Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

А город продолжал жить своей жизнью: у каменной ограды сидел нищий, недоуменно разглядывая рубашку; по улице промаршировали юнкера с песней: “Скажи-ка, дядя, ведь недаром…”; из ресторана Франсуа на углу Фундуклеевской доносилась пьяная песня: “Карамбамбули, отцов наследство, питье любимое для нас”; в меблированных номерах “Северные” кто-то выводил: “Сонце низенько, вечір близенько, спішу до тебе, моє серденько… ”

А они спорили и шли.

ВЕЛИКИЙ, НЕИСКУПИМЫЙ ГРЕХ (перевод А.Островского)

1

Чествование французского министра-социалиста было обставлено со всей пышностью, какая оказалась возможной в столь короткий срок: высокий гость прибыл слишком уж неожиданно.

Над куполом Купеческого собрания был поднят государственный штандарт Французской республики: сине-бело-красный.

Перед Купеческим собранием, то есть, собственно, перед штандартом великой державы-союзницы, вдоль тротуара выстроился почетный караул из юнкеров всех военных училищ.

Напротив — в круглом павильоне трамвайной станции посреди Александровской площади — расположился сводный гарнизонный оркестр, неустанно исполнявший “Марсельезу” — гимн республики Франции, который после Февральской революции был принят и как гимн революционной России.

В том, что отныне оба дружественных государства — Франция и Россия — имели, таким образом, один гимн, можно было усмотреть особый смысл: люди умеренные принимали это лишь как трогательный символ единения государственных интересов двух великих держав; более экспансивные обращали внимание на то, что социальные устои Французской республики выражаются формулой “либертэ, эгалитэ, фратернитэ”, и тешили себя надеждой, что вслед за общим гимном “свобода, равенство и братство” воцарятся также и в России.

Потому-то в толпе, собравшейся в конце Крещатика и на Александровской площади, то и дело раздавались приветственные клики “Вив ля Франс” — из группы умеренных и “Да здравствует свобода, равенство и братство” — из группы более экспансивных.

Внутрь здания на митинг пропускались депутации общественных организаций, явившиеся со своим знаменем, а персонально — только руководители организаций и учреждений по личным удостоверениям.

Удостоверения проверяли два офицера.

2

Винниченко знал этих двух поручиков, хорошо знали его и они, офицеры для особых поручений при командующем военным округом. Винниченко протянул им мандат заместителя председателя Центральной рады и сказал:

— Только, пожалуйста, поскорее, — кажется, уже началось.

Поручик по фамилии Петров развернул мандат. Поручик по фамилии Драгомирецкий — он был не совсем трезв, — прищурившись оглядел Винниченко с головы до ног. Во взгляде его было нескрываемое презрение.

— Простите, — сказал поручик Петров, — я не могу вас пропустить: приказ командующего — пропускать руководителей организаций, а вы только заместитель…

— Помилуйте, — чуть не закричал Винниченко. — Но ведь я…

Зычный хохот поручика Драгомирецкого помешал ему со всей полнотой выразить свое возмущение и протест.

— Вы бы… вы бы, господин “украёнец”, — хохотал поручик Драгомирецкий, — вместо этой простыни, — давясь смехом, он тыкал пальцем в винниченковский мандат, который и в самом деле имел несколько преувеличенные размеры, — взяли бы лучше ваш хотя бы самый маленький жовто-блакитный[28] флажок… и прошли бы свободно: делегации со знаменами проходят без удостоверений!

Разъяренный Винниченко решительно шагнул через порог, но Драгомирецкий, уже без смеха, преградил ему путь:

— Гражданин! Вам же сказано — нельзя!

Тогда Винниченко вытащил из другого кармана другой мандат: корреспондентскую карточку редактора “Робітничої газети” — центрального органа партии украинских социал-демократов.

Поручик Петров посторонился:

— Пожалуйста!

Винниченко прошел, бросив на Драгомирецкого взгляд совершенно недвусмысленный; в нем сквозила испепеляющая ненависть.

На втором этаже, в зале между колоннами пестрели знамена разных организаций, — так что сразу можно было увидеть, кто пришел приветствовать высокого посланца великой союзной державы.

Винниченко мгновенно оглядел знамена и ужаснулся: здесь были флаги русских, польских, еврейских союзов и партий, но ни единого желто-голубого — хотя бы от одной украинской организации… Скандал! Это выглядело как преднамеренный политический демарш!

