собрать сундуки, примерить заказанные портнихе платья. Наконец все отправились в путь на двух повозках.

Пять дней путешествия, сонная полудрема, несмотря на тряску, остановки с целью привести себя в порядок, ночлег на постоялых дворах. По дороге они встречали отряды лучников, с унылым видом возвращавшихся в Лион или Дижон. Пешки, передвигаемые на шахматной доске с квадратиками в тысячу лье.

Встреча с родными, поцелуи, подарки, священники, цветы, венчание в церкви Нотр-Дам-ла-Нёв, зеваки, нищие с протянутой рукой, любопытные дети, спрашивающие, что такое свадьба.

Жанне хотелось объяснить им, что это начало Пляски жизни, которая неизбежно завершается Пляской смерти, ибо Пляска жизни всегда возобновляется, но обретает другие формы.

Северина была восхитительна, а Леонс слегка важничал.

После ужина, сервированного в первый вечер на постоялом дворе на берегу Роны, один из приглашенных — статный немногословный мужчина лет пятидесяти, к которому Феррандо относился с подчеркнутым уважением, — отвел в сторонку Франца Эккарта. Это был момент, когда трапеза уже закончилась и разомлевших гостей начали развлекать акробаты, жонглеры, танцоры. Кое-кто удалился в соседнюю комнату, чтобы спокойно побеседовать или просто размять ноги. Пятидесятилетний господин неторопливо подошел к Францу Эккарту.