Король на краю света - Артур Филлипс

кто наблюдал, оставаясь незамеченными. Дождь прекратился. Солнце так и не появилось, но день стал светлее.

— Привет, — сказала она, и Тэтчер не поднял глаз. Теперь у доктора в руках был другой флакон, с мутно-белой жидкостью — и он отсчитывал капли по одной, вслух, чтобы не запутаться.

— Раз… два… три…

Это длилось до тех пор, пока кролик с трепещущим сердцем не начал так сильно брыкаться, чтобы вырваться из хватки доктора, что Тэтчеру с трудом удавалось сдерживать его, не выронив свои два флакончика.

Кролик рванулся прочь, потом споткнулся и упал замертво. Мгновение спустя он снова вскочил и устремился под прикрытие далеких деревьев и ожидающих, покачивающихся голов своих соплеменников. Тэтчер встал и обратился лицом к девушке.

— Что он сказал? — спросила она.

— Очень мало об интересующем нас вопросе. Он сказал, что в Шотландии больше видов лошадей, чем можно себе представить.

— Это интересно, хотя к делу не относится.

— Он попросил меня описать магометанский рай.

— Как будто это было реальное место? Или так, как это представлял себе твой народ?

— Может, как способ непонимания Истинной Церкви.

— Что это для него значит?

— Я еще не понял. Я пытаюсь.

— Неужели все это, — она взмахом руки указала на озадаченных кроликов, вереск, небо, промокшего под дождем старика, — приближает нас к тому, чего хочет мистер Леверет?

— Да. Как мне было велено. Но я еще не готов.

— Тогда действуй быстрее, или всему придет конец.

Она сказала это ласково, уже поворачиваясь, чтобы уйти.

— Мистер Леверет говорит, времени больше нет. — Она обернулась напоследок: — И он велел мне передать тебе еще кое-что. Он получил письмо. Сарука и ее мальчик в порядке.

* * *

Взошло солнце и в кои-то веки озарило Эдинбург ярким светом, чей слабый отблеск запоздало проник в комнату Маргарет и Эннис. Эннис спала на тюфяке. Тэтчер держал голову мертвой женщины у себя на коленях, чувствовал последние удары сердца и ждал, когда Эннис проснется, хотя не хотел ее будить.

16

Самым громким звуком, после стука копыт по камням, были не крики людей, зовущих доктора Крейга, не скрежет цепей и скрип поднимающихся ворот, а странный вой. Маленький пес в седельной сумке короля поднял тревогу и требовал немедленной помощи так же неистово, как и любой из испуганных людей рядом, каждый из которых представлял себе, что во дворец уже пробралась чума, или что страной теперь неуклюже станут править сын короля, еще совсем младенец, и жена Якова, чужестранка. Все вокруг постепенно приходили в ужас от того, что жизнь и покой шотландцев теперь зависят от доктора Крейга.

Когда четверо мужчин спустили Якова с лошади, песик спрыгнул со своего высокого насеста и неуклюже приземлился на камни внизу. Он сразу же вскочил и начал лаять на людей, несущих его хозяина, явно выкрикивая команды. Его с большим трудом удерживал мальчишка-псарь, пока короля не унесли в замок — песик теперь не мог видеть хозяина, но по-прежнему мог унюхать. Из нескольких слов, сказанных Яковом между седлом и дверью, три прозвучали отчетливо: «Тс-с, Пабло, тише». Той ночью Пабло (король назвал его в честь молодого и красивого католического священника, который несколько лет назад был в составе испанского посольства, избранный на этот пост именно за молодость и привлекательность) пытался сбежать из псарни так настойчиво, что главный псарь, наконец, уступил непоколебимым требованиям собаки и попросил пажа отвести его в покои короля. Пабло никогда раньше не разрешали входить в замок, но он натянул поводок так, что чуть не задохнулся, и по запаху повел спотыкающегося слугу в королевские покои, не сделав ни одного неверного поворота.

17

Беготня, стук в двери и далекий лай. Из своего окна Тэтчер видел, как короля внесли в замок, и даже отсюда понял, какие симптомы проявились первыми. Затем Тэтчер сидел в приемной за пределами королевских апартаментов, рассчитывая, что его позовут; он не сразу понял, что звать его не собираются. На турка никогда не смотрели как на королевского врача — или как на нечто большее, чем шахматиста и гробовщика обезьян, — невзирая на уверенность Беллока в том, что его герой, зачатый на лондонской сцене девять месяцев назад, сумел бы заслужить доверие благодаря своим медицинским навыкам.

Дважды Тэтчер посылал сообщение через пажа, умоляя дать ему возможность применить свою мудрость с пользой для его величества. Первое сообщение было получено самим доктором Крейгом, который, пребывая всего лишь на заре неизбежного провала, весело посмеялся над дерзостью магометанина и отослал пажа обратно со злобным ответом. Второе сообщение, отправленное несколько часов спустя, подсказанное внутренними расчетами Тэтчера относительно вероятного развития недуга и обеспокоенным лицом старшего лакея, когда тот поспешил мимо, было доставлено королеве Анне. На этой стадии болезни короля она стояла на коленях у его постели и позвала отца Фойла присоединиться к ней в молитвенном бдении. На этот раз паж нашел чуть более сочувственное ухо. Королева видела, что у Крейга ничего не выходит, и он все больше беспокоится о будущем короля (и своем собственном), однако она также вспомнила, что последняя пациентка Тэтчера умерла вскоре после того, как он начал ухаживать за ней. Королева не винила турка за это, но ощущала определенную нерешительность или предчувствие, что повторение одного и того же шага дважды приведет другую пострадавшую сторону к тому же месту назначения. Она спросила доктора Крейга, не будет ли ему полезен другой врач, и когда тот уныло, но непреклонно ответил, что не нуждается во вмешательстве турецкого колдуна, сочла за лучшее послать свой ласковый отказ от второго предложения Тэтчера.

Доктор, уверенный в том, что происходит в покоях короля, походил туда-сюда по коридору, не зная, что делать, затем вернулся в свою комнату, не зная, что делать, и сел на кровать, не зная, что делать, пока не провалился в чуткий и беспокойный сон.

Беготня, стук в двери, то отдаленный, то близкий, затем далекий лай. Каждый раз, когда Тэтчер просыпался, он испытывал шокирующую уверенность — обновленную и душераздирающую — в том, что ошибся в дозировке или способе применения, что кто-то другой прикасался к шахматным фигурам короля, что он не вытер их должным образом или не вымыл руки. Он снова погружался в сон, неотличимый от тревог наяву.

А потом появился Джордж Николсон и заговорил с ним, как раз когда Тэтчер, неуверенно и тяжело дыша, возвращался к бодрствованию. Николсон закрыл за собой дверь и произнес со спокойной настойчивостью:

— Король Яков, как вы знаете,