Разумеется, первое слово возмущения Винниченко мысленно адресовал этому старому вахлаку Грушевскому. Раз ты председатель, то должен обо всем позаботиться и предвидеть все, что бы ни случилось! Был бы председателем Центральной рады он, Винниченко, уж он — будьте спокойны! — не считал бы ворон! А теперь и представить нельзя, каких ужасных последствий можно ждать от такого позорного промаха.

И Владимир Кириллович уже представил себе, как он будет докладывать на закрытом заседании Малой рады — этом политическом бюро представителей партийных фракций Центральной рады, и как после этого — вне всякого сомнения — все станут поглядывать на него, Винниченко, почтительно, даже заискивающе, так как об ином кандидате в национальные вожди, само собой, ни может быть и речи…

Церемония чествования высокого гостя между тем была уже в полном разгаре. Мсье Альбер Тома восседал на эстраде в большом, похожем на трон кресле — его и в самом деле доставили из царского дворца. Представители организаций выходили на эстраду, кланялись почетному гостю и произносили коротенькие приветствия. Все речи были одинаковы; говорили о там, какая это честь — приветствовать дорогого гостя, посланца героической союзницы в войне, а затем заверяли от имени очередной организации, что Россия останется верна своим международным обязательствам и доведет священную войну до победного конца. Различались отдельные приветствия, обращенные к министру-социалисту, пожалуй лишь тем, что одни адресовались министру, а другие — социалисту.

Каждое приветствие сопровождала буря оваций, возгласы “вив ля Франс”, “либертэ, эгалитэ, фратернитэ”, “да здравствует война до победного конца”.

Винниченко начал пробиваться к эстраде сквозь толпу, заполнявшую зал от стены до стены. Положение надо было спасать во что бы то ни стало: старое чучело натворило беды, на этом он, этакий баран, бог даст, и свернет себе шею, но интересы дела прежде всего, — и будет неплохо, если именно он, Винниченко, все-таки спасет положение.

Пробиться сквозь плотную массу людей было не так просто — со всех сторон шикали, обзывали “нахалом”, отталкивали, а то и провожали добрым тумаком под ребра. Но приходилось страдать во имя идеи, и Винниченко протискивался дальше, оттаптывая мозоли, обрывая оборки на дамских платьях и пуговицы на офицерских кителях.

Конечно, представителю Центральной рады следовало бы приветствовать господина министра, да к тому же коллегу — социалиста, первым. Но поскольку такая возможность была упущена, Винниченко, искушенный в политических делах и хорошо разбирающийся в психологических нюансах, решил про себя, что это даже к лучшему: выступить надо последним! Первый — открывает, последний — закрывает и подытоживает. От последнего оратора, собственно, и зависит, как повернуть всю церемонию, чтобы и чествование вышло наиболее удачным, и чтобы извлечена была польза для самого себя. Ведь в последнем слове Винниченко сумеет подытожить выступления всех предыдущих ораторов: кого надо — боднуть, кому следует — подпустить шпильку и в результате поставить в центр внимания Центральную раду и вообще все украинские дела. Вот сейчас он пробьется к президиуму и потребует себе последнее слово!

И вдруг в ту минуту, когда Винниченко отделяло от эстрады не более пяти шагов, председательствующий, комиссар Временного правительства на Украине, объявил:

— Итак, приветствия закончены. Слово имеет наш дорогой гость, посланец великой союзницы Франции, член руководства Второго социалистического интернационала, мсье Альбер Тома! Прошу, дорогой коллега!

Вот это был скандал так скандал!..

Министр-социалист, обладавший тонким пискливым голоском, словно исходившим из глубины его необъятного чрева, начал с информации, что прибыл он из самого пекла боев, объехав чуть не все российские фронты. Русские солдатики, по его впечатлениям, только о том и мечтают, чтоб ринуться в последнюю битву против бошей…

И тут, воздев руки и трагически потрясая ими, он вопреки всякой логике возопил, что нависла угроза страшной катастрофы, ибо русская армия стоит на месте, вперед не продвигается и даже начинает мало-помалу разбегаться. Министр-социалист союзной Франции призывал немедленно поднять боевой дух армии и начать наступление, потому что в противном случае…